Мазохизм

      В комнате зашторены окна, здесь давно уже не было солнечного света, лишь тусклый фиолетовый свет ночника наполняет комнату. Душно в комнате, жарко, воздух будто хватает за горло, сжимая его все сильнее. Даже вентилятор не спасает от него, такого сдавливающего, полного пыли. Дополняется это все запахом сигарет, что тлеют в пепельнице.       Оглядывая комнату можно было заметить горы пустых бутылок из-под виски и вина, что валяются на полу с алкогольными каплями на дне; журналы, полные красивых, но до отвращения распутных барышень, которые за грязные, зеленые, американские бумажки готовы были не только раздеться, но и выполнить любые приказы своих «покупателей», в разной степени аморальности, конечно, в зависимости от суммы; фотографии, для тех же плотских утех, что и журналы, правда, с более жестким характером; бонг с приложенными к нему наркотиками в случаи того, если алкоголь уже бессилен. Казалось бы, вся мерзость этого мира собралась в этом месте и… так оно и было.       Но именно эта атмосфера, полная гнусности, грязи, разврата, до которых только могла опуститься человеческая душа, нравилась этому мальчишке, которому было около семнадцати, не больше, что сейчас лежал в лапах маньяка, которому и принадлежала эта комната.       Оливер, тот самый мальчик лет семнадцати на вид, что сейчас жмется к голой груди своего тридцатилетнего любовника, своим хрупким, стройным, обнаженным тельцем. Андре, тот самый тридцатилетний любовник мальчишки сейчас грубо сжимает упругие молоденькие ягодицы с яркими алыми укусами и фиолетовыми синяками. Так приятно, что с красных от тех рваных поцелуев губ срывается стон наслаждения.       — Заткнись, сука, — хрипло прикрикивает на него Андре, сопровождая это звонким ударом по попке британца, после чего тот чуть ли не вскрикивает.       Да, да, именно эту грубость, боль, что распространяется по всему телу Оливер так обожает. И влюбился он именно в того человека, который с самой их первой встречи, вечером, когда мальчишка шел со школьных уроков, еще в классе так восьмом, дал возможность насладиться этими злостными, но настолько приятными ощущениями, когда в тебя входят без подготовки, когда оставляют на твоей шее кровавые подтеки, когда острием ножа ласкают твои грудь, живот, спину…       Эти мысли так возбуждают Оливера, что тот вновь издает тихие стоны, подставляясь под тяжелую руку француза. Грубые шлепки не заставили себя ждать, а возгласы Андре, в которых он называл его шлюхой и другими оскорбительными словами ласкали уши, лучше мягких и нежных губ.       Ягодицы британца горели от боли, а он сам от страсти. Жар и духота. Вентилятор, что обдавал его прохладным воздухом, развивал розовые слегка кудрявые волосы, совершенно не помогал избавиться от этого огня. Огня вожделения.       Изогнувшись в спине, мальчишка показывает все свои шрамы тому, кто их оставлял на тощем тельце, на выпирающих ребрах. Он хочет еще, хочет еще почувствовать лезвие ножа на своей коже, хочет почувствовать грязный влажный язык, который будет ласкать его тело и слизывать кровь с этим прекрасным металлическим привкусом, который нравился Андре.       Француз исполнит его желание. В этот раз последнее желание. Он оставит сегодня множество ран на юном, еще не окрепшем теле, он сломает множество хрупких костей. Это все безусловно понравится его маленькому мазохисту, понравится, но уже в последний раз. Эта игрушка наскучила хозяину, а со старыми игрушками, хоть и расставания бывают тяжелы, но, увы, разговор короткий.       Тело останется здесь, на кровати, где столько раз за эти долгие два года они отдавались любовным страстям. Кровь зальет все покрывало, которое и так осталось в засохших коричневых пятнах с прошлых раз. Вентилятор будет разносить зловоние разлагающегося трупа неделю, может две, пока его не найдут соседи жившего здесь ранее Андре. Но на лице будет оставаться довольная улыбка мазохиста, который только и мог мечтать о такой смерти, в луже собственной крови, с многочисленными увечьями и своим любимым, который подарил ему эту незабываемую ночь.