***
Концерт окончен — все счастливы до небес, каждый получил свою порцию юмора, фотографию, автограф, объятий или короткий диалог, который в скором времени будет обсуждаться в соцсетях, да и не только о нем. Люди всегда найдут тему для обсуждения, высосут её из пальца, а затем будут верить в неё до тех пор, пока не появится другая тема. Такова человеческая природа. Шастун, честно говоря, очень рад поклонникам и их отдаче, но больше всего он бы был рад пяти минутному сну, полной тишине и теплу. Тепла не хватало больше всего — как-никак, октябрь… Через час снова в путь, четыре часа в автобусе казались Антону не такой большой преградой. Может быть, он привык? Он откидывает эту ненужную мысль подальше, посчитав, что он и так нормально относится к переездам, а накручивать себя — это его главное призвание в жизни. Антон сидел в кресле, сгорбившись как старушка, стараясь расслабиться. Но плечи были напряжены, словно готовились к атаке, и это напряжение давило на спину, из-за чего она нереально болела, особенно шея. Он, громко выдыхая, массировал виски, поднимая взгляд и натыкаясь на Арсения, который так увлеченно о чем-то рассказывал. Крепкие руки жестикулировали в воздухе, рисуя что-то странное и в то же время какое-то послание, понятное только Попову. Арсений восклицает, иногда останавливается, набирая в лёгкие как можно больше воздуха, между словами. «Яркий», — подумал Антон, разглядывая перевозбужденного мужчину. После концертов Арсений всегда был таким: энергичным, весёлым, немного безумным. Как он утверждал, он поглощает всю энергетику людей в зале, и теперь у него достаточно сил. Дима приговаривал, что он теперь не просто граф, а граф-вампир. Антон сравнивал себя и Арсения. Как это бесстыдно, Шастун, разглядывать человека, да ещё искать какие-то различия между ним и тобой, словно он твой брат близнец. Но было как-то всё равно. Горящие глаза понимали друг друга без слов, словно они говорили больше, чем обычные слова приветствия и прощания, ничего, по сути, не значащие. Зелёные и голубые — глаза, созданные сжигать всё на своём пути, огонь которых нельзя передать словами, всю дикость и страсть, и в конечном итоге они сожгут друг друга. Медленно, мучительно, незабываемо. Сказать по секрету, их порой ругали за протяженное молчание и игру «Гляделки». Антон худ и высок, Арсений — крепок и высок; светлые и темные волосы можно было сравнить с солнцем и луной; в харизме и странности преуспевал Арсений, а парень дарил победоносную улыбку, и всё, мир рухнул, никого не спасти. Они вдвоем любили горький кофе, ненавидели играть роли девушек, и просто были без ума от вида, открывающегося во время переездов. Но одновременно они были далеки. Это можно было описать так: ты видишь то, к чему ты стремился, протянешь руку — и твоя мечта исполнится, дотронешься, ощутишь на кончиках пальцев мягкость твоей мечты, желания, боли и пролитых по ночам слез, закроешь глаза, приготовишься, и… Ты не достал. Недоуменно открываешь глаза, видишь перед собой не мягкость мечты, а острие, шип, от вида которого тебе становится нехорошо. Он манит, зовёт к себе, но ты не подходишь — боишься. И в эту трудную минуту, когда нужно протянуть руку и почувствовать всю тяжесть этой мечты, смириться и жить с этим, ты надеешься. Надежда больнее любого шипа. Антон не мечтал об Арсении. Просто… он был тем самым шипом, парящим и зовущим к себе, и внутри всё кричал одно и то же «Это твоё!», но Шастун не слушался. Надеялся. Надеялся на самый обычный сладкий сон, крепкий кофе, плед и рассвет в окне. Сон и рассвет — не соответствуют друг другу, Антон знал это, и он опять представил, что сон — это Арсений, а он сам — рассвет, и они не соответствуют друг другу. Да, эта мысль понравилась ему: вроде бы и сочетаются, но не соответствуют. Прикольно. Пока Шастун витал где-то в облаках, Арсений поймал его изучающий и глубокий взгляд, хмуро оглядел его с головы до ног, а затем улыбнулся ему вымученно, тепло и искренне, прикрыв от удовольствия глаза. Антон, увидев улыбку Арса, адресованную ему, впал в ступор, а потом какое-то щемящее чувство разлилось в груди. Сердце забилось быстрее, прямо как при тахикардии, и парень не понимал. Конкретно ничего. До отъезда остаётся сорок минут, и Антон знает, чем займет свой мозг до отправки.***
Не спрашивайте Антона, как так получилось, что он сел вместе с Поповым. Просто не делайте этого. Он не ответит вам. Шастун сам не знает, почему приземлил свою пятую точку рядом с Арсением, планируя сесть от всех подальше и отправится в мир мыслей. Ну, или хотя бы в мир поверхностного сна. Скорее всего, Антон настолько задумался об Арсении — да, он думает о нем очень часто, — что его отчаянный мозг решил против его воли сесть рядом с Поповым и успокоиться. Да, лучше оправдать свое поведение бессонницей, чем признать очевидное. Они перекинулись парой слов о выступлении, о будущем, о каком-то бреде, придуманном Арсением, (а вот если бы машины летали, мы бы могли дышать в космосе?), взглядами, немного улыбками и их перекидывание словами и жестами закончилось. Один взгляд, который закончил этот бессмысленный разговор, уставший и отчаянный у Антона, безнадежный и ранимый у Арсения. И так всегда. Взгляд, касание, чувство — и все выстроенные стены пали, и остаётся только бежать, чтобы ни один из них не залез в душу. Арсений отвернулся к окну и смотрел на проезжающие машины, достопримечательности, прощаясь с очередным городом и фанатами в мыслях. Антон был уверен, что Попов об этом и думал. Просто знал и всё. Прошу, не спрашивайте у него ничего. Дороги были ужасны, и немного потрясывало туда-сюда, Серёже это мешало вести очередную трансляцию, а Антону нравилось — его укачивало, как мама в детстве. Он уголком губ улыбнулся этому, представляя свою маму. Он безумно скучал. Шастун поднял измученные глаза на задумчивого Арсения, разглядывал его опять, будто в последний раз отмечая для себя новые и новые открытия. Сейчас его мозг отметил, что серьёзность не красит Арсения. Он казался вовсе не живым. С этой мыслью голова Антона потяжелела, все тело мигом расслабилось, он впервые ощутил накатывающее спокойствие, и его голова упала на что-то твердое, горячее и до невозможности удобное, глаза слипались, и последнее, что он почувствовал — горячее дыхание у своего лба.***
— Арс, ты тут? Эй? — позвал его Сережа, ведь он пообещал фанатам показать его. Он приподнял телефон, чтобы лучше было видно Арсения и Антона, и замер. На экране показались два спящих человека. Они были почти в лежачем состоянии, колени упирались в передние сиденья, они прижимались друг к другу, как только могли, всем, чем могут, практически лежали друг на друге. А пальцы, казалось, переплетены в мертвой хватке, они так сильно сжали их, словно боялись потерять друг друга. На их лицах не было ни единой эмоции, только спокойствие и умиротворение. Но, глядя в их плотно закрытые веки, расслабленные губы, брови, переплетенные пальцы и близость тела, можно было допустить мысль, что они отчаянно хотели быть рядом, прикасаться, смотреть, ощущать, и наконец-то избавиться от ужасающего чувства тоски. Но они не могли принять эту связь, отвергая тот факт, что они связаны, прочно и навсегда. Ходя по тонкому льду страха перед неизвестностью и опасения плохого конца, они обременяли себя на нескончаемое одиночество. Связь, что есть между ними, не даёт далеко уйти, скрепляя в нечто единое. Сережа, глядя на эту картину, не мог опомниться, но, вспомнив о неугомонных фанатах, перевел взгляд на телефон, где в комментариях был просто взрыв. Сглотнув, он спрятал телефон, взглянул ещё раз на посапывающую парочку, и ухмыльнулся. Это картина вызывала умиление. Только в его случае это вообще не мило и не весело: он спалил всем, абсолютно всем, фанатам о их «нарастающие» отношения, — Сережа, после такого, именно так считал, — за что ему будет очень плохо. Да и не только ему. А ещё он проиграл спор у Димы, и теперь придется выкручиваться, чтобы ему не было хуже вдвойне. Но, несмотря на все трудности, он так же весело и жизнерадостно переводит тему, словно ничего не было, и даёт самому себе обещание, что разберётся с этими двумя чуть позже.