Горный хрусталь

Ханаока никогда и никому не смогла бы об этом сказать. На самом деле, она не могла признаться даже самой себе. Самообманом, отрицанием очевидной истины она выстроила вокруг своего сердца непроницаемую стену от всего, не теряя саму себя. Шизуку просто умеет искусно прятать свои тайны от мира. От себя. Стена ее обрушивается каждый раз лишь от одного неосторожного взгляда. Бережно оберегаемая от остальных тайна обрушивается на Ханаоку ледяной волной. Ее попытки защититься хрупки, как хрусталь, как хрустальная материнская ваза, упавшая с полки. А все лишь (падение хрустального Рима — сердца Шизуку, не вазы) из-за глупого детского желания, тянущегося за ней почти всю сознательную жизнь: стать Киёхару не партнершей, не соперницей, а женой. Стать женой Хёдо — то, что так и не удалось сделать ее бабушке. Это желание, возможно, передается по наследству, но скорее всего дело в том, что все в семье Киёхару особенные — божества среди простых смертных. Но даже отказавшись от глупых детских мечтаний раз и навсегда, Ханаока не может до конца отпустить то, что приносит ей только бесконечную муку и боль — свою скромную надежду. Нет, на самом деле любить Хёдо не больно и не страшно — все равно, что плыть по течению спокойной, бесшумной, неглубокой реки, что сама держит тебя на плаву. Теплая вода мягко обволакивает тело со всех сторон, а солнечные блики, отражающиеся от гладкой поверхности, словно золотые, и окружают ее своим блеском. Вот только выбраться из реки невозможно, даже если очень захочется — Ханаока ищет глазами берег, которого нет. Нет краев, нет предела, нет ничего. Киёхару прекрасен во всем, не только в танце, прекрасен сам по себе, и Шизуку, получается, никогда не выбраться и себя не спасти. Давно она выросла, повзрослела, переросла. Хёдо совсем не принц, и тем более не ее. Она никогда не мечтала о том, о чем мечтали все влюбленные девушки в фильмах и никогда не думала, что получит хоть что-то от своих безнадежных чувств. Не потому, что считала себя недостойной любви Киёхару, вовсе нет. Просто боги одарили ее мудростью, и она поняла все сразу: Хёдо никогда не посмотрит на нее, как на девушку, пока они вместе танцуют. В своей партнерше Киёхару всегда будет видеть в первую очередь соперницу и никак иначе. Особенно если она талантлива в искусстве танца, а другая ведь не сможет стоять с ним рядом. И все равно Ханаока хочет танцевать только с ним, всегда, потому что только она может быть идеальной соперницей. И... танцевать с кем-то другим... Можно, когда толкает обида и осознание, что Киёхару, такой особенный, божественный Киёхару, рано или поздно оставит ее позади. Акаги Гадзю совершенно другой. В танце он разгорается мгновенно, как спичка, сжираемая пламенем, но вовсе не гаснет, когда стихает музыка — внутренний огонь в нем лишь слегка слабеет, уменьшается, но не затухает никогда. Его энергия такая яркая, что, лишь стоя рядом с Акаги, невольно хочется прикрыть глаза от ослепляющего света. Сильная рука уверено держит Ханаоку и ведет в танец, хотя танцуют они только в первый раз под раздраженным взглядом Сенгоку. Шизуку подстраивается быстро под чужие темп и движения, огонь Гадзю передается и разгорается и в ее душе тоже — готовый в любой момент сжечь хрупкое, все еще глупо и преданно любящее Киёхару сердце Ханаоки дотла. С одной стороны адское пламя, с другой — река без краев. Сгореть или утонуть. Она не может поверить, что ее снова выбросило в воду потоком соленых слез. Ханаока умна, мудра и наблюдательна, за что ее особенно ценят окружающие. Спокойный взгляд голубых глаз, похожих на ясное безоблачное небо ранним утром, не упускает из виду то, что происходит, накаляясь с каждым днем, между Киёхару и Гадзю. То, что искрит между ними уже синим, паранормальным огнем. Перманентно поочередно они меняют роли, как актеры в театре: играют то врагов, то друзей у всех на виду, на деле не являясь ни тем, ни другим. Тонкая нить судьбы связала этих двоих еще в детстве, в самую первую встречу. Судьба — очень забавное явление. Совершенно непредсказуемое и взрывное. Будь все также, как в дешевых фильмах — Акаги и Хёдо были бы вечными врагами как на паркете, так и в жизни. Киёхару никогда не простил бы Гадзю за то, что тот «украл» его партнершу. Может быть, они бы подрались друг с другом для большей драматичности сюжета. Ханаока бы тогда обрабатывала раны Киёхару и плакала, плакала, плакала... Они, эти глупенькие, но симпатичные героини всегда плачут много, с надрывом, зато красиво. А еще они находятся в самом сердце любовного треугольника, слишком жалкого, однотипного и убогого. Гадзю и Киёхару боролись бы за сердце Ханаоки, вот только с самого начала фильма всем зрителям уже было бы понятно, что не Акаги ее рыцарь на белом коне. И не рыцарь вовсе — из темпераментного вспыльчивого Гадзю сделали бы главного злодея этой истории, единственного козла отпущения, пытающегося помешать воссоединению «истинной любви». Ханаока никогда не любила такие фильмы, но знает множество подобных сюжетов. Хорошо, что жизнь никогда не походила на кино, даже если реальность является гораздо большей трагедией. За столом в загородном доме Марисы, во время шумных разговоров за ужином, Ханаока задерживает на Киёхару взгляд дольше, чем следовало. Что-то не так. Словно какой-то знак свыше, малейшее колебание воздуха заставило ее насторожиться, почувствовав какое-то изменение в окружающем пространстве, еще слишком непонятное. Она сидит совсем рядом с Хёдо, почти плечом к плечу, а с другой стороны также близко к нему сидит Акаги. Непривычно тихий сейчас, подмечает наблюдательная Ханаока. Татара и Чинацу не видят ничего, кроме друг друга, снова погрязнув в бесконечном споре, но никто и не думает их разнять. Мако сидит рядом с этой шумной парочкой и на их фоне выглядит словно еще более маленькой и незаметной, словно невидимой. Милая Мако тоже не видит ничего необычного, другого. Или просто знает чуть больше, чуть глубже. Шизуку почти готова признать, что ей просто показалось, что интуиция в этот раз ее подвела, но взгляд опускается вниз и чуть в сторону, словно она сама стала чуть более проницательной, и в этот момент ей открывается вся истина. Киёхару и Гадзю держатся за руки, переплетя пальцы. И почему-то кажется, что это именно Хёдо взял чужую ладонь в свою. Ханаока прикрывает глаза, всего лишь на мгновение отстраняясь от всего, что ее окружает. Слышит, как бьется сердце где-то в горле, которое ей очень хочется выплюнуть, а остальных звуков в этом мире нет вовсе. Всего лишь на мгновение. Шизуку открывает поднебесного цвета глаза и видит перед собой всю ту же картину, нарисованную неизвестным и неназванным художником, и не может сдержать улыбки. Мысленно она желает им счастье и отводит взгляд в сторону, понимая, что это не ее дело, а еще — она так и не проглотила ни одного кусочка ужина. Вот только застрявшее так высоко сердце мешает глотать. Сердце Ханаоки, продолжая биться в горле, не болит, не разрывается на части и не разбивается. Она засыпает почти мгновенно спокойным сном до самого утра. Наверное, ей даже не больно. Больно было продолжать надеяться несмотря ни на что, а теперь Шизуку чувствует себя свободной от удерживающих ее цепей, мешающих взлететь к небесной глади. Ей снится свобода. Снится долгожданный берег оказавшейся не бесконечной реки, пусть даже удивительно спокойной. Ханаока и не знала до этого дня, как сильно ей требовалось все это время освободиться от своих чувств. Вот только ошиблась в своих суждениях. Шизуку ведь думала, что Киёхару никогда не посмотрит только на свою партнершу, но на самом деле Хёдо никогда бы не посмотрел ни на одну девушку так, как на Акаги Гадзю. Зато все встало на свои места, стало понятным и простым, картина обрела целостность. Ни враги, ни друзья — любовники. И синее пламя теперь тоже приобретает название, такое же простое, вот только выговорить его не получается никак. А непрошеные слезы в уголках глаз Ханаоки — прекрасный горный хрусталь. Днем Ханаока становится свидетельницей уже другой, но такой же теплой и умиротворенной картины, насквозь пропитанной нежностью: Киёхару и Гадзю лежат вместе на диване, но места так мало, что им пришлось придвинуться друг к другу совсем вплотную. Голова Хёдо на плече Акаги, рука на талии, а их ноги переплетены удивительным образом между собой. Спят. Приглядевшись, Шизуку видит на губах Киёхару улыбку во сне, которую раньше не видела никогда. В комнате вскоре появляется Мако, ничуть не удивленная увиденным. Она тихо, словно призрак, подходит к дивану, неся плед, которым мягко накрывает пару. Милая заботливая Мако также тихо и быстро проскальзывает из гостиной. Шизуку, стоящую позади, словно следующую из укромного места, она не заметила. Ханаока улыбается, и только на щеках у нее прозрачный горный хрусталь блестит. Тихо она стирает его рукой и думает, что, к сожалению, еще ни одному человеку так и не удалось выйти совершенно сухим из воды.