И теперь уже никто Никогда на этом свете Не изменит больше то, Что на крыльях носит ветер.
Би-2 — Макондо
Вот он стоит по щиколотку увязнув в воде, чище самых драгоценных камней мира, и добытые в кратерах угасших вулканов алмазы не сверкают так ярко, пускай и миллиарды лет время шлифует их грани, доводя до совершенства. Водопад Поединков был сотворён природой и богиней Баст без изъяна, списанный, должно быть, с райского сада. Но это место отвергает его, сковывает ступни, будто тоже желает встать на защиту своего правителя, что так уверенно согласился на сражение. И снова он лишний, а Т’Чалла — желанный, любимый чуть ли не духами этой земли, но не надолго — Эрик пришёл вернуть старый должок, отомстить за убийство отца и взять трон силой так же, как и право короля. Он поставит его на место — на колени перед собой — и будет наслаждаться склонённой к земле головой брата, растерявшего гордость в чужом величии. Эрик не может сдержать глумливой улыбки, услышав мягкий голос Т’Чаллы, сочащийся несдерживаемой злостью, которую так и хочется втоптать в грязь, пока по телу в предвкушении пробегается стайка мурашек. Об этом дне он мечтал, бредил не один год и наконец-то стал достаточно ловок и силён, чтобы войти в родную обитель не затасканным оборванцем, а воином, которому уступит даже воплощение богини Баст. Эрик чувствует, как в животе начинает затягиваться тугой узел, и видит брата, одновременно так похожего и совершенно не похожего на него самого. На крепком теле нет ни единого шрама, и он даёт себе обещание оставить парочку на память — пусть Т’Чалла узнает, чем награждает мир тех, кто не желает сдаваться на милость судьбы — пусть Т’Чалла запомнит, что корона может быть не литой из золота или драгоценного вибраниума, над которым трясутся поколения вакандцев, а сплетённой из ветвей высохшего терновника, что венчает голову самого Эрика с восьми лет. Десятки глаз следят за каждым движением, и Эрик ощущает, как хмуро и безжалостно смотрит королева-мать в спину своего племянника не в пример дочери, что жмётся к ней, ища утешения и опоры, и следит завороженно за перекатывающимися под изуродованной кожей мышцами, ведь в каждой точке, в каждой отметине хранится жизнь, полученная и присвоенная силой — Киллмонгер тоже король, но правит лишь душами мертвецов на своём теле. Это почему-то привлекает его к брату сильнее. Т’Чалла так чист, так отвратительно неприкаян в своём упрямстве и, оказывается, слаб духом, потому что в последний момент пропускает удар, и бренное тело несостоявшегося короля летит в водяную пропасть водопада… Эрик победил и получил то, что является его по праву рождения, но… он не может подняться с колен, и в этом на миг проскальзывает истина. Своё побеждённое сердце он отдаёт холодному потоку горы. Вот он сидит на полу вместе с отцом, Н’Джобо, потому что того требует ритуал посвящения, и не чувствует ровным счётом ничего — ни мягкого ковра под ногами, ни запаха старой квартиры в Оукленде, ни присутствия отца после стольких лет, пусть и видит его так близко — стоит только протянуть руку и коснутся шершавой ладони. С Вакандой и вправду что-то не так — отец говорил об этом и должен был бы повторить именно сейчас, но по его лицу сбегают слёзы и их больше, много больше, чем слов, которых Эрик жаждал услышать. Мысленно он всё ещё стоит на обрыве и вглядывается в пенистую реку, уносящую то, что осталось от Т’Чаллы, и неправильная картина отдаётся болью под рёбрами. Трон ждёт, он — выиграл, но далеко не первая смерть, взгляд тёплых карих глаз и дьявольское самодовольство вперемешку с уверенностью разрывают его горло тысячей леденящих игл. Почему же Эрик уже и не рад тому, что намеревался сделать?.. Его злость на себя, на мир вокруг только крепнет, и Эрик причиняет боль всякому, кто становится на его пути: старухе, что перечит приказу поджечь цветы богини Баст после коронации, он готов свернуть шею с несходящей и изломанной, как он сам, улыбкой. Он требует испепелить то, что угрожает его родине, и скорбным знаменем из сажи дела рук его останутся на стенах священной пещеры, в которой не будет избран другой король — последними, кто войдут сюда, обязаны остаться он и Т’Чалла. Эту прихоть он объясняет себе как дань уважения брату, попытка умилостивить его душу, чтобы та перестала являться к нему по ночам, привлекая и одновременно отгоняя кошмары. Он тянет руки к призраку, шепчет бессвязную чепуху о доме, семье, убийствах и крови на своих руках, а потом — умоляет Т’Чаллу оставить его в покое, но при этом — не уходить никогда. Эрик не знает, чего хочет — жить или умереть, быть ненавидимым или любимым, но лишь чаще терзается мыслью, что всё это время хотел просто быть для кого-то. А этот кто-то упал в грохочущую пасть водопада, оставив душу Эрика гнить дальше. Он желает очистить свою страну, но его родной народ не видит и не понимает этого. Люди Ваканды выбирают в короли братоубийцу — отца Т’Чаллы — и живут, спокойно спят по ночам даже не подозревая, сколько зла творится в мире с их подачи: безразличие хуже смерти, вот чем живёт Эрик — вот чем он дышит, просыпаясь на рассвете с холодной испариной на спине. Он запускает руки в волосы и тянет их, будто может так же вытащить мысли о брате, пока удивлённо не обнаруживает в ладони чёрный локон с куском кожи — наутро он зовёт служанку, которая чуть ли не трясётся от одного лишь взгляда своего короля. Эрик пытается совладать с разливающейся по венам яростью, убеждает себя, что её убийство не стоит потраченных сил, и с этой навязчивой идеей на уме даже не успевает заметить, когда она заканчивает заплетать ему несколько коротких кос. Отражение в зеркале преображается, и вот уже на него смотрит настоящий король, а не вор и убийца с руками, измазанными в чужой крови и помоях. Он удовлетворённо отмечает, что ему идёт эта причёска, и расписанная витиеватыми узорами зала, и девушка перед ним, пусть сам Эрик и привык к другой, более мужественной красоте. И от этого осознания, от охватывающего вожделения по ночам, ему хочется кричать и выть как побитой шавке, но в огромном дворце его никто не услышит. Его никогда никто не слышит. Девушка покорно делает шаг навстречу, угадывая мысли Эрика, но в её облике так много рабского и так мало чего-то хотя бы отдалённо напоминающего Т’Чаллу, что в глотке собирается рвотный комок. Служанку уводит догадливая Окойе, бесстрастно сообщая, что завтрак готов, и только странная тоска гнездится где-то под рёбрами, тянет в ещё более густую и непроглядную тьму, будто в его превосходстве и вправду нет смысла — нет даже причины для радости, и ни свершённая месть, ни очищение пламенем, учинённое в пещере, не приносит мира в сердце. Эрик ночует в королевских покоях на мягкой перине, но беспокойные глаза не смыкаются для сна — запах жасмина обнимает его, утешает и тянет к себе на грудь, а Эрик не может избавится от чувства, что брат всё ещё здесь. Он готов поклясться, что кровь Т’Чаллы пахнет белыми цветами, но это странно — настолько безнадёжно, что Эрику кажется, будто он сошёл с ума и должен вот-вот упасть на пол, а может — ниц… Теперь Эрик видит — ему суждено пресмыкаться, стоять на коленях, моля о милости, пока тело сводит судорогой то ли от бессилия, то ли от неукротимого желания своей жизнью выкупить чужую — достойную. Нужную. А в конце будет закат. Огненно-рыжие лучи, пробиваясь сквозь облака, лягут на лицо как вторая кожа, и узел в груди наконец-то развяжется, пущенная стрела попадёт в самое сердце — это будут когти Т’Чаллы, воскресшего ревностными молитвами Эрика богине Баст. Злости попросту не останется места. Она, поганая и тягучая, прольётся вместе с его кровью на землю Ваканды, орошая её, благословляя на зачатие новой жизни, что когда-нибудь станет травинкой, цветком или даже деревом, которое сможет поприветствовать настоящего, его короля… Призраки прошлого затихнут и станут песней степных ветров, что свободолюбиво гуляют по устью реки за горами, и в них Эрик услышит молитву об упокое своей души: Т’Чалла будет ревностно повторять её в тон шелесту листьев со слезами на лице, раскачиваясь с Эриком на руках. Эрик — позор отца Т’Чаллы, Эрик — ошибка, которую уже не исправить, но сейчас, пока брат прижимает его к груди и рассказывает об их доме, о людях, что кажутся теперь самыми родными и близкими, он готов поверить, что прошёл и выстрадал этот путь не зря. Не будет больше одиночества, не будет погони и беготни, даже жажды отомстить — он наконец-то понял, что, наследуя трон, не наследуешь волю того, кто сидел на нём до тебя. Эрик не скажет ни слова о том, что чувствует, о том, как скучал и как на самом деле рад своему проигрышу, потому что каждый оставшийся вдох посвятит одному — кройке самых тёплых воспоминаний, в которых он нужен своему королю. Обитель предков манит и завораживает, оживая и наполняясь красками, пока брат грудным голосом рассказывает Эрику о земле, где духи по-прежнему мирно спят в плодородной почве, в сумерках вместе с быстроногими антилопами проносясь по диким саваннам; о стране, где величайшим сокровищем является солнце, уходящее за горизонт в окружении медных гор и изумрудной зелени деревьев, что помнят рассвет этого мира. Широкая ладонь Т’Чаллы проводит по его волосам, Эрик тянется за этим движением, вдыхает запах жасмина на кончиках пальцев и прикрывает веки, стараясь изо всех сил запомнить ласковые прикосновения, глаза, смотрящие без ненависти, и голос, растекающийся по телу негой. Сердце стучит всё медленней, родные руки рисуют узоры на скулах, щеках и даже веках Эрика, и это движение забирает всю имеющуюся боль, превращая в бесконечную лёгкость на огрубевших пальцах. Т’Чалла бездумно будет обводить побледневшие губы брата, пока тот, отвернувшись к наливающемуся кровью горизонту, не выдохнет ломкое «Спасибо», и прикроет глаза. Чувствуя, как обрывается что-то внутри, он поцелует брата в последний и единственный раз, вверяя душу Эрика заходящему солнцу Ваканды.