Addicted

Все походит на то, что он его препарат – обезболивающее, наркотик – неважно. И самое смешное в том, что парень не помнит, когда все началось. С самой встречи? Там, у мадам Малкин, когда совсем еще мальчишка рассуждал о том, как низки по сравнению с ним все остальные. Когда своим поведением он оттолкнул, но вместе с тем разбередил душу. Или, может, чуть позже? Подав руку и всем видом выказывая свое желание не быть отвергнутым? При этом, конечно же, умудрившись оскорбить мальчика, с которым предмет его заинтересованности успел подружиться. Позже Гарри еще не раз спросит себя, а когда же Малфой успел стать его внутренним демоном, которого он никак не мог победить. И так и не найдет ответа. Он попросту не заметил, в какой именно момент слизеринская змея забралась внутрь, сплетя клубок под его сердцем, очень часто впиваясь в него зубами и впрыскивая свой медленно действующий разъедающий яд. Годы проносились мимо сродни хвостатым кометам, успевая потерять свой дымчатый придаток прежде, чем кто-то попытается на него посягнуть. И не было среди них и дня, чтобы, глядя в глаза цвета маренго или вспоминая колкие брошенные в его адрес слова, Поттер не думал о том, что он застрял, совершая жалкие трепыхания в попытках выбраться из затягивающей его бездны, желая убежать. Бежать все время, до сжимающихся горящих огнем легких, до прошивающих ноги игл. Бежать и не оглядываться назад. Малфой ненавидел его. Хотя бы за то, что Гарри осмелился от него отвернуться, предпочтя его компании Уизли. На глазах у остальных. В открытую. Пожалуй, большее унижение в своей жизни Драко потерпит разве что в момент, когда его превратят в хорька на школьном дворе. И он никогда не скрывал свое отношение. Он подзуживал, кололся, швырялся грубостями и доводил до белого каления, из всего выходя победителем. И он всегда смотрел с искренним презрением. Хотя Поттеру порой и казалось, что редкий раз во взгляде вспыхивал интерес. Гарри и сам ненавидел его. Да так, что убить был готов, только дайте разрешение да случай предоставьте. Потому что Малфой был невыносим, а некоторые его слова и поступки огревали почище хлыста, рассекая не тело, но душу. На клочки, на осколки. Впрочем, не менее ненавистным было еще и то, что Драко оставался недоступным, далеким как космос и в точности таким же холодным. Не человеком – призраком, преследующим его по пятам, не откликающимся на просьбы оставить в покое. А еще Малфой был голосами в его голове, кричащими на все лады, оглушающими и сводящими с ума, заговорщически шепчущими, временами ласкающими. Любыми. Потому что и Драко был любым. Каждый раз новым. И впервые Гарри понял это на шестом курсе, когда тот вероломно предал весь магический мир разом, сделав все для того, чтобы Дамблдор был мертв. На тот момент они были вместе. Насколько вообще можно быть вместе с Малфоем. Редкие часы наедине, переглядывания, поцелуи по касательной и ненависть, заменяющая любовь. По правде, встречаться потому, что ненавидишь – это нисколько не легче, чем встречаться потому, что любишь. Ты все так же ответственен за свои чувства, все так же зависим, и ненависть, как и любовь, абсолютно ничего взамен не требует. И до Астрономической башни Гарри думал, что знал Драко. Знал его в гневе и в радости, в отчаянии и надеющимся, знал, что тот эгоист с прогрессирующей формой нарциссизма, и что он не фанат Волдеморта, но и не сторонник Дамблдора. Однако в ту ночь он оказался другим. Ибо выглядел чужим и незнакомым. Тогда Гарри и осознал, что Малфой может быть любым. Любым и в своем отчаянии, и в растерянности, и вообще во всем. Словно умел раздваиваться и наделять свое второе «Я» противоположными реакциями на происходящее, кардинально отличающимся характером. Будто умел становиться не собой. Впрочем, разум подсказывал, что все это – один Драко. И он был таким всегда. Способным причинить Поттеру боль, особо над этим не задумываясь. Более того, ему нравилось причинять Гарри боль. Даже если она была палкой о двух концах. Но и после этого, глядя на мириады зажженных в ту ночь огоньков, гриффиндорец понимал – на Драко Малфоя он завербован. Потому что как иначе объяснить непостижимое иррациональное чувство одиночества, наступившее сразу после того, как тот ушел со Снейпом черт знает куда, не давая и шанса на то, что они когда-нибудь встретятся? Необъяснимо. А потом в жизни началась неразбериха. И было так сложно понять, кто в ней оказывался своим, а кто чужим. Очень часто приходилось терпеть предательство. Очень часто приходилось просто терпеть. И выживать. Думать получалось только по ночам, да и то первые пять минут, пока не заснешь. Тогда Гарри терялся в мыслях. И все походило на безумство. Потому как и дышать получалось только Малфоем, и думать только о нем, и видеть… его. Постоянно. Каждую ночь перед сном. Так сильно ненавидя, что даже любя за эту ненависть. Без Драко он попросту прерывался. Как и его жизнь, прерванная войной. Быть Героем нелегко. Быть никому ненужным Героем в разы сложнее. Он убил Волдеморта, освободил магическую Англию от смертоносной угрозы, выжил и даже помог отстроить то, что было разрушено. Однако никто не кинулся отстраивать самого Спасителя. Потому что мальчик-который-выжил остался все тем же мальчиком-сиротой, только теперь плюсом к этому шел тот факт, что такого покровителя как Альбус у него больше не было. Только друзья – такие же потерянные смельчаки. Ветераны. Грязь на подошве чиновников, дорвавшихся до власти в связи с победой. Джинн не уходила от него. Это он ушел от Джинн. Просто потому, что она не вызывала в нем ничего. Не будила интереса. Не бередила душу. Не пыталась ранить его, вскрыть и тыкать острием ножа в еще бьющееся сердце, в саму суть. Он любил ее, но не ненавидел. Она была не Малфоем. Не тем случаем затруднительного положения, который он не мог бы преодолеть. Не тем препятствием, с которым он мог бы иметь дело, оставлять и обращаться с ним. Не той взлетной полосой, через которую она могла бы его получить. Девушка была синицей, в то время как ему отчаянно хотелось журавля. И в конечном итоге он пришел к тому, с чего, собственно, и начал этот долгий путь болезненного увлечения. К высокомерию и протянутой руке. Только во второй раз это он был протягивающим. На ту пору Малфой пребывал в затяжной не отпускающей депрессии, ибо абсолютно ничего аристократа не радовало. Ни вечно веселый Забини, то и дело пытающийся вытащить его в свет. Ни Пэнси, устраивающая светские рауты. Ни деньги, ни положение, ни даже отцовские дела. Голяк. Стопроцентное ничто. Жизнь была размеренной, до простого банальной и нисколько не затруднительной. Разве что кошмары по ночам да сомнительная пустота там, где когда-то, помнится, что-то билось. И потому Поттер показался ему вихрем, налетевшим на его сонный город, ни с того ни с сего начавшимся в пустыне ливнем, десятибалльным землетрясением, шквальным ветром, штормом на безмятежном штиле и ураганом масштабов Катрины. Он вернулся и принес вместе с собой уже было забытую ненависть. Возродил ее и преумножил. - А не пойти бы тебе? – ответил Драко, когда опьяненный собственной ненужностью и убитый одиночеством, Поттер протянул ему руку. - Не пойти, - покачал головой тот и просто остался. В его кровати, в его жизни и, что немаловажно, в его голове. В их жизни не было спокойствия. Не было стабильности. Не было вообще ничего, за что можно было бы уцепиться. Глядя на них даже нельзя было с уверенностью сказать, а вместе ли они вообще, или просто живут под одной крышей. С Малфоем никогда нельзя было быть вместе. А Гарри лишь под конец жизни поймет, что и к нему слово «вместе» было неприменимо. Поэтому с Драко они больше порознь. Малфой заноза в заднице. Вечно пытающийся ударить больнее, поиздеваться изощреннее, лишить всяческого достоинства и пиявкой выпить всю жизнь, всю кровь. Над Поттером он имел особую власть. И тот знал, что позволяет слизеринцу эту власть иметь, а еще понимал, что не собирается оставлять его. Никогда. Хотя бы потому, что просыпаясь, сопел куда-то в ключицу: - Я опять опоздал? И ему отвечали: - Когда ты не опоздаешь, придурок, наступит конец света. Так что спи. И он спал. Вдыхал приятный аромат мелиссы с розовым деревом, такой естественный для Драко и такой родной для него самого, а Малфой перебирал непослушные черные волосы, пропуская их меж своих тонких длинных пальцев. И о как же в эти моменты они друг друга ненавидели. До учащенного сердцебиения в унисон. Драко никогда не клялся в верности, никогда не признавался в любви. Поттер мог только раздражать, бесить и вызывать жалость. Но Малфой никогда не задерживался на работе, не уезжал в отпуск один и не пах никем, кроме Гарри. Тот же всегда находился в режиме «убить Малфоя». И нередко придумывал сто и один способ, как бы получше это устроить. И даже когда он благоговейно вычерчивал дорожку из поцелуев на шее Драко, в его мыслях однозначно всплывала картина перерезанного горла. Без вариантов. Конечно же. И даже когда в их семье появилась полугодовалая девочка – дочь так не вовремя скончавшейся дальней родственницы Драко, они продолжали ненавидеть друг друга. Поэтому Малфой и согласился назвать девочку чудесным именем Лили. Только из ненависти. Пусть это и выглядело нелогичным. И когда, дожив до седин, лежа в гамаке на побережье Тихого океана, Драко тихо произнес: - Я ненавижу тебя, Поттер. Гарри, сидящий рядышком, пощурился от солнца и, улыбаясь, искренне ответил: - Я, хорек, ненавижу тебя вдвойне.