О Дивный Страшный Мир

      «Насколько я знаю мой папа родился до глобального мирового пиздеца. Отец так утверждал, а я ему верю. Вы только представьте: можно ходить по улице не оборачиваясь на каждый шорох, вечерами можно было гулять и дышать свежим воздухом, не таская за собой везде карабин, а уж если кто окликивал тебя со спины, то не приходилось выбирать между падением за ближайший остов автомобиля и медленным поворотом с чуть приподнятыми руками. Да, все это нам кажется очень нереальным, но так говорил отец. А я ему верю.       Моя жизнь сложилась относительно неплохо. Насколько могла сложиться в наших реалиях. Родился я не самым крепким парнем, но руки у меня что надо. Такие руки как на картинках в учебниках истории. Тонкие, средней длины пальцы и в меру широкая ладонь. Папа говорил, что человек для чего-то предназначен и это становится понятным почти сразу после рождения. Меня выбрали мои руки. Я стрелок.       Сначала мы жили в небольшой общине, где-то меж болот и лесоповалов. Хорошее было место, надежное. Почти крепость. Но это место было уничтожено, как и все самые крепкие крепости, изнутри. Сыть занес один из рейнджеров. Наверное, это был Джастин, он вечно во всякие передряги встревал. Но этот Джастин отличался не только крайней невезучестью, но и ещё чрезмерной хитрожопостью. Как только у него отвалились уши, так он сжег их под покровом ночи, а на голове стал носить шапку. Помню как сейчас: вылезает Джастин из своей палатки, подползает к лагерному котелку и стучит по тарелке ложкой, улыбается, жрать ждет. А в щеке у него дырка и зубы виднеются. Болезнью проело. Спохватились все, а у половины населения за ушами уже загнило. И у меня. Неприятная смерть. То ли дело в бою с нечистью или с отбросами человеческого общества, а то от сыти. Недостойная смерть… Была бы. Меня спас отец. Когда все начали суетиться, организовывать карантин, папа собрал все наши вещи и мы отправились в путь. В город.       Город это особое место. Величественное. Тут раньше жили люди, которые гордо выхаживали, не опуская голову и не пригибаясь к земле, как твари дрожащие. Но это было раньше. Теперь все совсем было по другому. Сыть довольно медленно ест человека, но от неё нету средства, так что я мало представлял как отец мне собирался помочь. Он говорил, что в городе есть что-то что может спасти меня, но не говорил что. Но я ему верил, он же мой отец. Когда мы жили в общине, то, при достижении роста колеса, мальчику давали карабин. И начинали учить. И до этого похода мне ни разу не приходилось использовать мои навыки. Опасное место. Мы закапывались в землю, пережидая ночь. Мы отстреливались от стай собак. В один вечер папа мне позволил полностью снарядить наши использованные патроны и, когда я закончил, он даже не проверил их, а просто зарядил в свой карабин. Сказал: «Если ни один из твоих патронов не даст осечки — мы вместе обязательно выживем». Я беспокоился, свои пять перепроверил по три раза, к отцовым не удалось добраться. Такое испытание проводилось, когда мальчик вырастает на полтора колеса, а я был с ним вровень. Папа торопился, почему-то. Прошло несколько дней, когда мы добрались до центра города. Это был старый парк с загнившими деревьями и покосившимися скамейками. Ничем не примечательный. Сам по себе. Отец показал мне на… дерево, которое сидело на скамейке. Я хотел поспорить, спросить что это такое, но он на меня так посмотрел… как волкер на волка. Я только сглотнул и медленно потопал к сидящему дереву, крепко сжимая карабин в руках. Несколько шагов оно сидело неподвижно, но когда я приблизился на расстояние метания топора оно повернулось. Точнее повернулась только лишь верхняя часть, голова. Деревянное лицо выглядело добрым, оно улыбалось, а блестящие черные глаза приветливо моргали. Сейчас, наверное, я бы тут же выстрелил этой нечисти в этот самый моргающий глаз, без раздумий, уж очень подозрительно это все было, но тогда… я был всего лишь вровень с колесом. Маленький и глупый. Я оглянулся назад, на отца, тот лишь выжидательно смотрел на нас, и я медленно приблизился к древу. На расстояние удара топора. Весь поход я ощущал как сыть медленно съедала меня, я понимал, что промедли мы ещё немного, так уже лишился бы ушей. Возле моей левой ноги что-то упало. Я опустил взгляд и понял, что это половина моего левого уха. Это заметил не один я. Человек-древо чуть нахмурился и подозвал меня своей крючковатой, ветвистой рукой. Я шагнул вперед. Дальше все произошло как в тумане. Я мало что помню, но даже то, что помню может подвергаться сомнению. Я помню, как рука-ветвь коснулась меня где-то со спины. Помню как лежу, наблюдая закат на траве в мертвом парке. Помню отца, который тащит меня на плече, ступая по разбитому асфальту. А дальше все. Темнота.       Потом мы жили в небольшой избушке, на краю города. С того как я проснулся прошло несколько недель, а я все не мог встать. Папа надолго уходил за припасами, иногда его не было по нескольку дней. Было скучно. Мне надоедало разбирать, собирать карабин и я стал совершенствоваться в искусстве. По началу мои каракули походили на. ни на что не походили. Но практика есть практика и уже спустя пару недель мне удалось сносно рисовать животных. Когда папа возвращался он неодобрительно ворчал на рисунки и говорил, что стоит лучше тренироваться с оружием и инструментами. Я сказал что я смогу отлично перерисовывать карты, когда-нибудь. Отец побурчал, но в конце концов согласился. Прошла ещё неделя и я наконец смог подняться с кровати. Ходить удавалось с трудом, поэтому я продолжил совершенствоваться в художественном ремесле. На пояснице у меня появилось большое черное пятно, которое почему-то не оттиралось. Папа сказал, что это наследственное и показал такое же у себя, только нарисованное сажей. Я не понимал к чему это, но молчал. Сыть отступила, как ни странно, она успела съесть только половину моего уха и все. Отец сказал, что это из-за того, что мой организм сильный. Верить удавалось с трудом. В этой избушке нашлось много старых книг, писем, открыток с картинками. От скуки я даже их все прочитал. Я узнал, что был один великий художник, который рисовал отличные картины и отрезал себе ухо. И стал воображать себя им. На открытках был изображен старый мир, чистый, прекрасный, без соленого привкуса крови на губах. Наверное тогда ко мне и пришла мысль найти причину этого вокруг. Почему оно все так случилось? В книгах были обрывочные теории, что-то о китайцах, Воде, Море, Трясе и многом другом. Эти теории были дополнены рассказами о путешествии одного парня, чуть старше меня. Только происходило это все не у нас. По крайней мере город у нас назывался не Москва. Меня так вдохновила эта история, что я решил положить жизнь на то, чтобы узнать что случилось с миром. Когда отец вернулся, я ему сказал, что хочу чтобы меня теперь звали Дэв. Он спросил «почему». Я объяснил и сказал, что этот герой очень похож на меня. Папа согласился.       Следующий год или два мы жили в глуши. Почти не общались ни с кем, кроме друг друга. Как-то раз отец вернулся из ходки и рассказал, что случилось с нашей старой общиной. Из нескольких сотен осталось в живых всего тридцать. Они разделились на десяток групп поменьше и разбрелись в поисках лучшей жизни. Пользуясь моментом я попытался разузнать о своем выздоровлении. Отец подтвердил, что все это правда, но предостерег никогда больше не ходить в город. Никогда. Насчет пятна он признался не сразу, а, примерно, через полгода. Сказал, что это мутация и чтобы я никому её не показывал. Иначе меня могут убить. Я все понял. Когда я смог нормально ходить, а потом бегать, папа начал меня тренировать. Так тренируют уже совсем взрослых. Таких которые имеют право на невесту. Один раз он отпустил меня одного в город, добыть шкуру альфы собачьей своры. Я подстрелил очень большую и крепкую собаку, правда она была одна. Отец потом запретил мне к ней приближаться, а шкуру выкинул где-то в городе. Странно это как-то, думал я. Один раз я ослеп, почти. Влез куда не надо. Сорвал не тот плод. Почти месяц я видел все крайне расплывчато, хотя в этом и был свой плюс. Отец учил меня стрелять на слух, чистить и разбирать карабин с закрытыми глазами. Я даже практиковался рисовать на память. Неплохо получалось. Во время ходок в город нередко случались столкновения с местными бандитами. Отец всегда учил — один выстрел, один труп. Поэтому я патроны и не тратил зазря. Иногда, правда, враги прятались за остовами машин, попасть было сложно. Папа научил меня одному трюку. Если правильно выбрать угол и вовремя нажать на крючок, то можно попасть по врагам даже не видя их. Отец говорил, что это очень сложный трюк и это правда, я потратил почти год, чтобы научиться сносно рикошетить. Ещё я иногда вспоминаю, как папа учил меня задерживать дыхание. Сажусь в бочку, наполненную до краёв водой и по команде ныряю. Сижу там, пока не выдохнусь, а потом выпрыгиваю. Заряжал карабин, вися на одной руке, разбирал его вверх тормашками, стрелял с одной руки. Отец иногда рассказывал, что до апокалипсиса был кем-то вроде супер-солдата. Лучше всех стрелял, быстрее всех бегал, разбирался в оружии и многое другое. Я думаю, что он немного привирал. Зачем до апокалипсиса солдаты? Тогда же ни мутантов не было, ни бандитов, ни монстров. Наверное.       Долго так продолжаться не могло. В один из дней, когда я дежурно перебирал карабин, в дом ворвался отец. Никакого условного стука. Никакого парольного приветствия. Если бы я не разобрал карабин я бы выстрелил, и он это знал. Я уже готов был метнуть топор, когда разглядел знакомое лицо. Побитый, окровавленный, но все-таки отец. У нас было соглашение. Бывают ситуации, когда один человек ничего не понимает, но чтобы все прошло гладко он должен отключить мозг и полностью подчиниться другому человеку. Именно сейчас была такая ситуация. Папа показал мне четыре пальца закрытые поперек мизинцем, это означало что пора, соглашение вступило в силу. Отец указал мне на рюкзак с патронташем. Это был наш минимальный набор для путешествия и выживания, все самое необходимое, компактное и упакованное. Я, как на тренировках, нацепил на себя патронташ, закинул за плечи рюкзак, затянул ремешки, попрыгал. Ничего не гремело и не трещало, как и ожидалось, я сам собирал рюкзак. Повесил топорик на пояс, рядом с штыком. Взгляд отца упал на разобранный карабин, лежащий на столе, и тогда он, недолго думая, снял с левого плеча свой и всучил мне. Я был знаком с ним, хотя никогда раньше не стрелял. Мой был самодельным с гладким стволом, без нарезов, а этот, кажется, ещё до апокалиптический. Мощная и дорогая вещь. Я послушно одел Мартини на левое плечо, как и учил отец и перевел взгляд на него. Папа не собирался уходить, это было видно. Обычно я не сильно сентиментальный, но тогда меня чуть пробило на слезу. Хорошо что он не заметил, а то подумал бы, что я нюня. Отец, не поворачиваясь, указал мне на кровать. Я все сразу понял. По инструкции я должен был сразу отодвигать мебель и прыгать в лаз, но я задержался. Когда я обнял отца, то понял, что он тоже нюня, но решил ему об этом не говорить. Я и так себе много позволил и потерял время, поэтому задержался так не больше пяти секунд. По дороге подхватил со стола толстый дневник, разного рода бумага, перетянутая бечевкой, в кожаном переплете. Опять же вольность. Сейчас я бы так не сделал. Приподнял кровать и легко передвинул её. Кинул взгляд на папину спину, который сосредоточенно собирал обратно мой карабин, и нырнул в лаз.       Не знаю зачем я это пишу. Я знаю что раньше, когда у людей что-то важное в жизни случалось, они записывали это. Так и получались книги. Я вроде не хочу свою книгу писать, да и кому интересно следить за моей жизнью. Но память важна, так говорил мой отец. А я ему верю.»       От 02.04.2050