Summertime Sadness

Kiss me hard before you go Summertime sadness I just wanted you to know That baby you're the best Крепче целуй, прежде чем покинуть меня, Летняя грусть. Детка, мне лишь хотелось, Чтобы ты знала, что ты лучшая.       — Петунья Эванс — примерная ученица нашей школы. Она талантливый садовник, призёр множества городских ярмарок и конкурсов, двукратная обладательница голубой ленты «Самая крупная тыква»…       Слова директора звучат в голове у Петуньи, пока поцелуи Патрика Тоунера доказывают обратное.       — А ты не так проста, как кажешься, — выдыхает он ей в губы, пока его пальцы обшаривают спину под лёгкой блузкой в поисках застёжки лифчика.       Похоже, самая большая тыква сегодня на его плечах вместо головы. Ведь кто говорит такие слова девушке, пусть и с такой безупречной репутацией, как у Петуньи Эванс?       Она протестующе мычит, но не находит в себе сил спихнуть Патрика. Они гуляют всего-то третий или четвёртый раз, но она была готова к такому повороту, ведь, ну серьёзно, кто же не знает: когда тебя приглашает покататься какой-нибудь красавчик, это обязательно закончится сексом на заднем сиденье в укромном местечке.       Петунья годами выстраивала свою репутацию, точно так же, как подстригала живую изгородь в саду: веточка к веточке, ни одна не выбивается, всё аккуратно и безупречно. Хорошие оценки, порядок в комнате, ухоженный сад — и правильные парни. Она встречалась с Бобби Брауном, пока его семья не переехала; затем был Кевин Боу (она его бросила после насмешек со стороны подруг), потом — перерыв, ведь учёба на первом месте. Решив, что рядом ей нужен кто-то правильный и порядочный, с перспективой и амбициями, Петунья согласилась погулять с Уолтером Шеффри, и он её вполне устраивал: обходительный, вежливый, всегда дарил милые маленькие букеты цветов — и был до тошноты правильным.       А Петунью Эванс с недавних пор тянет на хулиганов.       И сейчас один из них уже пытается стянуть с неё блузку, слюнявя рот горячими поцелуями. Приятно, но слегка надоело. К тому же помада неприятно размазалась по лицу… А лишаться девственности на заднем сиденье крайне негигиенично.       — Я не могу, — выдыхает она и выразительно округляет глаза.       Мысли медленно ворочаются в тыквенной башке Патрика, пока он наконец-то не догадывается о том, о чём порой шепчутся все девчонки. Он с трудом отрывается от Петуньи и откидывается на спинку водительского сиденья. Петунья торопливо оправляет блузку, чувствуя спиной, что ему почти удалось расстегнуть лифчик (плюс три очка за старание!), открывает маленькое зеркальце и стирает розоватые разводы. Заметка на будущее: не красить губы перед свиданием с Патриком.       Патрик наблюдает за ней, барабаня пальцами по рулю. Явно недоволен срывом планов.       — В следующий раз предупреждай, — бурчит он.       «Я бы мог позвать другую», — понимает Петунья и мстительно улыбается.       — Подбросить до дома?       — Нет, конечно, пешком пойду, прогуляюсь.       — Далеко же.       — Забей, это шутка. — Петуния отворачивается и закатывает глаза: всем хорош, но вот сарказм не понимает.       Его «Додж» останавливается за перекрёстком у дома Эвансов, и Петунья, мазнув поцелуем по щеке Патрика, выскакивает из машины. Мотор ревёт на всю округу, Тоунер уносится, даже не убедившись в том, что девушка дошла до дома.       — Пле-е-ева-а-ать, — томно тянет Петунья. На улице ночь, воздух наполнен цветочными ароматами и летней свежестью, на небе кошмарно огромная луна — чем не прекрасная пора для ничем не обременённой восемнадцатилетней девчонки?       Напевая себе под нос, Петунья взлетает на крыльцо, входит в дом. Судя по тому, что в гостиной не работает телевизор, родителей нет дома — возможно, уехали к Дэвидсам. Петунья проходит на кухню, раздумывает, не съесть ли что из вчерашнего ужина, затем наливает в стакан томатный сок — пачка почти целая, ведь его пьёт только она. Прислоняется к столу и размышляет, в чём же пойти на танцы с Патриком в эту пятницу.       — Глядите-ка, кто вернулся, — в мысли Петуньи проникает ленивый голос, мягкий, словно бархат.       Она поднимает глаза на вошедшего Сириуса, и его присутствие уменьшает комнату раза в два, делает её теснее, а их — ближе друг к другу. Взгляд серых глаз медленно скользит по её лицу, растрёпанным волосам, топорщащейся блузке; выводы сделаны, на губах — недвусмысленная ухмылка.       — Тебе бы не мешало научиться краситься, а то помада на всё лицо.       Петунья отворачивается, ловит своё отражение в оконном стекле: и правда, остались разводы. Стирает салфеткой, а, повернувшись, видит Блэка совсем близко. Он нагло хватает холодный стакан поверх её пальцев и делает глоток, направляя её руку. И всё это — глаза в глаза, так, что тоненькая струйка пота бежит у Петуньи меж лопаток. Конденсат со стакана скользит по их пальцам.       Блэк облизывает красные губы, точно вампир, напившийся крови. Если учесть, откуда он, то вполне логично, что он мог бы быть сыном Дракулы.       — В моей семье кровь из людей пьёт только мамаша, — заявляет он в ответ на озвученные мысли Петуньи. — А в твоей, видимо, ты.       Явный намёк на своё поведение Петунья оставляет без внимания, выдирает руку из его не очень-то крепкой хватки и тщательно промывает пустой стакан. Блэк следит за её манипуляциями, точно хищный зверь, который знает, что его жертва никуда не денется и с ней можно немного поиграть.       Если Патрик смотрит на неё как на батончик «Кэдбери» (хочется съесть!), то Сириус — как пёс на кость (уже обглодано, хочется закопать).       Петунья смотрит на них обоих как на оболтусов, которым закрыта дорога в нормальное стабильное будущее.       Для неё они — просто возможность почувствовать себя кем-то другим. Не Петуньей-солнышко-Эванс, примерной дочерью и ученицей, а Петуньей-целоваться-с-хулиганами-Эванс. Петуньей-не-такой-уж-пай-девочкой-Эванс.       — Может, вылижешь его, чтобы уж совсем чистым был? — саркастично произносит Сириус. — Не волнуйся, наши порченные гены так не передаются.       — Ну да. А волшебство — не болезнь, чтобы подцепить, потрахавшись с магом.       Кажется, это он ей сказал, когда хвалился тем, что Мэйси Робинс дала ему в туалете какой-то забегаловки Паучьего тупика после того, как он прокатил её на своём байке. Ведь что ещё нужно девчонке? Смазливый парень в кожаной куртке и верхом на мотоцикле; курит, пьёт и сквернословит. А ещё, наверное, потрясно целуется.       Но Блэк не смазливый, Петунья прекрасно это понимает. Смазливые — это мальчишки в её школе: пушок над верхней губой, растрёпанные волосы, показное равнодушие к школьным правилам и нелепые попытки казаться крутыми, куря за углом. Может, кому и нравится, но они и рядом не стояли с этим из той чокнутой школы, куда каждый год ездила Лили Эванс.       Тут же совсем другое: скулы — выдаются не явно, но кажутся выточенными в камне; глаза — серые, как туман, наползающий с гор; волосы — чёрные, отпущены непозволительно сильно и постоянно лезут ему в глаза; щетина — лёгкая, не смотрится неаккуратной, как у отца, стоит ему не бриться пару дней. И губы, снова растянутые в кривой усмешке.       Как-то забывается, что он младше на год. Выглядит, как байкер на рок-концерте, но в каждом движении чувствуется ленивая грация, как у хищника из семейства кошачьих. Только вот похож он больше на пса или волка.       И когда он так смотрит на неё, Петунья хочет убедиться, не бьёт ли он хвостом.       — Хочешь проверить? — спрашивает Сириус, возвращаясь к разговору, и его взгляд темнеет буквально на глазах. От смешного словесного каламбура в мыслях Петунье хочется рассмеяться.       А ещё — позволить себе на минутку отступить от всех правил и действительно это проверить.       Ведь, чёрт возьми, воздух в кухне и между ними наэлектризован так, что кажется, чиркни он своей зажигалкой, чтобы закурить, и весь дом разнесёт в щепки.       А курит он слишком часто и на заднем дворе, так что бедная рассада Петуньи вот-вот завянет.       А она сама — вот-вот пустит корни.       — Фу, — кривится Петунья, как обычно. Процентов на тридцать — от его предложения, и на семьдесят — от собственного сравнения.       — Вот вы где! — В кухню врывается Лили. Если она и замечает натянутость между сестрой и приятелем, то старательно её игнорирует. — А мы хотим в карты поиграть. Туни, ты с нами?       — Петти нужно учить уроки, — язвит Сириус.       — Я уже закончила школу, придурок.       — По этому поводу и засосы на шее?       — Туни! — охает Лили.       — Патрик позвал меня на танцы в пятницу, — небрежно роняет Петунья, но цепко следит за реакцией.       — Это который Тоунер?       — Это который ездит на ржавом корыте.       — Любое корыто лучше твоего мотоцикла, — закатывает глаза Петунья.       — Но, Туни, у него же такая репутация… — задумчиво тянет Лили, точно это на ней ответственность за сестру, а не наоборот.       — Я же не под венец с ним собираюсь, а всего лишь на танцы.       — Ну да, большее-то ему явно не светит.       — Туни не из таких, — убеждённо отвечает Лили.       Петунье хочется засмеяться в голос и крикнуть: «А вот может из таких, рыжая ты дурочка». Она ловит взгляд Сириуса поверх сестры и чувствует, что он это понял.       — Ну так что, сыграешь с нами, Петти? — предлагает Блэк. — Или по твоей части только «Монополия»?       Приходится проглотить вертевшееся на языке: «Я в карты не играю». Азартные игры вообще не входят в перечень её любимых развлечений, но сейчас уступать не хочется. Очень странное чувство щекочет где-то под рёбрами, толкая на необдуманные поступки — например, поехать с Патриком Тоунером или согласиться на партию в карты с компанией чокнутых волшебников.       — А вот и сыграю. — Петунья вздёргивает подбородок, совсем как раньше, стоило Блэку или Поттеру к ней обратиться. Защитная реакция маленькой педантичной зануды.       Раньше произнести вслух слово «магия» или «волшебники» было для неё сродни тому, чтобы грязно выругаться. После любого контакта с друзьями Лили она мыла руки и яростно тёрла их полотенцем.       А вот сейчас спокойно поднимается в комнату, отведённую гостям, позволяя Блэку по-хозяйски обнимать её за талию (мурашки бегут по коже), пока идущая впереди Лили кричит Джеймсу сдавать на четверых.       В гостевой спальне темно — шторы задёрнуты, включен маленький ночник. По полу разбросаны диванные подушки из гостиной (мама убьёт их, если узнает) и расстелено покрывало, на котором и идёт игра. Джеймс в просторной футболке и пижамных штанах, квадратные очки то и дело съезжают по его переносице, как с горки; Лили сидит рядом, и их ноги переплелись; Сириус садится возле них и прислоняется спиной к изножью кровати. Петунье не остаётся ничего иного, кроме как сесть в круге напротив него.       Правила объяснять не требуется, и первые три кона проигрывают все по очереди, в том числе и Петунья. Лили шепчется с Джеймсом, Сириус откровенно скучает, не интересуясь игрой — он ещё не проиграл и мнит себя крутым игроком. Петунья напрягает все умственные усилия, чтобы оставить его в дураках, но в итоге проигрывает сама.       — Так играть скучно, — морщится Блэк. — Может, повысим ставки?       — Только не на раздевание, — перебивает Джеймс.       — На штрафной глоток.       — Но у нас нет выпивки, — самодовольно вмешивается Петунья.       — У вас может и нет.       Лили готова убить его взглядом.       — Блэк! Ты что, притащил выпивку в дом моих родителей?       — Ну, должен же я был хоть как-то получать здесь удовольствие? Всего-то несколько бутылок…       — Я пить не буду, — заявляет Петунья, хоть её никто и не спрашивал.       — Уж кто бы сомневался.       Насмешка Блэка вызывает противоположный эффект, ему хочется возражать, хоть это и глупо.       — Заставлять не станем.       Новый расклад, новая партия. Петунья держится пять игр подряд, пока пьют все, даже Блэк, явно поддавшийся, чтобы приложиться к бутылке. У Лили краснеют щёки и блестят глаза, и она всё чаще касается Джеймса, а он то и дело её целует, пока никто не видит. Но Петунья всё замечает, и ещё ей не по себе от того, что Сириус напротив курит прямо в комнате.       Глядя на сигарету между его зубов, ей тоже хочется попробовать.       Наконец, она проигрывает и сама берёт у Сириуса бутылку. Он поднимает брови, пока Петунья делает глоток.       После пары игр ей достаются последние пять глотков. Сириус задумчиво вертит бутылку в гибких пальцах (такие пальцы бы в два счёта расстегнули застёжку не то что под тоненькой блузкой, а даже под тёплым пальто), а затем кладёт на пол в центре круга и предлагает сыграть в игру, в которую хотя бы раз играл каждый подросток в мире — неважно, обычном или ненормальном.       Только игра идёт не на поцелуи, а на желания.       Они выполняют довольно глупые просьбы друг друга, и когда Блэку выпадает черёд загадывать Петунье, слышится шум подъезжающей машины родителей. Джеймс прячет пустую бутылку в чехол из-под гитары, что оставлена в углу, Лили бежит в туалет, потому что ей плохо. Петунья спускается вниз, ведь она самая трезвая и должна встретить родителей да разложить по местам диванные подушки. По счастью, мистер и миссис Эванс не замечают ничего подозрительного и уходят к себе.       Петунья идёт на кухню и пьёт томатный сок прямо из пачки, глядя в окно на знакомые соседские дворики. Во рту алкогольный привкус — мерзкий, но после выпивки внутри тепло, как от горячего чая. На пустой желудок взялось быстро.       В отражении помимо собственного Петунья замечает Блэка — тот и впрямь стоит позади неё, вертит в пальцах сигарету.       — Ты должна мне одно желание, — напоминает он.       — Подумай над ним хорошенько, — отвечает она и проходит мимо к лестнице, поставив сок обратно в холодильник.       Обернувшись напоследок, видит, как Сириус курит в распахнутое окно. I've got that summertime, summertime sadness S-s-summertime, summertime sadness Got that summertime, summertime sadness Oh, oh oh Чувствую эту летнюю, летнюю грусть, Эту летнюю, летнюю грусть...       Глядя на дым, что тает в душном августовском воздухе, Сириус размышляет о переменах в Петунье Эванс. Перед глазами стоит девочка-цветочек, девочка-держись-подальше — губы сжаты в тонкую нить, лицо как у его мамаши при упоминании грязнокровок. Вся из себя и явно демонстрирует, что гостям она не рада. Что ж, и пожалуйста. Как будто он рвался сюда ехать.       Одно радует: в этом задрипанном городишке нашлось немало согласных девчонок, которых не слишком-то интересовало, откуда он и кто вообще такой. Достаточно было байка и пары самоуверенных подкатов, всегда безотказно срабатывавших. Похоже, их устраивал секс без обязательств, с этим тут было куда проще, нежели в том же Хогвартсе.       «Что за нравы», — сказала бы Петунья Эванс образца их первой встречи.       Нынешняя Петунья Эванс, похоже, собирается пополнить ряды девчонок, которых совсем недавно осуждала. Она вообще осуждает всё на свете: погоду, пошлые шутки, громкие разговоры, волшебников в своём доме... Гостей, похоже, воспринимает как сорняки: прополоть нельзя подстригать. И если раньше запятая была после первого слова, то теперь переместилась за второе.       Сириус выдыхает дым.       Он держался подальше от старшей дочурки Эвансов: личность неинтересная, сноб и брюзга, редкостная зануда — как столько отвратительных стариковских качеств уместились в одно юное тело? Даже его мамаша могла быть куда приятнее этой девчонки.       Поздно ночью она поймала его с сигаретами на заднем дворе и отчитала за пепел на клумбе. В отместку он закопал окурки под её любимыми фиалками, которые зачахли на следующий же день. Ох и скандал же был! Сириус жмурится, вспоминая, как разъярённая Петунья Эванс, чьей самой яркой эмоцией было постоянное раздражение, налетает на него с маленькой лопаткой и обещает засунуть её ему в причинное место. Лицо красное, волосы растрёпаны, на щеках грязь — но, чёрт возьми, какой же живой она была в тот момент!       Ссору прекратила Лили, а после Сириус наблюдал за тем, как Петунья работает в саду. Никогда он не слышал столько ласковых слов, сколько было ею сказано цветам на клумбе, которую она заботливо пропалывала.       На следующий день фиалки снова расцвели — стараниями нескольких заклинаний, тайком выполненных поздней ночью.       Им приходилось проводить время вместе — то сопровождая Лили и Джеймса в их прогулках по Коукворту, то бездельничая дома. Иногда по вечерам мистер и миссис Эванс устраивали турниры по настольным играм, к которым присоединялись все; лишь Петунья изредка принимала участие, чаще наблюдая со стороны. Сириус ловил на себе её взгляды исподлобья — тяжёлые, из разряда «казнить, нельзя помиловать», и запятая в этом случае точно не могла быть сдвинута.       Но, как оказалось, запятые вполне себе двигаются, если проявить немного усилий.       Сигарета обжигает пальцы, и Сириус собирается бросить окурок в окно, но затем, вспомнив про пагубное влияние на природу, скатывает в салфетку и зажигает новую. Почему-то в последнее время курить хочется сильнее обычного.       Он думает о бордовых пятнах в вырезе блузки — пятнах на длинной бледной шее, и почему-то жалеет о том, что оставил их не он.       Ведь, в конце концов, эта Петунья Эванс — редкостная зануда! Совсем не похожа на свою солнечную, совершенно летнюю сестру. Даже имена звучат по-разному. Ли-ли, как перезвон колокольчиков, легко и непринуждённо, игриво и ласково. И — Пе-ту-нь-я: массивно, скучно; так и веет библиотекой: не влезать — придавит.       Кем, чёрт возьми, нужно быть, чтобы назвать ребёнка Петуньей?       Губы Сириуса кривит усмешка: он уже задавал Петунье этот вопрос.       — Кем нужно быть, чтобы назвать ребёнка Сириус Орион Блэк, да к тому же третий? — парирует она, и это заставляет взглянуть на неё с интересом.       — Твои родители любили цветы, а мои — созвездия.       — А вот нас явно невзлюбили.       Сириус не спрашивает, как она догадалась, но это привязывает к ней на удивление крепко. Как будто она понимает его, несмотря на всю свою пренебрежительность и даже ненависть к таким, как он.       Ведь, выходит, у них есть нечто общее.       Тот день живёт перед глазами: жаркий июль, холодный томатный сок в стакане в руке у Петуньи; она делает вид, что его тут нет — лежит на кушетке в гостиной, читает книгу, пока взгляд Сириуса изучает фотографии на каминной полке — те, которых не хватает на стене у лестницы. Чаще всего видны рыжие всполохи — Лили; реже — зелёные: Петунья со своими растениями. И вопрос сам слетает с его губ.       Может, тогда-то Сириус и заинтересовался ею?       Так же, как и сигаретами: просто увидел, просто попробовал. Одна затяжка, и вот он курит уже третий год, хоть поначалу и было гадко.       Тем же вечером он стоит на лестнице, двенадцатая ступенька — именно там больше всего фотографий Петуньи: девочка со странными железками на зубах в костюме садовника медленно превращается в серьёзную, даже мрачноватую девушку, не дурнушку, но и не такую красавицу, как младшая сестра. Хотя в ней, определённо, что-то есть.       Но имеется одно фото, которое интересно Блэку больше всех: на нём Лили и Петунья вместе, совсем ещё девчонки, и обе смеются в камеру, обнимая друг друга. Их смех, кажется, можно услышать. И совсем не скажешь, что сейчас, спустя столько времени, между ними воцарятся холодность и отчуждённость.       Лёжа в постели и глядя в потолок, Сириус перекатывает во рту слоги её имени: Пе-ту-нь-я. И почему-то оно уже не звучит так массивно, как раньше. Если сократить до Петти, то с этим даже можно жить.       Он знает, что Лили зовёт сестру Туни, но для него это похоже на «тунец», и если раньше он даже забавлялся, ведь девушка и правда была похожа на рыбу, скучную и серую, то сейчас это уже не кажется ему смешным.       Когда Петунья впервые уходит гулять до поздней ночи, Сириус понимает, что же его так взволновало: она напоминает ему Регулуса. Братец точно так же бунтовал, пытаясь казаться круче, чем был, и в итоге это довело его до Чёрной метки. Петунья тоже бунтует, хоть и неясно, зачем — начала чаще распускать волосы и подкрашивать губы. И выбирать не тех парней.       А Сириусу вдруг надоели лёгкие победы.       Остаётся только считать дни до отъезда, который вроде бы намечался уже со дня на день — Джеймс постоянно это откладывает, не желая расставаться со своей ненаглядной Лили.       Длина платьев Петуньи потихоньку уменьшается, ткань ползёт вверх, а барьеры — вниз. Когда она садится в гостиной напротив него, сверкая голыми коленками, Сириусу хочется положить на них руки и раздвинуть, вздёрнуть юбку и оттрахать её до звёзд в глазах.       Но Петунья Эванс предпочитает смотреть на звёзды по старинке — ночью из окна машины какого-то ухажёра-маггла, который даже цветы ей не дарил ни разу.       Любит ли она вообще смотреть на звёзды?       Когда этот вопрос впервые мелькает в голове у звёздного мальчика, Сириус тянется за припрятанной в гитарном чехле выпивкой. Всё куда хуже, чем он думал.       Это ж надо так вляпаться.       Когда Сириус в очередной раз курит, сидя на крыльце, то замечает остановившуюся перед домом машину, из которой выскакивает Петунья — непривычно весёлая, она хохочет, уворачиваясь от обнимающих её рук.       Она захлопывает дверь и наклоняется в окно, чтобы поцеловать кавалера на прощание, а затем поворачивается к дому и невольно отступает на шаг. Её смятение можно почувствовать даже с такого расстояния.       Петунья принимает гордый вид и шагает к крыльцу; ветер треплет юбку платья, которое больше бы пристало носить монашке, если б не его длина.       У неё обалденные ноги.       Сириус глотает дым, когда эти ноги останавливаются перед его глазами: Петунья явно не знает, как его обойти так, чтобы этот бабник не заглянул ей под юбку.       А он вместо этого протягивает ей пачку сигарет с вопросом:       — Будешь?       Её пальцы вроде бы тянутся к пачке, но затем Петунья отдёргивает руку.       — Ты за кого меня принимаешь?       — За девчонку, позволившую себе слишком много с тем парнем на ржавом корыте. Если уж решила грешить, правильнее начать с затяжки, а не с секса.       У Петуньи такое лицо, словно он огрел её садовой лопатой по голове.       — Не твоё собачье дело! — шипит она, превращаясь в мегеру из первых дней их редкого общения.       Вместо этого Сириус хохочет — надо же, как точно слова подобрала. Он хохочет и с интересом разглядывает её ноги — бледные, совершенно гладкие, без шрамов, какие были у Лили. Затем поддевает пальцем юбку платья и скользит взглядом снизу вверх, к взбешённому лицу.       — Кобель, — произносит она и шагает мимо него, а затем хлопает дверью.       Смех угасает у Сириуса на губах, как угасает сейчас забытая в пальцах сигарета.       Лучше бы он тогда спросил про звёзды.       В вечер пятницы Петунья крутится перед зеркалом. На ней новое платье — пришлось взять деньги из неприкосновенного запаса для Лондона; оно вполне приличной длины и непрактичного белого цвета, но эта трата оправдает себя, раз уж танцевать она будет с Патриком Тоунером.       Не то чтобы он был первым красавчиком — нет, среднестатистический придурок, но симпатичный. Спортсмен, избалованный женским вниманием, но не купающийся в нём настолько, чтобы самые красивые девчонки школы согласились пойти с ним на танцы. У него имеется машина и модная причёска, он нравится девушкам и умеет томно смотреть — так, что Петунья буквально плавится, как пломбир на солнцепёке.       И ещё он отдалённо похож на Сириуса Блэка, в чём Петунья отказывается себе признаваться. Но все факты на лицо — точнее, на лицо Патрика: он темноволосый, сероглазый, разве что щетины нет, и гладко выбритая кожа раздражает Петунью сильней, чем растительность. Но он остаётся единственным доступным вариантом.       Не то чтобы Петунье хотелось встречаться с Сириусом Блэком — упаси Господь! — но эти мысли вызывают у неё не прежнее отвращение, а скорее томительную тягу.       Это как с сигаретами — вроде нельзя, но так и тянет попробовать. Особенно когда Блэк курит в её присутствии.       Долой Сириуса Блэка!       Петунью сейчас больше волнует её внешний вид. Она убирает волосы наверх, подражая фотографии одной из королев красоты из модного журнала, так, чтобы шея была открыта — багровые пятна тщательно замазаны тональным кремом, который любезно дала на время Салли Смит. Белое платье красиво на ней смотрится, хотя и добавляет бледности коже. Ничего, помада поярче исправит ситуацию.       Петунья красит губы красным так, что задевает крупные зубы, и, морщась, стирает излишки, зато выходит за контур. Это не так-то просто — выглядеть красивой. Наконец, после сражения с помадой удаётся придать тонким губам красивую форму, и Петунья совершенно глупо посылает зеркалу воздушный поцелуй. Сегодня она как никогда довольна своим внешним видом.       В отражении мелькает тень, и Петунья, обернувшись, видит Сириуса Блэка. Он оценивающе её осматривает, и, судя по всему, увиденное его не особо впечатляет.       — На танцы собираешься? — спрашивает он.       — Тебе какое дело? — закатывает глаза Петунья, отказываясь признавать, что его интерес ей льстит.       Сириус приближается к ней; его пальцы ложатся на голое плечо, и он одной рукой разворачивает Петунью лицом к зеркалу. Наклоняется к её уху и шепчет:       — Помнишь, ты должна мне одно желание.       — Интересно, какое же?       — Ты наденешь то, что я захочу.       Он любуется тем, как выражение её лица из настороженного становится злым.       — Голой я на танцы не пойду.       Его смешок опаляет шею.       — Ну как можно, Петти. Наденешь вот это, — и он бросает на её кровать одно из платьев Лили самого возмутительного красного цвета.       — Нет!       — Почему? — искренне удивляется Сириус. — Тебе будет к лицу.       — Я не пойду на школьные танцы, выглядя как проститутка!       Руки Сириуса скользят от плеч по бокам (и почему она позволяет ему это?) Петунья почти не дышит, что чревато обмороком.       — Скажу тебе по секрету: даже голая ты не будешь похожа на проститутку, — говорят ей с насмешкой.       — Это оскорбление или комплимент?       — Констатация факта. — Сириус отрывается от неё и отходит на пару шагов. — Одевайся, зануда, ты ведь не хочешь пропустить главную вечеринку в своей жизни.       — Да пошёл ты, Блэк, — в сердцах ругается Петуния, выталкивая его за дверь.       Желание есть желание, и в глубине души ей даже хочется примерить яркую тряпку — хотя бы чтобы ощутить то, что чувствует Лили, нося такие вещи. Почему именно красное? Почему именно такое желание?       Только надев платье, Петунья понимает, в чём тут соль: оно видоизменено — наверняка с помощью магии. Подогнано по размеру, сидит как влитое, открывает ноги, но не слишком коротко, и сшито так изящно, что не выглядит дёшево.       Петунья в нём похожа на самую настоящую королеву красоты из журнала. И даже красная помада подходит.       Неужели этот гадкий утёнок и есть она? Петунья пытается улыбнуться, но мышцы, отвыкшие от этого, не хотят слушаться, и собственное постное лицо вызывает тошноту. А ведь такой её видят окружающие каждый день. Интересно, как Патрик вообще на неё повёлся? Ну точно тунец.       А вот Сириус Блэк на такое ни за что не поведётся. Может, это и к лучшему.       Сириус Блэк сидит на ступеньках крыльца и курит, и когда сквозь дым проступает ярко-красный силуэт, радуется тому, что занял такую хорошую позицию, с которой открывается лучший вид на обалденные ноги Петуньи Эванс. Сама она проходит мимо, неуверенно вышагивая на каблуках выше, чем те, что носит обычно, и останавливается возле него. Сириус непроизвольно поднимается и оказывается вровень с ней и красными губами, похожими на мишень для поцелуев.       Только целовать их будет водитель ржавого корыта. А ведь старался-то Сириус для себя.       — Отлично выглядишь, — отмечает он.       — Твоими стараниями, — огрызается она.       Оба, не сговариваясь, смотрят на небо, необычайно звёздное и непроглядно тёмное.       — Любишь смотреть на звёзды?       — Если ты имеешь в виду себя, то нет, — фыркает Петунья.       Голос как обычно язвительный, но сама стоит в нерешительности, а затем вдруг переводит взгляд с неба на него, точно хочет что-то сказать, но не может.       — Может, ну их, эти танцы? — неожиданно спрашивает Сириус.       — Я что, по-твоему, зря наряжалась? — вскидывает подкрашенные брови Петунья.       — Не зря. Просто съездим в другое место.       — На твоём байке?       — А хоть бы и на нём.       — Думаешь, я с тобой куда-нибудь поеду?       — Почему бы и да?       — Ты уже потратил своё желание, — произносит Петунья с сожалением, которое чувствуют они оба.       Она думает о том, что Патрик вот-вот за ней заедет, наверняка одетый не так парадно, как она, ведь парни не выряжаются на обычные танцы. Его поцелуи смажут тщательно нанесённую помаду, а руки будут шарить по телу поверх платья. А потом он всё же завалит её на заднее сиденье.       Стоит ли оно того?       С другой стороны, Сириус Блэк, который стоит рядом и разглядывает её с не менее маслянистым блеском в глазах, представляет собой куда большую опасность — хотя бы потому, что его поведение нельзя предсказать. Это будоражит и заставляет рискнуть, как тогда, когда её позвали играть в карты.       Петунья разглядывает его, раздумывая над предложением. Мысли роятся в её голове стайками светлячков: зажглась — погасла, мерцание сводит с ума.       Сириус Блэк — это сплошная издёвка, молнии пронзающих взглядов, хриплый голос и нарочитая безалаберность. Всё то, чего раньше Петунья успешно избегала, от чего бежала — и чего, возможно, втайне желала. Но страх неизменно оказывался сильнее: страх не суметь побороть шальную природу, прогнуться, исчезнуть.       И вот сейчас он предлагает ей то, что так часто снилось после его нахальных выходок, вызывая сладкую истому, трепет и желание кусать подушку, сжав одеяло меж ног.       Решившись, она протягивает ему руку. I got my red dress on tonight Dancing in the dark in the pale moonlight Got my hair up real big beauty queen style High heels off, I'm feeling alive Сегодня вечером на мне красное платье, И я танцую в темноте в бледном лунном свете С причёской в духе настоящей королевы красоты И чувствую себя ожившей, скинув туфли на каблуках. I'm feelin' electric tonight Cruising down the coast goin' 'bout 99 Got my bad baby by my heavenly side I know if I go, I'll die happy tonight Этой ночью я чувствую себя сногсшибательной, Гоню вдоль берега на крейсерских 99 км/ч, И мой плохой парень рядом со мной, ангельски примерной. Знаю, если не остановлюсь, умру сегодня счастливой.       К тому моменту, как автомобиль Патрика тормозит у дома Эвансов, Сириус и Петунья уже мчатся по дороге из Коукворта; куда — совсем неважно. Ветер шумит в ушах даже сквозь защитный шлем, который спасает причёску, руки Петуньи плотным кольцом сжимают Сириуса. В какой-то момент ей даже кажется, что они летят по воздуху — но ей не хватает смелости открыть глаза, чтобы в этом убедиться.       Они останавливаются где-то на берегу моря (а ведь до него от города больше десятка миль!), и Сириус галантно помогает ей слезть с байка. У неё дрожат коленки, и Петунья понимает, что же так сильно впечатляло девчонок в таких поездках. Но открывшийся взгляду вид впечатляет куда больше. Волны мягко накатывают на берег, в воздухе пахнет солью, и ветер дует совсем нежно, мягко касаясь кожи.       Облокотившись на мотоцикл, Сириус поджигает сигарету и, затянувшись, предлагает спутнице, но та отрицательно качает головой.       — Я, вообще-то, потанцевать хотела, — произносит Петунья. Как из такого можно выкрутиться?       Очень просто. Докурив, Сириус привлекает её к себе и начинает неторопливо двигаться, демонстрируя отличное знание классических движений. И ей нисколечко даже не противно находиться так близко к нему, чувствовать горячие руки на своём теле и быть вдалеке от тех, кто мог бы прийти на помощь.       Помогите, всё летит прямиком в ад.       В лунном сиянии серые глаза Блэка кажутся прозрачными, так что можно заглянуть ему в душу и увидеть всю суть — вот она, как на ладони. Уязвимее не бывает. Но колоть в беззащитное совсем не хочется никому из них.       Танец за танцем глаза в глаза, и Петунии начинает казаться, что Сириус Блэк, за исключением своего имени, вполне обычный парень. Никаких этих противных волшебных штучек. Он вполне мог бы быть её соседом. И насколько бы это было проще для них обоих…       Магия, пожар, связывавшее их томление руководят их действиями, и, кажется, ведут к чему-то совершенно запретному. Напряжение, висевшее между ними в воздухе всё это время, именно теперь достигает пика.       Сириус замечает, что в серо-зелёных, болотного цвета глазах Петуньи сверкают золотистые искры, и совсем не замечает резковатые черты лица, а особенно — длинный нос. Взгляд сконцентрирован на губах — мишень, коснуться, прикусить, смять.       Петунья спотыкается на высоких каблуках, и мишень теряется из виду, а когда Сириус снова находит её взглядом, то решает больше не откладывать выстрел.       Поцелуй выходит настолько нежным, что Петунья забывает закрыть глаза — лишь смотрит растерянно, машинально обхватывая руками шею. Пальцы зарываются в длинные чёрные волосы, веки опускаются, теплота разливается по всему телу, в ушах звенит.       Кажется, Петунья слышит, под какую музыку они танцуют. Oh, my God, I feel it in the air Telephone wires above all sizzling like a snare Honey I'm on fire, I feel it everywhere Nothing scares me anymore О, Господи, я чувствую это в воздухе! Телефонные провода гудят, как натянутые струны. Милый, я вся горю и чувствую это повсюду, Ничто больше не пугает меня.       Это потом она сбрасывает надоевшие каблуки и смеётся, необычайно свободная и самоуверенная, беззастенчиво растягивает красные губы в улыбке и бесстыдно вертится в красном платье. Это потом она кружится, кружится и кружится, пока сильные руки сжимают её в объятиях, и в этих же объятиях позволяет утянуть себя на песок, не боясь испортить платье. Сириус укладывается на спину и притягивает Петунью ближе к себе, так, что она удобно устраивает голову на его груди, и они оба смотрят на небо.       — Что там за созвездия? Рассказывай, ты ведь должен оправдывать своё имя.       — Не поверишь, но я ничерта не смыслю в астрономии.       — Зато отлично разбираешься кое в чём другом, да?       — Хочешь проверить? — дразнит Сириус, и в этот раз Петуния совсем недолго раздумывает над его предложением.       Его горячие пальцы пробираются под красную юбку. Петунья забывает, как дышать, лишь рвано глотает воздух, позволяя стянуть с себя платье, да касается дрожащими пальцами мужского тела, помогая скинуть прочь кожаную куртку и футболку.       Разве не этого они оба хотели? Разве не к этому всё шло? Разве она не знала, на что соглашается, садясь на байк?       Заниматься такими вещами на песке — совершеннейшая дикость. Песок по всему телу, он скрипит на зубах и путается в волосах, пока Петунья прикусывает пальцы, а Сириус двигается внутри неё. Серые глаза проникают так же глубоко, как и он сам, волосы падают ему на глаза, и под ним Петунья чувствует себя на месте любой течной суки под кобелём. Всё случается слишком быстро и с лёгкой болью между ног; нет ни нежных слов, ни ласковых объятий.       И почему-то они оба чувствуют себя совершенно опустошёнными.       Потянувшись к куртке, Сириус достаёт сигарету и с наслаждением затягивается. Петунья забирает у него и пробует повторить, но дым обжигает лёгкие, что вызывает ожидаемый кашель. Сириус посмеивается.       — Надо было сначала научить тебя курить.       Под его руководством Петунья снова затягивается. Горло по-прежнему саднит, но дым проскальзывает в лёгкие гораздо легче и выходит на выдохе, оставляя чувство незавершённости. Тонкая сигарета меж пальцами кажется самым естественным, что только приходилось держать в руках.       — Хорошо, — выдыхает Петунья, опрокидываясь на спину и падая в небо, нависшее над ними.       Руки Сириуса обвивают её защитным барьером, в котором совсем не хочется думать о завтрашнем дне.       — После секса всегда хочется курить, — отрешённо произносит Блэк, перехватывая у неё сигарету и касаясь губами фильтра там, где остался след красной помады. Его пальцы скользят по внутренней стороне бледных бёдер Петуньи, ничуть не брезгливо.       — Почему красное? — неожиданно спрашивает Петунья.       — Чтобы было удобно лишаться девственности. Ты бы наверняка это сделала сегодня — не со мной, так с этим патлатым. В следующий раз выбирай вещи практичнее, чем то белое платье.       После его слов становится как-то горько. Петунья снова забирает сигарету и затягивается с такой силой, что скуривает её до фильтра. Дым проникает в лёгкие и отдаёт в голову, вызывает кашель до слёз.       — Привыкнешь, — произносит Сириус, сам не зная, что имеет в виду: курение или секс — с ним или же с кем-то другим.       Думать об этом и привычно анализировать его слова и поведение совсем не хочется. Хочется обниматься, курить и смотреть на звёзды, пока вдалеке шумит прибой.       Когда становится совсем холодно, они одеваются; Сириус по-джентльменски уступает Петунье свою кожаную куртку, пропахшую алкоголем, табаком и крепким запахом мужского одеколона. Вдыхая эту смесь ароматов, Петунья поглядывает на Сириуса и с удивлением вспоминает: он же младше её на год, но совсем не выглядит юнцом, скорее наоборот — любой его ровесник будет рядом с ним казаться моложе. Да что там, она сама не чувствовала себя взрослой.       Мотоцикл под ними заводится и ревёт, как бешеный — шум стоит на всю округу. Сириус неожиданно поворачивается и крепко целует Петунью; поцелуй горчит сигаретами и стёртой помадой. Эти ощущения хочется сложить в коробку и унести с собой. I think I'll miss you forever Like the stars miss the sun in the morning skies Late is better than never Even if you're gone I'm gonna drive, drive Думаю, я буду скучать по тебе вечно, Как звёзды скучают по солнцу в утренних небесах. Поздно — лучше, чем никогда. Даже если ты уйдёшь, я все равно буду гнать, гнать...       Это потом она уедет в Лондон с пачкой сигарет и разбитым сердцем и там, устраиваясь на работу после курсов набора текста, встретит Вернона Дурсля — обычного, надёжного и простого, как два пенса; Вернона, который терпеть не может пошлые шутки, вредные привычки и красные платья.       Это потом, избегая парней вроде Сириуса Блэка, она свяжет себя с ним узами брака, обрекаясь на стандартную жизнь домохозяйки в цветущем пригороде, так непохожем на задымлённый индустриальный Коукворт.       Это потом, проснувшись однажды средь ночи, она выйдет на задний двор, ступая босыми ногами по аккуратно выстриженному газону, и с наслаждением закурит, привычно выпуская дым из саднящих лёгких в звёздное небо, а окурки закопает под дальним кустом в углу.       А сейчас она прижимается всем телом к Сириусу Блэку, пока они летят по пустынной дороге на бешеной скорости, и знает, что если даже они сейчас разобьются, то она умрёт невыразимо счастливой.       И за одну эту ночь, пожалуй, можно простить всё, что последует дальше.