Speaking wind

— Так что там с домом, говоришь? — настороженно интересуется Гэвин, смотря в окно машины. В Детройте по-прежнему очень много разрушенных построек, особенно в жилых кварталах. Вид этого запустения, контрастировавшего с изобилием и богатством центра города, приводил в совершенное уныние. Сегодня он едет в старый родительский дом — Рид сам не понимает, с чего вдруг эта идея стукнула ему в голову. Возвращаться сюда спустя долгое время — это кажется таким нереальным, если учитывать тот факт, что за последние годы практически ничего не поменялось. Где-то видны обшарпанные стены с облупившейся краской, заросшие газоны, небо скрыто тучами, пришедшими со стороны промышленного района… Так было тридцать лет назад, и то же самое происходит сейчас. — Ну, что сказать, — голос двоюродного брата звучит не очень уверенно, — ему много лет, так и не продали. Когда ты съехал, стало понятно, что после их смерти жилищем никто заниматься не будет. Признаться, я удивлён. Зачем он тебе? — Неважно, — чуть раздраженно отзывается Гэвин. — Тебе-то что? У себя кое-какие проблемы, перееду сюда на пару дней. — Хочешь сказать, на пару недель? — Может, и так. Черт, это моё дело. И достаточно уже расспросов. С родней дела никогда не ладились — ни с близкой, ни с дальней. Даже там, куда они сейчас направлялись, светлого и радостного было мало, иначе разве вырос бы он таким? Смешно — оправдывать свой отвратительный характер мрачным прошлым… Этого он еще ни разу не пробовал. Во всяком случае, Гэвин сам верит в эту легенду. Сам готов перешагнуть порог, дотронуться рукой до старых досок, стереть пыль со стола. Он помнит, как по ночам в стенах комнаты шумел ветер. Тогдашний маленький ребёнок, а теперь нынешний грубый детектив Рид, прятался под одеяло и всё ждал чего-то страшного, но за всю ночь не случалось ничего необычного, и утром всё было таким же, как и всегда — тот же неухоженный газон, сад, на которым всем по большому счету было плевать. Гэвин помнит всё, каждую детальку. Помнит, как боялся говорящего ветра. Наверное, он всё еще там. В детстве у Гэвина был только один друг — мальчик, который каждый день перелезал через его забор и рвал наспех посаженные тут и там цветы. От его вандализма страдали окна всех соседских домов без исключения, но чаще всего он прятался в кустах, раскинувшихся по всему участку заднего двора. Его Рид тоже помнит. Мальчик с голубыми глазами, всегда очень серьёзный и молчаливый, едва не уговоривший его однажды залезть на стройку. Тот самый, что соглашался на все шалости, какие только приходили в голову — иногда пустяковые, а иногда и не очень. — Сад завален листвой, — брат останавливает машину. — Внутри куча пыли, однако я искренне надеюсь, что ты со всем этим разберёшься. — Есть ли смысл, — хмыкает Гэвин, — если после моего отъезда здесь опять никто не будет жить. И всё-таки уборка нужна — сюда он приехал не на пару дней, а на долгий срок. Может быть, на неделю или больше. Дом к приезду подготовить не успели, и предоставленный сам себе Рид поднимается на крыльцо с каким-то затаенным трепетом в душе — после смерти родителей там ничего не меняли, не переставляли. Комнаты в какой-то момент опустели, уютная гостиная стала никому не нужна. И вот он идет, вслушиваясь в скрип ступенек, половиц под ногами, а накрывающие Детройт сумерки обволакивают темнотой помещения — одно за другим. Щелкаешь выключателем — работает. Гэвин вдыхает затхловатый воздух и тут же закашливается. Накрытые белой тканью кресла отбрасывают жуткий силуэт на пол, чем заставляют его вновь задуматься о том, зачем он приехал сюда, зачем солгал брату о несуществующих проблемах. Какие у него могут быть, черт подери, проблемы? Почему-то его трясет. Эхо какого-то отдаленного шума из прошлого преследует при каждом шаге — где-то со стороны кухни слышен звон разбитого стекла, хлопок дверцей кухонного шкафа. Гэвин подходит медленно к окну — сквозь грязноватое стекло виден темный задний двор, колышущаяся трава. А в стенах воет ветер. Ему хочется вдруг позвонить брату. Сказать, что передумал, что хочет вернуться назад — в этом доме никого не убивали, не случалось чего-то жуткого, и здесь прошли его юные годы, пусть и не самые счастливые, но он не должен чувствовать себя так, как сейчас. Не должен чувствовать себя пойманным в некую ловушку, которая захлопнулась тотчас же, стоило закрыть за собой дверь. Везде сухо, а пахнет сыростью, гнилью — сладковатой, как переспелые яблоки или груши. Гэвин обходит первый этаж. Снова с кухни слышно едва различимое эхо, самая настоящая галлюцинация — выключенное старенькое радио как будто снова работает. На кухонном столе, покрытом слоем пыли толщиной в дюйм, отчетливо видна явно свежая надпись — словно кто-то писал здесь кончиком пальца — маленькие, аккуратные буковки, письменные и печатные, чередующиеся между собой. Выйди на задний двор. Гэвин машинально находит в контактах номер брата. — Что за хрень? Сегодня, вроде бы, не Хэллоуин, чтобы меня разыгрывать. Или ты решил поиздеваться, сукин сын? — О чем ты? — голос в трубке звучит с искренней растерянностью, и разозленного, будто загнанного в угол Рида это вдруг убеждает. Он шумно дышит запахом сырости. — Что-то не так? — Ты заходил в дом? — Да, но только проверить кое-что. Гэвин, всё в порядке? Тебе нужна помощь? — Нет. Телефон опускается обратно в карман куртки. Буковки-магнитики на холодильнике стоят вразброс — конечно, как еще может быть в доме, где уже нет детей? Краска на них потускневшая, крепления ржавые, но двигать их легко — почти как много лет назад. Гэвин составляет краткое и злое «черт». Он смотрит на начерченные в пыли слова, и снова вспоминает мальчика из детства. Они писали слова на песке. Задний двор пуст — только листья похрустывают под ногами, пока Рид обходит кусты. Кажется, что не жить приехал, а работать — вот-вот, наверное, откуда-нибудь вывалится спрятанный труп. Песок куда-то исчез — на его месте теперь тоже сплошные листья, багряные и золотые, мокрые после недавнего дождя. Здесь свежий воздух, здесь нет той гнили, сладкой, манящей за собой, завлекающей будто его назад, к надписи на столе, к магнитикам и ветру. Он прячется где-то внутри, в стенах. В кустах никого. Совсем не так, как в детстве. Нет того мальчишки, нет оставленного палочкой послания. Где он сейчас, интересно? Гэвин никогда не бывал у него, не знал, куда тот уходил. Ему бы лечь, поспать — не думать, не погружаться в эти детские воспоминания, не пытаться в сотый раз разгадать загадку тех голубых глаз. Чистое постельное белье есть, а он даже не заглядывал в свою прежнюю комнату. Страх? — Какого хрена? — спрашивает он сам себя, выплёвывает эту фразу в ночь. Гэвину кажется, что на целые километры вокруг нет ни души. Есть он, есть дом, скрипящий и пугающий. Есть мальчик, который тоже наверняка повзрослел, если с ним ничего не случилось. Рид возвращается в дом, окидывает взглядом кухню — его глаза как-то ошарашенно задерживаются на дверце холодильника. Выложенное магнитиками лаконичное «черт» стёрто. Я здесь. Гэвин судорожно хватается за телефон в кармане куртки. Он теперь точно уверен, что брат здесь ни при чем. Он хочет поскорее уехать, но в последний момент, когда практически все цифры набраны, палец сам собой нажимает на кнопку отмены, словно подчинившиеся какому-то приказу. Что толку звонить? Его сочтут ненормальным, если он скажет, что дом живой. У Гэвина нет аппетита. Он не притрагивается к припасенным на первое время сендвичам, сидя на постели в своей комнате. Здесь все тоже дышит пылью и старьем. Скрипят под весом пружины, потускневшие фотографии в рамках, большой шкаф — вот чего он боялся в детстве. Завывающий ветер преследует его и тут. Кровать уже расстелена, но Гэвин не может погасить свет. Он вскакивает почти нервно, подходит к окну, смотрит на задний двор. Среди кустов и травы ему чудится какой-то силуэт. — Дерьмо… Медленно, словно отступая, приходится вернуться к кровати, рухнуть на нее, не раздеваясь. В какое-то мгновение Гэвину в голову закрадывается мысль — запереть дверь. Но глаза смыкаются сами собой, словно кто-то или что-то нарочно усыпляет его. Шорохи на первом этаже утихают, напоминая глухой и неясный шум, отдаленно похожий на чьи-то шаги по лестнице, по коридору, прямо сюда. Того мальчика звали Ричардом. Имя яркой искрой проскальзывает сквозь прочие раздумия, заканчивающиеся тупиком, а рука словно погружается во что-то холодное. Гэвин инстинктивно стискивает пальцы, приоткрывает, вздрагивая и шумно задышав, точно вынырнул из большой глубины. Его ладонь гладят ледяные пальцы сидящего на постели человека. — Кто ты? — собственный шёпот — самое абсурдное, что может быть в этой ситуации. Гэвин бы должен рвануться, потребовать объяснений, но незнакомец пригвождает его к постели одним взглядом. Его глаза до ужаса знакомы. Он улыбается и продолжает гладить его. Свет в комнате уже не горит. — Я тебя долго ждал, — отвечает он, сжимая руку Рида всё сильнее и сильнее. Это прикосновение отдает невыносимым холодом. — Кто?.. — Мы с тобой играли. На заднем дворе. Я хотел напомнить, но ты не понял меня и сбежал сюда. Магнитики, слова, написанные на столе… — Я не сбегал. Гэвин медленно качает головой, отрицая раз за разом свою трусость. — Я не узнаю тебя, — лжет он. — Помнишь, как ты писал мне на песке? Ты потом меня забыл и уехал. Я всё приходил посмотреть, есть ли новое послание от тебя, и ничего не находил. Ты вернулся… Ричард захватывает его в кольцо совсем не дружеских объятий, толкая на скрипучую постель, и Гэвина пробирает крупная дрожь — до мурашек, стремительно пробегающих по спине. Холодок подбирается к губам, сковывает шею, а потом и язык, весь рот, и чудится, что свист ночного ветра в стенах только усиливается, перекатывается где-то там, нашёптывает что-то отчаянно, что Гэвин никогда не в силах будет понять. — Теперь мы здесь будем одни, — Ричард смеётся, и глаза у него блестят как-то лихорадочно, по-сумасшедшему ярко. — Ты рад, Гэвин? Конечно, рад. Как может быть не рад человек, который всегда о тебе помнил? — Я скоро уеду. На удивление всё кажется нормальным — и призрачный холод Ричарда, и сладкая гнильца, вернувшийся запах её и вкус, как только губы запечатывает очередной поцелуй. — Нет, — он качает головой. — Ты не понимаешь? Ты умер сегодня, Гэвин. Умер во сне. Ты теперь со мной… — А ты… — Рид умолкает на секунду. — Когда ты умер? Ричард улыбается, слушая его вопрос. Его как будто это веселит. — Уже тогда, когда мы с тобой первый раз играли. Наконец-то ты не уйдешь, Гэвин. Наконец-то ты рядом… На губах Ричарда появляется блаженная усмешка, и он укладывает свою голову ему на плечо, устраиваясь на кровати. Его запах окутывает Гэвина, лишая всякого сопротивления и воли. Он лежит, закрыв глаза. Ветер в стенах до сих пор умоляет его бежать, но он уже не сможет.