Давай поговорим?

Жизнь—сплошное непонимание. Станет ли она понятней, если мы все будем действовать одинаково? Я настолько привыкла просыпаться в кромешной тьме в окружении бетонных стен, что задумываюсь: если люди и правда рождаются здесь? Что нет никакого мира на самом деле… Всё так же отчаялись, как и я? Как только я появилась здесь, я без остановки бегала по лабиринту, кричала, пока не сорвала голос и даже считала дни пребывания здесь. Сейчас уже не считаю. В этой игре нет выхода, точно так же как в тупике, только без входа. Мои глаза уже никак не реагируют на темноту. Я, кажись, даже и не знаю, какого цвета моя кожа, но если бы могла увидеть…. …она была бы чёрной, потому что другие цвета я забыла. Или не знала вообще. И моя кровь, что стекает по содранным коленям, тоже чёрная. Мои мысли— чёрные, мой голос— чёрный! Я вижу лишь миллиард оттенков чёрного и слышу такие же отчаянные приглушённые крики за остальными стенами. В этой игре нет ничего, но мы создаём все сами. В особенно трудные моменты я думаю о том, что это и правда игра. Сейчас куклой наиграются и выбросят, как только она уже не сможет бегать по лабиринтам. Прямо как я. Но ничего не происходит. И кукла не может плакать, чувствовать, улыбаться. Кукла не может ничего. Через долгое время за соседской стеной отчётливо слышится плач и я… обмякаю. Если раньше бы я думала: «Сколько можно реветь?», то сейчас понимаю, что я была такой же. Пытаюсь успокоить девочку, а она мне рассказывает, что видела свет. Настоящий свет, белого, кажется, цвета. Наверное, белый намного ярче, чем чёрный. И она называет меня светом. Мне впервые в жизни подступает ком к горлу не из-за безвыходности, а из-за того, что я тоже кому-то нужна. Что для кого-то я то, что единственное осталось в памяти. Она будто даёт мне свое сердце в руки, а я держу предельно осторожно, боясь причинить боль. Я бы отдала ей свое сердце тоже, но оно настолько чёрное, что я боюсь испачкать её белую кожу. Но она принимает его таким, какое оно есть. Мой свет. Да, именно так. Мы не можем увидеть друг друга, но каким-то способом делимся сердцами, пускай и сквозь бетонные стены. Ведь в этой игре нет правил, значит, нарушений тоже нет. Я впервые за все это время прижимаюсь к бетонной стене сильнее. Хочу обнять мой свет, чтобы не плакала. Хочу увидеть это отрешенное, но уже успевшее стать родным, лицо. Я не хочу спугнуть её, и поэтому слушаю, что она рассказывает. Она помнит моменты из жизни, и ей тяжелее все это переносить. Ведь она знает, как живут люди, а не куклы. За остальными стенами криков больше не было. Никто не говорил, не ревел или что-то подобное. Будто их действительно выбросили, как старых кукол. Я прижимаю её светлое, наверное, сердце на место своего, и слышу, что она делает тоже самое. —Мой свет, — шепнула она, но я услышала. Я по привычке обернулась к стене, улыбаясь своим мыслям. —Мой свет. — продолжила она— я, кажется, люблю тебя. Где-то услышанное в далёком прошлом это слово эхом отозвалась у меня в голове. Я определённо знала его… … но не сейчас. —Как это? — так глупо звучит из моих уст. Ну и пусть. Её сердце в моих руках почти застывает, а я не понимаю к чему это. —Эй...— и ничего в ответ. —Мой… свет? — я никогда не называла её так. —Давай поговорим? Жаль, что я тогда ещё не знала, что мой свет не слышит этого. Чёрт. В этой игре нет победителей или проигравших. В ней остаюсь одна я.