Формулы

Лаборатория Котли никогда не видела столько людей. Самое тихое место в университете превращается в филиал кафетерия — только уютнее, комфортнее и немного холоднее из-за включенной вытяжки. Кофе здесь никогда не заканчивается — пожалуй, кофейня напротив сделала выручку за месяц на американо и латте с клубничным сиропом. Бел сама не понимает, как так вышло, что она рассказала про исследования Котли только Мидж, но все вокруг, их близкие друзья, теперь тоже знают о нем. Они почти не спят, потому что не знают, сколько времени осталось до того, как Котли вернется. Посуды в раковине столько, что проще накрыть ее тканью, обозвать и заставить уйти, чем вымыть и придать прошлый, аналитический вид. Лаборант не появляется уже пару недель — видимо, неформальная группа по интересам его сильно отпугнула. — Я не нашла упоминания о подобных веществах в литературе, — Грейс аккуратно заходит в лабораторию и обращается к сидящим там Адаму, Бел и Мидж. — Все исследования восьмидесятых годов засекречены. Карточка Бел для входа в лабораторный блок передается из рук в руки и хранится как зеница ока — никто не обсуждает исследование на парах или между ними, а стены кафетерия вовсе не видят их уже пару недель. Переменчивый, сиреневый февраль остается для них ветреной, холодной декорацией, и ничего не значит, кроме даты на календаре. — Еще бы, исследования на людях запрещены. Никакого редактирования генома, никакого приема потенциально опасных веществ, — Мидж загибает пальцы, когда рассуждает, и делает это легко и чуть иронично, игнорируя свои пустующие ладони. — Тридцать лет назад проводились клинические исследования лекарства от соулмейтов, но проект закрыли, — добавляет она и забирает из рук Грейс свежий кофе — горячий, крепкий и очень вкусный. — Все мы хорошо знаем эту историю от отца Бел, — Адам подпирает голову рукой, с интересом смотря на Мидж. Она отпивает кофе, тепло жмурится и продолжает: — Еще бы, никто не хочет еще одно поколение аутоиммунщиков, — говорит с таким сарказмом, что голос ломается. — Да и вообще, кто может быть лучше суженного судьбой? — Незнакомец из бара? — чуть нервно предлагает Бел. Она подготавливает буферный раствор, отмеряя на весах нужное количество соли — открывает и закрывает дверцу аналитических весов, догоняя убегающий четвертый знак после запятой. Они замолкают, когда в лабораторию заходит Оливер. — О боже, вы что, отравили Котли, чтобы устроить здесь шабаш? Грейс улыбается — широко, ярко, так, как улыбается только Оливеру: — Нет, вообще-то у нас здесь клуб фанатов Котли. Мидж теперь хочет писать у него диплом. Мидж шикает на Грейс — мол, не рассказывай никому, но потом с почти незаметным восхищением спрашивает невозмутимого Оливера: — Ты знал, что он занимается химией соулмейтов? Для них не было секретом, что у Оливера был соулмейт — милая девушка, что умерла от глиобластомы еще десять лет назад. Он приподнимает брови, явно удивленный, но не сбитый с толку, и Бел ловит его на этом. Она смотрит на Грейс, дожидаясь ее одобрения, и говорит: — Проходи, Оливер, нам нужна твоя помощь, а тебе — помощь Котли. У Грейс тоже есть соулмейт. И этот соулмейт — Оливер. Она может ему писать, вот только ответа на свои сообщения никогда не получит — что-то сломалось, и Оливер будто хранит верность девушке, которая никогда ему не ответит. День сменяется днем, но работы у них не становится меньше. Оливер берет на себя ядерно-магнитный резонанс, или ЯМР — еще один способ установления состава вещества. Бел каждые три дня навещает Котли. Говорит другим и себе, что это для того, чтобы он не застал их врасплох, а сама узнает, что он любит эклеры и приносит их в больницу. Он смеется с нее так искренне и по-доброму, а потом говорит, что ему сейчас их нельзя. Бел угощает эклерами Ребекку — та ест свой аккуратно, медленно, как-то очень продуманно, и долго, задумчиво смотрит на Бьюкейтер. Когда Бел возвращается в лабораторию, там вовсю идут дебаты — точнее, мозговой штурм, который развернула Грейс. Каждый высказывает свою самую глупую, гениальную, очевидную, простую или странную мысль, и все остальные стараются ее развернуть во что-то большее. Бел прикрывает дверь и прислоняется к серой стене рядом — обращается в слух. — Может, проверим его биологические активности? Вдруг оно опасно для здоровья, — говорит Адам и чуть смущенно прячет глаза — отвечать вслух на английском для него все еще тревожно. — Интересная мысль, учитывая, что Котли в больнице, — поддерживает Грейс. Мидж с настоящим одобрением добавляет: — Настоящий химик, отравился своим же синтезом. Бел усмехается, но чуть устало, осторожно опровергает — рассматривает свои маленькие бархатные туфельки с запылившимися носами: — Нет, если бы это было то вещество, то мы все уже были бы соседями по палате. Оливер отрывается от компьютера, где вовсю идет анализ вещества и разворачивается на стуле: — Бьюкейтер права. К тому же, это глупо. Тишина в лаборатории становится зыбкой, почти песчаной, уходит из-под пальцев шелковистым, быстрым водопадом. В ней отчетливо слышно, как пикает электронный замок и открывается входная дверь — с неловким, коротким скрипом. Бел тут же встает у двери, держась за ее ручку, чтобы никто не вошел раньше, чем нужно. Все тут же срываются с места — быстрее, чем двигаются пресловутые броуновские частицы, и исчезают в кабинете Котли. Дверь его кабинета захлопывается в ту же секунду, как открывается входная дверь лаборатории. Охранник останавливается на пороге с включенным фонариком — свет его бьет в глаза Бел. Она невольно вздрагивает, но не дает волю панике. — Чай будете, мисс Бьюкейтер? — он усмехается как-то по-доброму, отводя фонарь в сторону, чтобы не светить ей в лицо. Бел благодарно улыбается. — Мистер Стивенс, я скоро закончу, правда, — отвечает она ему, почти извиняясь, разводит руками, мол, ничего с этим поделать не может. — Да я не тороплю, не переживайте, — он уже разворачивается, как замечает огромный серый рюкзак Адама. — А это ваша сумка тоже? — Да, я сегодня не налегке, — улыбается Бел и щипает себя за руку, хотя ужасно хочется шипеть на растяпу-друга. Он ничего не отвечает и уходит, прикрывая за собой дверь. Но все выходят только когда снова пищит дверь — робким сигналом к свободе. — Еще немного и попались бы, — выдыхает Адам и суетливо, немного виновато убирает рюкзак под стол. Бел встает со стула и подходит ближе к кабинету, из которого Мидж не торопится выходить. — У Котли столько сладкого в шкафу, — деловито заявляет она, открывая верхний ящик его рабочего стола. — Хотите молочный шоколад с фундуком? В кабинете все еще едва уловимо, так знакомо пахнет кофе и холодом. Она старается задержать дыхание — запрещает дышать себе так же, как и любить. Бел обходит Мидж и с раздражением захлопывает ящик. — Нет, никакого шоколада! Вообще-то, прежде всего вы здесь в тайне от Котли. И она с ужасом представляет тот день, когда придется ему все рассказать. Оливер первым находит старую меловую доску, что была заставлена сломанным оборудованием, и освобождает ее. Мел крошится на их руках, рассыпается мыслями и гипотезами, суждениями — они спорят между собой над составом вещества и его побочными свойствами, а потом и вовсе уходят в философские — душевные — вопросы. — Думаешь, если возможно стереть записи с рук, то возможно вовсе разорвать связь? Несчастные в любви и счастливые в выбранном пути едва сдерживаются, чтобы не закричать от невероятности, тревожности этой свободной мысли. Мидж с таким восторгом смотрит на Бел, словно она пообещала ей вечную жизнь. Грейс кидает быстрый взгляд на Оливера, и он тоже смотрит на нее. — Ну, может быть, хотя бы тебе повезет, подруга. Бел с тревогой смотрит на свои ладони, но отгоняет все мысли как можно дальше. Работа — то, что ее поглощает полностью — ее бушующее, холодное, серое море. И стихия им благоволит тонкими, ровными масс-спектрами, верным знаком опознанного вещества. — Гляньте! Все моментально сбегаются на тусклый, холодный свет компьютера — становятся рядом, плечом к плечу, и смотрят на масс-спектры так, будто бы они только что совершили великое открытие. Хотя кто знает, может быть, и вправду совершили. — Он использовал фермент, который разрушает третичную структуру чернильного белка. Вот черт, а! Они замолкают. Силы покидают их вместе с пришедшим ответом — пройденная долгая дорога кажется бесконечной. Мидж опускает голову на плечо Грейс и широко зевает — радость от долгожданной победы сменяется не менее долгожданным желанием крепкого, вечного сна. — И что дальше? — разворачивается к ним Оливер. Он откидывается на спинку кресла на колесиках и выглядит очень довольным собой. — Мыть это все, — зевает ему Грейс и смотрит в сторону раковины — темной, страшной, булькающей что-то неприятное. — Боже, мне кажется, эта куча посуды скоро оживет. — Так и будет, если я не найду изопропиловый, — отвечает Бел и поспешно выходит из лаборатории. В полной темноте коридора ей хочется закричать. *** В больнице медсестры уже не спрашивают ее фамилию и только учтиво напоминают надеть маску при входе. Бел виновато улыбается, останавливается у входа и надевает розовую маску, скрывающую лицо. У палаты Котли пусто — Ребекка на работе, и Бел этому пусть и неощутимо, но искренне радуется. Ей хватает серьезных, долгих взглядов одного из Котли. Он занимается за ноутбуком, когда она входит в палату — светлую, просторную, одноместную, почти что уютную, но ужасно холодную. То ли из-за белых стен, то ли из-за реанимационных аппаратов рядом. Бел замирает на пороге и тянется к косяку двери рукой — аккуратно стучит по нему, привлекая внимание Котли, но он и так знает, что она пришла. От нее пахнет неуловимой, тонкой, грозной весной — сиренью и скошенной травой. Он смотрит на нее поверх очков и старается не дышать. У нее ужасные синяки под глазами и небрежно уложенные волосы — рыжими, свободными кудрями. Он думает, что никогда еще не видел ее такой красивой. — Знаете, мисс Бьюкейтер, согласно недавним исследованиям, хронический недосып и повышенный уровень стресса способствуют развитию аутоиммунных заболеваний, — мягко замечает Котли вместо приветствия и улыбается ей уголками губ. — Вам ли не знать, доктор Котли, — отвечает она ему и улыбается. Затем замолкает, а улыбка убегает с ее губ. Бел выдыхает и опускает руку. Перехватывает запястье, тревожно, слегка отчаянно нащупывает пульс — раз-два-пауза-раз-два- — Я пришла с новостями, — раз-два-пауза. Ее сердце пропускает удар и сжимается — так, что едва можно сделать вдох. — Вот оно как? — приподнимает брови Котли. Раз-два: — Я разгадала формулу. Раз. Он меняется в лице. Закрывает ноутбук — медленно, аккуратно, смотрит на нее — тяжело, строго и серьезно. Бел не отводит взгляд, но и не делает шаг вперед. — Покажи, — твердо отвечает он. Бел качает головой и подходит к его кровати. Это всего два шага, но ощущаются они километрами. Ей нужно немного времени, чтобы вернуть себе способность говорить — кажется, что она вся обращается в чувства, вся состоит из ощущений и морской пены — свободной и тревожной. — У вас нет листа бумаги? — она не дожидается его ответа и продолжает. — Хотя зачем он. Ручка у меня есть. Она достает ее из своей сумки — обычная синяя шариковая ручка, с таким острым концом, что можно порезаться. Котли хорошо помнит этот блестящий пластиковый корпус. Бел показывает ему свою ладонь — чистую, бледную, с едва красными подушечками пальцев. Котли с опозданием понимает, что она собирается сделать. Понимает так ясно, так отчетливо — так же, как чувствует легкое жжение на своей ладони с каждым элементом формулы — с каждой новой химической связью, связывающей их вместе. Она заканчивает. Смотрит на него победно и довольно, но теряется, когда он журит ее: — Почти, Бел Бьюкейтер. Только, — он берет ручку в свою руку, держит ее аккуратно, тонко, изящно, — здесь еще — вот так, — и дорисовывает одну азотную группу на своей левой ладони. А когда она отражается на ее ладонях, мир Бел окончательно сбивается с ног — жестокой, холодной, синей морской волной.