Freaking Water-Sprite!?

Нежный дневной бриз слабо шевелил листву, солоноватый запах цвел в воздухе. Жемчужные облака отражались в бирюзовых хребтах волн, обитых белоснежной пеной, то и дело мягко накатывающих на присыпанный золотистым песком берег. Миниатюрные дюны вздрагивали и нет-нет да рассыпались, словно позолоченные крепости, падающие под натиском нежно атакующего хрусталя воды. Бережно ограненные серовато-зеленые камни, блестевшие на дне лагуны, прямо около берега, время от времени едва заметно колыхались, из-под них фуксией колосились копья каких-то водорослей, неспокойная гладь алмазом переливалась в лучах солнца. Кармазиновые рифы вдали чуть возвышались над водой, столбы света то и дело тонко играли на них, заставляя всю лагуну вспыхивать мягко-алым, резные блики стелились по бледно-циановому зеркалу, гуляя с одной покачивающейся волны на другую. У самой кромки воды послышался резкий восхищенный выдох, будто кому-то дыхание перехватило, а мгновение спустя этот самый кто-то привычным жестом откинул с лица мокрые пряди, смахивая с колючих щек солоноватые капли. Он протянул руку и осторожно, словно бы боясь обжечься, прикоснулся кончиками пальцев к желтым крупицам на берегу. Всё его тело было напряжено, то ли от восторга, то ли от волнения: оголенный торс, возвышающийся над водой когда он потянулся из волн на берег, неширокие бледные плечи, и нетерпеливо скользящий под водой то в одну сторону, то в другую, русалочий хвост, закованный, словно в стальную броню, в гладкие темно-мятные чешуйки, отливающие на солнце каким-то странным перламутром. — Потрясающе, — пробормотал себе под нос Александр Гамильтон, зарываясь пальцами в песок, и приподнял руку, чувствуя, как блестящие песчинки ускользают из неплотно сжатого кулака, словно тянучее, плавленное золото, словно время, которое, казалось, вообще решило перестать идти. Мирный воздух застыл, а Гамильтон продолжал сияющими глазами осматривать вся вокруг, цепляясь взглядом за каждую мелочь. Из неглубокой расщелины неподалеку с мерным журчанием струился водопад, тут и там Александру на глаза попадались лазурные ленты ручейков, стелящиеся по разноцветным прибрежным камням, теряющиеся в цветастых рифах и пологих скальных склонах. Гамильтон чувствовал восторг, сдавливающий диафрагму, и продолжал жадно разглядывать лагуну, до сих пор не веря, что это на самом деле происходит. Он до последнего боялся, что Вашингтон не позволит ему всплыть на поверхность и посмотреть на мир. Ты не понимаешь, Александр, то и дело с усталым вздохом повторял он каждый раз, когда разговор заходил об этом, люди жестоки и коварны, им нельзя доверять. Их мир опасен. Оставайся со всеми под водой, и будешь в безопасности. Но в конце-концов Гамильтон настолько досадил его этим, что Вашингтон возвел глаза к небу со страдальческим видом, приглушенно взвыл и, наконец, позволил ему подняться и глянуть — но лишь одним глазком. Было строго наказано не контактировать с людьми и выбрать место потише и подальше. И будь дело по-другому, Гамильтон непременно нарушил бы это «правило», но, во-первых, он не мог так рисковать терять доверие Вашингтона на первый же раз, во-вторых, ему не сильно-то сдались эти люди так или иначе, и в-третьих, он относился к ним с откровенной неприязнью. Множество историй, что ему рассказывали его друзья, которых, в отличие от него, никто не удерживал от походов наверх всей шумной компанией, — кудрявый веснушчатый Джон, чарующий Лафайет и вечно орущий Геркулес, да и иногда прибивающийся к ним Аарон, которому, кажется, просто делать нечего было — откровенно не внушали ему доверия к людям, наоборот. В большинстве своем они были подлыми предателями, ворами или еще кем похуже, с кем Алекс уж точно не хотел бы пересечься. Конечно, всегда была и другая сторона медали: если верить Лафайету и Джону, наверху все отпетые негодяи, помимо двух девушек — кудрявой, чарующей Анжелики, что, по словам Жильбера, могла бы посоревноваться с Александром в уме, и её сестры Элайзы, после встречи с которой Лоуренс провел целую неделю в какой-то необъяснимой прострации, то и дело шепча себе под нос что-то про беспомощность и заливаясь алым румянцем. Геркулес тоже весьма лестно о них отзывался, то и дело нахваливая доброту и отзывчивость сестер, их взгляды, так кстати совпадающие с его, особенно когда речь, как раз накануне, зашла о преступности в прибрежном городке — недавно некий Томас, по словам Анжелики «опасный убийца и редкостный мудак», ограбил крошечный магазин Филипа Скайлера, оставив семью без гроша, украв самую дорогую вещь для Анжелики — золотой амулет её ныне мертвой матери, и каким-то неведомым образом вновь вышел сухим из воды. — И как у него это выходит, — широко ухмыляясь, пародировал старшую сестру Геркулес, бывало, чтобы развеселить компанию, хотя, в действительности, лишь всех этим раздражал, — ума не приложу. Видели бы вы, какой у него самодовольный вид! А мы ничего и сделать не можем — говорят, недостаточно улик, да и награбленного нигде найти не сумели пока. Боже, могла бы я — давно пристрелила бы наглеца к чертям, за мамин амулет, да и за все хорошее! А от Аарона Александр и слова обычно не слышал. Тот всё чаще лишь молча скользил в потоках, отдаваясь течению, и задумчиво прикрывал глаза, несильно сжимая в пальцах нежные пастельно-мандариновые лепестки какого-то морского цветка, временами как-то блаженно улыбаясь себе под нос. Сюрпризом это не стало, — Аарон всегда старался поменьше говорить — но и приятного было мало. — Аарон всегда такой Аарон, — немного задумчиво цыкнул Александр, и тут же отогнал эти мысли — не о том стоит ему думать в свой первый, и, вполне возможно, последний, поход на поверхность. Вот только о чем же стоит думать разобраться он так и не успел — его отвлек мягкий хруст веток и звук шагов, донесшийся откуда-то из деревьев, росших по левую руку от него, и обивающих, словно мехом, подножие пологой скалы. Смятенно дернувшись, Александр мгновенно скрылся под водой, и скользнул, теряясь в пританцовывающих хребтах, под водой за ближайшую скалу. Расположившись за ней так, чтобы его не было видно, он высунулся из воды и несмело, едва-едва показал нос из-за камня, выглядывая на берег. Волнение шипящей змейкой поняло голову где-то у него внутри, и необъяснимый, как ему казалось, страх горько подступил к горлу. Он выжидающе уставился на блестящий позолотой песка берег. Александр не мог унять чувства, что сейчас произойдет что-то большое.

***

Томас Джефферсон не мог бы описать словами, как сильно он устал. Всю неделю он носился, словно трижды ужаленный, со всеми этими бумагами, с юристами, с судом, с проклятой Анжеликой, которая все никак не могла смириться с тем, что ей не засадить его за решетку, с ограблением. Несомненно, его работа — именно так он предпочитал называть свой способ заработка про себя — изматывала куда больше, чем он того хотел. — Но результат того стоит, не так ли? — усмехнулся он себе под нос. Он скользнул пальцами к сумке, словно бы проверяя наличие украденного золотишка, и выдохнул, как будто сомневался, что они там. А вот и еще причина устало вздохнуть и поворчать про себя. Дом его то и дело подвергался обыскам, потому он, недолго думая, отыскал местечко, где можно было бы спрятать награбленное — небольшая расщелина в Богом забытой лагуне подходила как нельзя хорошо. Мягко отстранив рукой фисташковые лианы, змеями обвивавшие потрескавшиеся стволы деревьев, он услышал тихий хруст золотого песка под подошвой и вдохнул солоноватый морской воздух. Господи, как ему этого не хватало. Расслабленно — впервые, за последнюю неделю — пройдя до своего тайника, он расстегнул сумку, и, насвистывая что-то бодрое себе под нос, принялся перекладывать переливающееся на солнце золото в расщелину, скрытую скальными отрогами и сочно-зеленой веткой оливы. Бережно поднося какое-то особо дорогое ожерелье к тайнику, Томас внезапно вздрогнул, услыхав на собственной спиною громкий, рваный выдох, отдавшийся эхом по лагуне. Наскоро пихнув украшение в расщелину, Джефферсон повернулся на каблуках, скользя пальцами к пистолету за поясом, только чтобы успеть краем глаза приметить, как за широкой скалой метрах в пяти от берега скрывается чья-то кофейная макушка, а в воде под ней движется какая-то тень странной формы. Хвост? Заряженный пистолет щелкнул, но Томас не спешил целиться — вместо этого он подступил к кромке воды на шаг или два, сощурился и громко спросил: — Какого черта? Ответа, конечно, не последовало, да он его и не ждал. В тот момент он отчаянно обмозговывал, что ему делать и что произошло — его засекли, это точно, но могло ли это быть то, что он думал… могла ли это быть русалка? Александр Гамильтон чувствовал, как его руки трясутся, а дыхание сперает от страха — засекли; и что теперь делать? Он разрывался между желанием уплыть подальше, и забыть это, как страшный сон — он был уверен, что только что стал свидетелем того, как Томас Джефферсон, о котором ему столько рассказывали, прятал свое награбленное; и желанием остаться, поедаемый любопытством. У него голова кругом шла от нахлынувшего адреналина; Александр глубоко вдохнул. И когда Томас уже хотел убрать пистолет, сославшись на особо громкий шелест ветра или листьев, из-за камня послышалось неуверенное: — Да? Джефферсон замер, и страх вновь затопил его голову — он отогнал его. Не сейчас, Томас, не время паниковать. Всем, что он на тот момент смог выдавить, не позволяя голосу подвести себя, было: — Кто ты? Ответом была тишина, но всего на минуту — собеседник, по всей видимости, обдумывал ответ, — а потом чуть охрипший голос буркнул: — Разве это важно? Какого черта? Кто вообще следит за людьми из-под сраной воды, а потом спрашивает такое? Но Томас выдохнул, чуть рвано, и решил подыграть: — Нет, нисколько, — пальцы неуверенно переминаются на пистолете, словно бы пытаясь найти наиболее удобную позицию для выстрела, — Хорошо, что ты тут делаешь? — Гуляю, — после недолгой паузы последовал ответ, несколько выбивший Джефферсона из колеи; да голос и сам звучал так, будто осознает, что несет полнейшую дичь, — Да, гуляю, отдыхаю, знаешь… — Послушай, тогда, — Томас начал терять терпение: ситуация была более, чем нелепой, — может, хотя бы выйдешь из-за камня? — Я не могу, я… — голос замялся, словно бы что-то припоминая, а потом продолжил, — Я не накрашен. Томас подавился воздухом — он не знал, плакать ему или смеяться. Голос несомненно принадлежал парню, подохрипший тенор, да и говорил он о себе в мужском роде. Этот человек — да и человек ли? — что, в пещере живет, какое нахер «не накрашен»? Александр готов был размозжить себе лоб ладонью — что он, черт подери, нес? Про эту странную людскую штуку, про макияж, ему рассказал Лафайет, но он не то чтобы упоминал, кто и как им пользуется. Да и не одно это его волновало — он не только лишь ввязался в разговор с человеком, нет, он вел светскую беседу с чертовым Томасом Джефферсоном, с вором, с убийцей. Он тяжело выдохнул, не веря тому, что собирался сделать, и, ему показалось, пискнул: — Ты Томас Джефферсон? Ответа не последовало секунду или две, а потом: — Что, прости? Не расслышал или удивлен? — Ты Томас Джефферсон? — повторил Александр, чуть громче, нервно постукивая пальцами по камню. — Нет, — Томас не чувствовал, слышал, как голос подводит его; он даже не видел этого парня, но тот уже успел заставить его ощущать себя припертным к стенке, а мозг взрываться паникой, — с чего ты взял? — Мне рассказывали, — неестественно, неловко хохотнул Александр, чувствуя, как рациональное мышление отключается, и зачем-то добавил, потише — ты ограбил Анжелику Скайлер. — Знаком с ней? — Джефферсон с интересом вскинул голову, как бы невзначай интересуясь, зачем-то с важным видом стряхивая с пистолета несуществующую пылинку. — Нет! — резко выплюнул Гамильтон, не совсем понимая, куда этот диалог идет. В следующую секунду он вздрогнул — ему показалось, или он услышал из-за спины тихий смешок. Томас мягко усмехнулся себе под нос, оглаживая подушечками пальцев крученый золотистый узор на пистолете. Он знал, когда люди врали — был ли то какой-то врожденный талант, или навык, приобретенный по долгу професии, Джефферсон не мог бы сказать, — и сейчас, он был уверен, один из таких моментов. В глазах зажегся приглушенный янтарный огонек, оттененный прозрачным шоколадом его собственных радужек. Становится интересно.