Дух поместья Ландэгрэ

Он жил… В отблесках витражей, в тенях альковов, в отражениях зеркал и бликах на полированных серебряных боках посуды. В отголосках эха, что еще долго звучало под высокими сводами, даже когда залы давно опустели. Он жил. Дышал раскрытыми окнами, и тяжелые занавеси колыхались в такт, раззявленными зевами каминов, выдыхая облачка дыма сквозь широкие трубы. Он жил… Помнил. Память копилась в картинах фамильной галереи, которых, несмотря на прожитые века, было не много — не так уж часто сменялись хозяева, ведь их жизнь была достаточно долгой. В безделушках, наделенных особенным смыслом, когда копеечная вещица или засушенный между страницами книги цветок становились более ценными, чем фамильные драгоценности, которых набралось слишком много, чтобы сами хозяева помнили о них. Он помнил. У него было слишком много времени, чтобы перебрать их все, снова и снова, запоминая, как играют лучи солнца на ярко-красных каплях рубинов, на позолоченном гербе, на мозаике драгоценных инкрустаций. Слишком много времени — гораздо больше, чем могла вместить память тех, кого называли ноблесс. Он вмещал память каждого камня, от фундамента глубоких погребов до зубцов на высоких башнях; каждой вещи, когда-либо принесенной и оставленной под его крышей. И, конечно, он помнил каждого, хотя бы на мгновение заглянувшего под его своды. Но его память не всегда была цельной. Единым он осознал себя в день Пробуждения нынешнего каджу Ландэгрэ. Сила Геджутеля была так велика, что охватила все поместье, и от ворот до флюгеров все стало дышать в унисон. Он почувствовал каждый камень в брусчатке подъездной аллеи, каждую дощечку паркета, каждую каплю стекла в огромных люстрах под самым потолком. Он не мог вместить все сразу, но теперь мог мгновенно промчаться ветерком, колышущим травы, из одного конца поместья в другой, увидеть и услышать происходящее далеко за распахнутыми окнами. Каждый муравей в ухоженном газоне стал его глазами днем, а совы, свившие гнезда в кронах деревьев парка, — ночью. Он ощутил, как влага собирается в порах черепицы, щекотно сбегает по водостокам, напитывает землю у его основания, в которой прорастают семена и зерна. Почувствовал, как в стены впивается плющ, укутывая зеленым плащом, прорастая внутрь и вверх, как кровеносные сосуды под кожей, кроша, но вместе с тем соединяя камни, сцепляя расшатавшиеся решетки, поддерживая ветшающие рамы. Пожалуй, если бы ему дали право, он выбрал бы плющ для герба рода Ландэгрэ. Такой же упорный в стремлении добраться до его шпилей, такой же преданный стенам, по которым карабкался, и почти бессмертный, как хозяева этой земли. К сожалению, иногда увядающий — то одним побегом, то целой ветвью, осыпающийся к его основанию багряными листьями. Как отправляющиеся в вечный сон ноблесс. Он собирал воспоминания и бережно хранил их. О том, как каджу Ландэгрэ впервые взял за руку свою слишком юную для такого старика, как шептались по альковам главы других кланов, невесту. Как ее ладонь утонула в его руках, и румянец тронул щеки, когда она согласилась стать его женой. Как злые языки болтали, что это ненадолго и скоро из юной невесты она станет молодой вдовой. Те же языки болтали еще злее, когда Геджутель хоронил ее память в фамильном склепе. На ее месте должен быть он, говорили они, считая, что никто не может услышать. Он слышал. Как впрочем, и горе Геджутеля, и он хотел бы отказаться от этого дара, чтобы не чувствовать страданий своего каджу. У Геджутеля остался сын, и это примирило его с несправедливостью. Ради него Геджутель отказался уйти в вечный сон, хотя Лорд лично явился просить его об этом. Геджутель сказал, что кто-то должен присматривать за детьми. И Лорд согласился. Наследник каджу Ландэгрэ возмужал, и в свое время привел под его своды невесту — достойную девушку, чистокровную ноблесс. Казалось, счастье снова вернулось в его стены, он чувствовал его каждым попавшим на стекло солнечным лучом, шорохом листьев в саду, где гуляли новобрачные, звоном колокольчиков над люлькой в самой светлой комнате. Но однажды Русар не вернулся из мира людей. Он содрогнулся от обрушившегося горя — кажется, черные портьеры сами опустились на его окна, не в силах вынести боль. У Геджутеля остался внук. И это удержало каджу на грани. Кто-то должен присмотреть за детьми, сказал Геджутель, и стало видно, насколько он постарел. Но он почему-то не чувствовал, что его оставляют силы — он по-прежнему чувствовал каждый камень, каждый брус и каждую зажженную в комнатах свечу. И тогда он понял, что будет жить, пока продолжается род Ландэгрэ. Наследник каджу Ландэгрэ рос, и в свое время… Геджутелю пришлось отпустить его в мир людей. Он вместе с Геджутелем перечитывал отчеты юного наследника, глядя через плечо каджу глазами с ее портрета. Видел, как хмурится Геджутель, чувствовал напряжение и однажды остался в полном одиночестве — каджу Ландэгрэ отправился проверить, с кем же столкнулись дети. Он не просто затаил дыхание, он замер, словно в анабиозе, опасаясь ужасных вестей, и, кажется, даже флюгеры перестали вращаться, а знамена на самых высоких башнях — шевелиться от ветра. Он ждал. Геджутель вернулся без Региса, но непривычно воодушевленным. Он почувствовал, что каджу Ландэгрэ ожидает чего-то волнующего, словно пришествия. В нетерпении шелестели кроны, и плющ все крепче впивался в его стены, словно пытался взобраться выше крыш и посмотреть туда, за далекий горизонт. Геджутель ждал кого-то могущественного. Он ждал возвращения наследника Ландэгрэ. И юный хозяин вернулся, но не один. О, если бы ноблесс были хотя бы столь многочисленны, как во времена юности Геджутеля, он наверняка услышал бы множество сплетен. Но другие каджу теперь редко заглядывали в поместье Ландэгрэ, а заглянув, слишком быстро откланивались, передав послания Геджутелю. Косились на того, кто стоял за плечом у юного наследника, и, услышав ответ каджу Ландэгрэ, старались убраться побыстрее, чтобы не попасть под горячую руку хозяина или под острый язык пришлого. И только от самых своих границ он слышал брошенное вполголоса «этот несносный модифицированный! Как только Геджутель-ним его терпит?» Кажется, только он и слышал, как скрипит зубами Геджутель, вынужденный принимать в своем доме столь недорогого гостя. Вынужденный, потому что его собственный внук, пошедший упрямством и гордостью в Геджутеля, смог доказать что-то непримиримому к подобным существам деду. Вынужденный, потому что тот, чьего пришествия ждал Геджутель, поручился за человека без имени. И он, лишенный возможности разгадать эту загадку, наблюдал за модифицированным, пряча крупицы информации в переплетении гобеленовых нитей, в золоте драпировок, в кажущихся живыми тенях самых глухих своих закоулков, где чаще всего появлялся гость. Но не в одиночестве, а с юным наследником Ландэгрэ. Они почти не разговаривали, словно чувствовали, что он подслушивает. Понижали голос до едва слышного торопливого шепота. Но разве от того, чьи уши — в каждой трещине, а глаза — в каждом вкраплении кварца в каменных глыбах, в каждом блике полированных панелей, можно спрятаться? Они выдавали себя — жестами, взглядами, нарочито случайными прикосновениями. Вспыхивающими между ними искрами. И однажды, уверовав в то, что никто их не видит, эти двое не сумели удержать от него свою тайну. Кажется, тогда он научился краснеть. Листья плюща окрасились пунцовым еще до рассвета — такого откровенного зрелища не бывало ни под его сводами, ни в окрестностях за всю его жизнь, несмотря на то, что несколько поколений родилось в его стенах. Он думал, что это минутная слабость наследника, помноженная на недолгое увлечение модифицированного, но шло время, и он понял, что ошибся. Наконец-то он понял, что связывало этих двоих. Кое-что, что остается вечным даже через века. Эти двое были готовы стоять рука об руку против всего мира, а не только против шептавшихся за его пределами каджу. Об эти чувства разбилось упрямство Геджутеля, и именно их разглядел истинный Ноблесс. Он надолго задумался, как будет выглядеть в генеалогическом древе порядковый номер модифицированного рядом с длинным именем наследника Ландэгрэ. И тогда он осознал, что у рода Ландэгрэ не будет продолжения. Он вздохнул шорохом осыпающихся с крыши флигеля листьев плюща. Такого же упорного, как юный наследник Ландэгрэ. Он прожил долгую жизнь и накопил достаточно воспоминаний, чтобы не жалеть о том, что его существование однажды закончится. Впрочем, наследнику Ландэгрэ предстоит еще очень, очень долгая жизнь. И, судя по тому, что он видел все чаще — жизнь, наполненная светлым чувством.