Эскалд, 02:34, 12 октября, 2017 год.
В переливающемся свете перламутровых ламп и громкой музыки, что буквально долбила в уши, словно дрелью по обнажённому мозгу, он идёт вперёд. Подвыпившие ученики то и дело пытаются перегородить ему дорогу, но он расталкивает их в стороны, нечаянно наступая кому-то на пятки. Парень не спешит извиняться и просто продолжает идти. Он находится в прострации, всезаполняющей эйфории, наблюдая за разгорячёнными телами подростков, плотно прижимающихся друг к другу. Они изнывают, пытаясь почувствовать самый глубокий нерв каждого, кто находился ближе нескольких дюймов. Луи искренне верит, что наслаждается этим. Его пальцы поглаживают гладкую поверхность таблетки округлой формы. Луи предвкушает сладкую негу, в которую он вскоре окунётся благодаря наркотику, и кидает таблетку вверх, ловко ловя ее ртом. Он вдавливает наркотик в мягкое нёбо, заставляя таблетку приятно шипеть во рту. Луи забывается, пока тянет руку к холодным напиткам с чистой янтарной жидкостью внутри. Он силится отогнать волнообразную вибрирующую боль под кожей, что неприятно зудит, будто кто-то колет его иголками. Но выходит лишь посильнее впиться пальцами во влажное от испарины стекло бутылки. Луи нетерпеливо осушает алкоголь, пока твёрдый наркотик не растворяется на языке, превращаясь в вязкую жидкость. Чувство эйфории начинает плавно растекаться по всему телу подростка, давая временную передышку от реальности, что так необходимо ему сейчас. Когда алкоголя почти не остается, Луи бросает бутылку куда-то на пол. Вероятно, на любимый ковёр Джуди — мамы Стэна. Дом родителей Стэна и его пределы давно наполнились подростками. Кто-то неуклюже разливает по стаканам напитки в силу своей трезвости, пока половина подростков находится в заднем крыле дома, продолжая веселье около бассейна. Другая половина резвится в гостиной, где громкая музыка бьёт по ушам, отдавая по всему телу вибрацией. В эту ночь никто не готов отдавать отчёта своим действиям, а громкие пьяные крики подростков дают понять соседям, что вечеринка в самом разгаре. Золотая полоса солнечного горизонта только скрылась в ночном мраке, а в укромные места уже притянуты за худые запястья первые жертвы похоти, жаждущие испытать на себе все прелести содомии. Луи щурится от яркого света ламп и светильников, прорезающих веки до головной боли, и с придыханием смотрит на беснующуюся толпу. Все они его друзья, но он не может разглядеть в них ничего, кроме чёрствости. Друзья ли они ему в таком случае? Где-то на глубине своего подсознания Луи понимает, что ему немного надоели все «прелести» вечеринок и раскалывающаяся на утро голова, будто бы по ней всю ночь ударяли чем-то тяжёлым. Он понимает, но не готов принять это. Ведь, нарушив привычный для него режим жизни, он подвергнет опасности и свою репутацию, которую он выстраивал годами для общества. Луи слышит, как его зовут по имени, и резко сворачивает в другую сторону. Он позволяет толпе поглотить себя и признаёт, что у него нет особого желания ни с кем разговаривать и вести беседы. Не тогда, когда алкоголь растекается по всему его телу вместе с наркотиком. Но план Луи с треском проваливается, когда его нагоняют и несильно тянут за рукав новой рубашки. — Эй, чувак. Звонкий голос ирландского друга раздражает его. Режет уши, словно острым лезвием ножа, и надвигает за собой ужасную головную боль. Луи разворачивается к другу, щурясь от резких бликов ярких лучей лампового света, что светят прямо в глаза. Он неспешно протирает глаза и фокусирует взгляд на блондине. В руках у того кусок пиццы, размякший в спиртном, а на волосы неуклюже накинута бейсболка. — Найл. Ирландец цокает, сгибаясь и, вероятно, пытаясь что-то достать из задних карманов своих шорт, но каждая его попытка проваливается, как и кусок пиццы, что был безжалостно отброшен на паркет. — Чёрт… я-я сейчас… — блондин ругается себе под нос, пока Луи ловко дотягивается до злополучных карманов, доставая из них мобильник. Он слегка трясёт его перед лицом Найла, призывая перестать париться над пустыми карманами. — Ты пьян, Найл, — проговаривает шатен свой вердикт, кивая в сторону выхода, — может, подышишь свежим воздухом? — Твоя ма-ама зво-онила. Буквы, что выходят изо рта блондина, сворачиваются в клубочек, намеренно путая Томлинсона. Он вздыхает, хмурясь, не совсем понимая пьяный лепет друга. — Мама? Ч-что… моя мама звонила? — он прищуривается, сжав ладонью плечо друга, пытаясь заглянуть в его лицо. Тот кивает. — Блять, — шатен вздыхает, протерев лицо ладонью, — что ей нужно? Вопрос остаётся без ответа, потому что Найл, вероятно, не способен на него ответить. Он выпучивает глаза, зажав рот рукой, пока наконец не изливается на ковёр Джуди. Несколько близстоящих подростков поворачиваются к ним и со скорченными в отвращении выражениями лица покидают место рядом с ирландцем. Луи мысленно смеётся над Стэном, которого, скорее всего, не увидит как минимум месяц.യയയ
Ночь укутала всю окрестность чёрным пледом, усыпив своей глухотой и тишиной все улицы. Пение сверчков и ночных стрекоз единственное, что сопровождает Луи по дороге домой. Барабанные перепонки, которые буквально разрывались несколькими часами ранее от криков, пьяного улюлюканья и музыкальных басов, до сих пор болезненно ноют, а ноги почти не держат шатена на ходу с больной заднице, от которой острая боль ударялась на всю поясницу. Картинки того, как его брали сегодня в ванной, будут преследовать его сознание ещё несколько часов, но ему уже становится тошно. Он достигает ворот дома и осторожно, пытаясь свести шум к минимуму, неуклюже карабкается по металлическим оправам. Он без повреждений приземлят ногу на соседнюю сторону участка, следом ставя и вторую на равне с первой. Луи мысленно ликует, когда не видит зажжённого света из окон гостиной, выходящих в сторону лицевого крыла дома. «Странно», — думает он. Обычно свет всегда включён и падает на железные столбы перед дверью, переливаясь из жёлтого в рыжий и надменно пытаясь выжечь своими лучами глаза. Луи никогда не пытался отрицать факт того, что был немного неуправляемым. Его не раз причисляли к группе подростков, у которых было сложное детство, и которые находили своё спасение в бутылке алкоголя и лёгких наркотиках. Но сам Луи так не считал. Он думал, что ему нравилось чувство головокружения от запрещённых веществ и болевшая по утрам голова от чрезмерного употребления алкоголя или, может, нижняя часть поясницы, что всегда ныла на утро после одноразового секса в грязном туалете, где его окружал этот жутко неприятный запах мочи, от которого горели ноздри. Он все ещё продолжал думать, что это его. Грамм алкоголя всегда менялся, как менялась и доза наркотиков, и члены, что бывали в заднице шатена, всегда менялись. Но одно оставалось неизменным, несмотря ни на что. Лишь его мать, что ждала его под покровом ночи, игнорируя позднее время и усталость в глазах. Она смиренно дожидалась его, полулёжа на потёртом кресле, что до сих пор сохраняли в себе пятна от детской смеси, которую маленький Луи безжалостно разливал, и чёрного молотого кофе, который так любил попивать отец. Шатен всегда старался избегать бессмысленных ссор и криков, прячась за кустами вокруг дома и лазая по кирпичам к окну, ведущему в его скромную комнату, когда был более удачлив, а алкоголя на четверть меньше обычного. Нотации были лишними, а Луи уже не исправить. Но сейчас, когда Джоанны и вовсе нет на своём привычном месте, шатен чувствует растекающееся по телу беспокойство. Дело даже не в том, что её не было в гостиной. Её нигде не было. Волнение захватило сердце Луи, и он попытался успокоить себя мыслью, что, возможно, Джоанна просто вышла к соседям. Он понимает, насколько эта мысль абсурдна, когда бросает взгляд в окно, а далее и на черное полотно, укрывшее небо.യയയ
— Итак, Луи. Во сколько ты примерно вернулся домой от Зейна? Сдвинутые на переносице брови, строгий взгляд с примесью жалости и беспокойства, открытый блокнот в левой руке, на котором виднеется результат безделья, и приподнятая над блокнотом ручка в правой, и важное, дополняющее все вышеперечисленное — форма шерифа. — Я… я не помню? Думаю, что это было ближе к трём, — Луи зажмуривает слезящиеся глаза, проводя рукой по лицу, — я правда не помню. Шериф успокаивающе похлопывает шатена по плечу, кивая на стул в приёмной. — Успокойся немного, сынок, уверен, что с Джо все в порядке. К тому же, нам ли с тобой не знать, какая сильная твоя мать. — Я не могу, — он качает головой, подняв на мужчину красные от усталости глаза, — возможно… я смогу вам помочь? Я не знаю… Я… Однако шериф лишь хмурится и тянет Луи на себя, пытаясь всмотреться в его глаза. Он слегка растягивает кожицу вокруг глаз, приоткрывая их. Луи не сопротивляется. — Сколько ты принял? Луи молчит, а шериф разочарованно вскидывает руками, начиная шагать вперёд и назад по кабинету, наматывая круги. — Не могу поверить, что ты до сих пор принимаешь эту… эту, — мужчина цокает, на секунду высунув голову за приделы кабинета, проверяя людность в коридоре, затем тихо закрывая дверь на щелчок, — эту дрянь! Тишина вовсе не успокаивает, она лишь давит, словно смеясь, по-своему. По-тихому. Он снова зажмуривает глаза и, уже открыв их, пытается сфокусировать взгляд на улице, что виднеется через окно. Луи слышит вой сирены, что так привычно слышать людям здесь, в полицейском участке. Мигающая красная лампочка на офицерской машине нагоняет желтую тревогу, электрическими разрядами пробивающую нервные клетки. И опять ему приходится зажмурить глаза. Голос на фоне начинает злить Луи, и он вскакивает с кресла, в котором даже не помнит как оказался. — То, что ты когда-то спал с моей матерью, ещё не делает тебя моим отцом, Дэн, — цедит он, проговаривая имя шерифа по слогам, — так что будь любезен, не суй свой нос в дела моей семьи! Он громко хлопает за собой дверью, слепо направляясь к выходу из участка, чувствуя, как стены помещения душат его, словно вцепившись своими выстроившимися из воспоминаний руками в горло шатена. Воспоминания об отце до сих пор отдаются болью в сердце Луи.യയയ
08:46, 17 октября, 2017 год.
Хриплым ото сна голосом шатен издаёт гортанные стоны после очередного стука о входную дверь. Он зажмуривается и накрывает мозолистыми руками свои уши, пытаясь отдалить раздражающий шум и решая предотвратить злобную сцену с виновником его неоконченного сна. Голова буквально начинает разрываться, когда бонусная, предвещающая за собой ярость мелодия начинает заполнять комнату. Стремительный замах чудовищной силы, и все предметы, включая сотовый, с тумбочки летят на пол, а Луи наконец-то вдыхает в себя воздух спокойствия и снова пытается сомкнуть глаза, нырнуть в омут сна и отдыха. И всё бы ничего, вот только дурацкие воспоминания всплывают в голове, словно карамельные осколки, рвущие изнутри его органы. Он не думает о состоянии своей одежды, и уж точно игнорировал бы мысли о ноготе, если бы на то пошло. Растрёпанный, он открывает дверь буквально через полминуты, одетый в вчерашнюю одежду, местами смятую и отличающуюся лишь огромным свитером, накинутым ночью поверх футболки из-за холодного, зябкого ветра, что витает в комнате до сих пор. Долго гадать не приходится, как он туда попал, и так ясно, кто наплевал на открытые комнатные окна. Зато в этом свитере можно спрятать нездоровые синяки и кровоподтёки. Жаль только, что чёрные мешки под глазами им не спрячешь. — Шериф? — выдыхает он спустя минуту после того, как распахнул дверь. Взгляд шерифа проницателен. Сейчас, когда действие от алкоголя и запрещённых продуктов прошло, Луи чувствует по отношению к мужчине огромное сожаление за свое раннее поведение. — Здравствуй, Луи. Оцепенение проходит, а Луи сию же минуту открывает дверь и чуть отходит, позволяя шерифу пройти в их с мамой скромное жилище. Луи уверен, мужчина здесь не в первый раз. — Итак… — протягивает шатен, наливая для мужчины в чашку кофе. — Есть новости? Не по старой дружбе ведь заглянули. — Мне очень жаль, но… Голос шерифа прерывается на полуслове громким стуком керамики о дубовую поверхность кухонного стола. Шатен мысленно фыркает. Стол, сделанный руками его отца, давно потерял ту первоначальную привлекательность. Джоанна хотела выбросить его ещё в первый день после ухода отца Луи. — Вы знакомы с таким чувством, как неизбежность, шериф? — проговаривает Луи, пока его глаза неотрывно преследуют струйку горячего кофе, выплеснутого из чашки впоследствии удара и сейчас растекавшегося по столу. — Конечно, — кивает мужчина, — я каждый день становлюсь свидетелем подобного чувства. — Не впутывайте сюда вашу деятельность, — фыркает Луи. Преследующий его со вчерашнего дня призрак уныния витает озябшей дымкой по комнате и не хочет испаряться. И это — собственный трагизм Луи. Обречённого, бессильного, сдающегося в теплые руки красивых иллюзий, где он — примерный сын и его маме не приходится затаскивать на себе своего пьяного в хлам сына в комнату. Он надеется, что это какая-то злая шутка Джоанны. Вероятно, она хочет проучить его? Проучить проблемного сына, чтобы он, наконец, понял свои ошибки. Луи хотел бы в это верить. Луи закрывает глаза на мгновение, прекращая поток мыслей. С него уже несколько дней не спадает шаль хандры и отвращения ко всему миру. Луи мысленно усмехается. Несколько дней? Может, всю его никчемную жизнь? — В любом случае, — шериф мимолётно оглядывает Луи, подмечая, что он вовсе не слушает его. — Луи? — Мм? — опомнившись, он неуклюже поправляет волосы, устремляя взгляд на шерифа. Шериф задумчиво проводит языком по зубам, глубже засовывая руки в карманы серых офицерских штанов и зябко поднимая широкие плечи, ёжась от прохладного порыва ветра. Мужчина прочищает горло и делает несколько глотков горького кофе. Чувство, будто в чашку насыпали целую горсть соли. — Ты ведь помнишь своего отца, Луи? Шериф произносит предложение, которое, разумеется, разозлит парнишку. Дэн анализирует, краем уха слушая, не собирается ли сорваться Луи. Они — подростки — всегда странные: то острые и резкие, словно лезвия, режущие кожу, то холодные и пустые, как насмерть замёрзшее животное. Луи не относится ни к одному из вариантов. Луи сжимает руки в кулаки, вжимаясь ногтями во внутреннюю сторону ладони, оставляя на кожице мелкие полумесяцы. Помнит ли он отца? О, он помнит. — Это как-то относится к делу? — Ты знаешь… он скончался несколько месяцев назад. Вполне естественная тишина. Луи проводит ладонью по лицу, словно пытаясь отогнать усталость. Не получается. Он силится почувствовать хоть что-то по отношению к отцу. Но в этом он тоже проваливается с треском. Он чувствует лишь невообразимую усталость. Он буквально сходит с ума от чувства пустоты и одиночества. — Мы буквально обшарили всю местность. Знаешь, наш городок даже не печатается на картах, настолько он маленький. Дело затянулось… уже неделю, Луи. — Есть что-то еще. Не зря же вы упомянули моего… отца, — совершенно обыденно обращается он к погружённому в свои мысли шерифу, который, в свою очередь, даже не подняв головы, протягивает некие бумаги. — Что это? Луи берёт документы, склоняясь над ними так низко, что, кажется, нарвётся на чашку с остывшим кофе. Его брови непонимающе сдвигаются на переносице, пробегаясь глазами по чётко напечатанному тексту. Он облизывает пересохшие губы, делая их розовее. — Это… — Тебе еще нет восемнадцати, Луи. К сожалению. Твой единственный опекун пропал, и нам не остаётся выхода, кроме как оформить опекунство на твоего брата. Наваждение проходит так же быстро, как пальцы Луи пробегаются по бумаге, разрывая ее на несколько больших кусков. Он яростно качает головой из стороны в сторону, соскакивая со стула так сильно, что деревянная мебель падает на пол с громким треском. — Этого не будет, Дэн. Я отказываюсь. — Ты не имеешь право голоса, сынок. Не в этом случае, — он вздыхает, пробегаясь взглядом по маленькой, но не менее уютной кухне. Маленькая улыбка трогает губы шерифа, когда он вспоминает Джоанну, хлопочущую по выходным у плиты. Луи издаёт недовольное шипение, кривя губы, и отворачивается от шерифа. Осенью всегда есть моменты, когда всё вдруг начинает лететь с безумной скоростью — по склону вниз, к обрыву. В пропасть. И опять же, это его собственный трагизм. — Что об этом думают местные? Они готовы меня отправить? — Я буду честен с тобой, Луи. Ты не отличаешься хорошим примером для детишек и не блещешь хорошими качествами. Местные сравнивают себя с подрастающей травой, а тебя — с сорняком. Луи напрягается, ощущая в воздухе лёгкий запах палёного. И нет, это горит не дом — это чувства Томлинсона и задетое достоинство. — Забавно, правда? — он горько усмехается, собирая клочки бумаг воедино. Его глаза невольно задерживаются на фамилии Стайлс. — Мы живем ради одобрения людей, которые нам не очень-то нравятся. И пытаемся жить по сценарию, который они пишут за нас, — его пальцы оглаживают текст, где четко выписано одно — Лос-Анджелес. — Я устал так жить. — Я понимаю тебя, сынок. Все мы взрослые когда-то были подростками. — Нет. Вы хотите верить, что понимаете меня, но это не так, — Луи снова пытается бороться, будто ничего и не происходит и будто его не пытаются сослать в другой город. — Вы не хотите, чтобы я боролся. Вы хотите, чтобы я убежал. Редкая улыбка трогает уста шерифа. — Бегство — это тоже своего рода борьба, — заявляет он, вставая со своего места. Поджав губы, Луи принимает поражение, погружая заплывший не в то русло разговор в постепенно загустевающую паузу. Пора собирать чемоданы.