шаги по воде

Лесли семнадцать, а она всё ещё маленькая куколка. Детское личико, сладкие губы, как пара лепестков вишни, большие глаза, в которых отражается небо, тонкие белые ручки из-под старомодных розовых кружевных платьев, такие же тонкие ножки в миниатюрных и всегда блестящих ботиночках. Подошва идеально чистая, ведь эти ножки никогда не касаются земли. Никогда. Деборе четырнадцать, она взрывная, яркая, как солнце. Короткие ярко-зелёные волосы, россыпь веснушек. Дебора, её родители и младший брат переехали в этот район, в дом с красивым эркером и цветами на окнах, не так давно. Она сразу заметила в окнах напротив силуэты мягких игрушек и закатила глаза, решив, что родители предложат ей в качестве подработки сидеть с соседским ребёнком. Но всё вышло по-другому. Дебби доучилась последний месяц в новой школе, и за всё то время, что она выходила из дома и возвращалась обратно, она ни разу не видела, чтобы ребёнок из дома напротив показывался на улице. Однако с наступлением лета наступил и день, когда она должна была с ним познакомиться — родители уже договорились с соседями о том, что она поработает у них летом сиделкой. Когда Дебби перешагнула порог дома напротив впервые, она опешила. За спинами взрослых, в гостиной, сидел совсем не маленький сопливый ребёнок. Лучи солнца падали на пастельно-розовую инвалидную коляску, переливались золотом в длинных светлых волосах, играли пятнами на тонких пальцах, что сжимали плюшевого зайца. «Это Лесли, твоя новая подруга», — с мягкой улыбкой пояснила соседка, и девушка-девочка в коляске подняла глаза, тихо и кротко, словно лань, посмотрела на Дебби, а затем улыбнулась. Кровь ударила в голову и прилила к щекам, перед глазами помутнело, а сердце забилось в горле. Дебби даже толком не расслышала размер оплаты — это всё потеряло значение. Так они познакомились. Лесли училась дома, но была в разы умнее своих сверстников. Она очень редко выходила, вернее, выезжала на улицу — самой проделать это почти невозможно, а родители вечно заняты. Заключённая поневоле внутри золотой клетки дома, она дни напролёт читала — в доме находилась большая библиотека старинных книг, некоторые из них даже были на латыни. Несмотря на свою начитанность, Лесли обычно молчала и мало говорила о себе и своих увлечениях. У неё не было друзей и вообще каких-либо знакомых её возраста. Дебби приходила рано утром, после завтрака, когда родители Лесли уже уходили на работу, и возвращалась домой поздним вечером, а раз в неделю ей разрешали оставаться у них на ночёвку. Вся комната Лесли была выкрашена в пастельные тона, тут и там взгляд натыкался на игрушки и ноты. Внизу, в гостиной, стоял большой белый рояль, и Дебби зачастую часами сидела рядом с ним на полу, зачарованно следя за каждым движением длинных белых пальцев. Лесли говорила, что у неё никогда не получится играть так, как надо, потому что педали — эти проклятые педали! — ей не давались, и поэтому она писала музыку, для которой они не были нужны. Дебора, которая всю жизнь не слушала ничего, кроме рока, и откровенно презирала все остальные жанры, внезапно влюбилась в классику. А ещё Лесли невероятно пела. Какие-то неизвестные ей, Деборе, арии на итальянском. Они сидели рядом, на белом холодном полу у рояля; большие окна, выходившие в сад на заднем дворе, заливались слезами неба, и голос — чистый, прекрасный, чуть дрожащий, пел так сильно и так грустно, что на глаза обеих наворачивались слёзы. Казалось, что пело само небо, изливая всю свою тоску и бесконечную красоту. Закончив, Лесли в смущении быстро моргала и с лёгкой благодарный улыбкой ловила на себе восхищённый взгляд подруги. «Не плачь, там ведь было про любовь. Почему же ты плачешь? И вовсе это не грустно…» Днём Дебби обычно разогревала обед, но ели они не в пустой и холодной столовой, а в комнате Лесли. Дебби приносила ей разные фильмы, и они смотрели их вместе. Лесли любила старые фильмы; особенно ей нравились «Джульетта и духи» и «Пикник у Висячей скалы» — последний они пересмотрели не меньше трёх раз. Потом они шли гулять. Дебби выкатывала коляску на улицу, и Лесли с детским восторгом поднимала руки к небу, задирала вверх голову, подставляя нежно-белую шею лучам солнца, и без остановки смеялась — звонко, как горстка стеклянных шариков из коллекции Дебби в её кармане. Спустя полчаса они с трудом добирались по городу холмов до парка, где делали остановку на одной и той же скамейке у пруда. Лесли там очень нравилось. Она могла замереть, слегка склонив светлую голову набок, и с едва заметной улыбкой на губах подолгу смотреть, как золотые лучи падают сквозь кроны, как сквозь решётки, на траву и как они проникают через мутную воду, просвечивая пруд до самого дна; как пушистые белые корабли медленно ползут по голубой чаше неба; и вдруг повернуться к вздрогнувшей Деборе и спросить, указав пальцем куда-то ввысь, на что похожа та или иная груда облаков. Под вечер они возвращались обратно домой. Иногда они рассматривали старые желтоватые карты и гербарии, полные причудливых засохших растений, но чаще всего Лесли доставала одну из своих книг и читала — то что-то про рыцарей, то про древние чары, то про жизнь королевской семьи, всё больше — стихи, от Блейка и Байрона до Эмили, Эмили Дикинсон, и Сидни Ланир, а у Деборы, когда она уже переходила дорогу, возвращаясь домой в сумерках, в голове всё ещё вертелось это «Вниз от вершины Хабершэм…» Как-то раз Дебора, не спав всю ночь и совершенно вымотавшись, даже принесла утром своё собственное стихотворение — переделка шекспировского «Её глаза на звёзды не похожи…», только у неё выходило с точностью до наоборот:

Её глаза по цвету с небом схожи, Можно уста клубникою назвать, Белее снега на запястьях её кожа, И золотистым стеблем вьётся прядь. Оттенок щёк её – что розы де Ронсара, Нежней него цветов в природе нет. А аромат её был слаще, чем нектары, Чудесен и неповторим его букет. В ней торжество всех совершенных линий, Особый свет играет на челе. Узнала я, как выглядят богини, Когда она явилась на земле. И всё ж её краса выше сравнений пышных – Над ней трудился дольше всех Всевышний.

После прочтения всегда бледно-розовые щёки Лесли вдруг заардели, она опустила взгляд и тихо заметила, что стих получился отличный, хотя стоит немного поработать над ритмом. Дебора, вся пунцовая от своего не-признания, оставила помявшийся в потных ладошках листик со стихотворением на светло-жёлтом столе возле плюшевого медведя. Однажды, когда Дебби постелила запасную койку в комнате Лесли, она, мучаясь от бессонницы, вдруг встала, и, неслышно подойдя к кровати, склонилась над спящей девушкой. Едва заметное дыхание; озаряемое голубоватым светом луны лицо и волосы, разметавшиеся по подушке, заставляли сердце непроизвольно биться быстрее. Она простояла так, кажется, целую вечность. В прихожей раздался скрип половиц — Дебби вздрогнула, осторожно приподняла край одеяла и сунула под него закоченевшие ноги, а затем залезла вся. Стараясь ворочаться как можно тише, она легла на подушку прямо за Лесли, уткнулась носом в длинные вьющиеся пряди, вдохнула цветочно-сладкий аромат, и закрыла глаза, прижавшись к спине девушки. Через полчаса Дебби уже провалилась в сон. А Лесли лежала, приоткрыв глаза, и, улыбаясь, смотрела в окно, где отражались они обе. «А ты веришь в то, что человек, встречая свою родственную душу, исчезает из этого, общего мира, и переходит в совершенно другой — мир на двоих? Это словно бы тот же самый мир, но при этом совсем иной. Там всё по-другому. Солнце светит ярче, в вечно чистом небе сияет радуга, и там везде — повсюду — распускаются райские цветы, и так хорошо, так хорошо на душе! И никого-никого больше нет, кроме вас двоих. Представляешь?» Шли дни, и лето подходило к концу. Осенью Лесли отправлялась в санаторий — помимо ног, у неё были какие-то проблемы с лёгкими. Конечно, они обещали писать и звонить друг другу каждый день до самого её возвращения, но разве это можно сравнить с их ежедневной близостью? Её родители довольно размыто ответили на вопрос Дебби о том, когда Лесли вернётся — то ли в начале следующего лета, то ли только через год. Год! Год раздельно, словно между ними порвались все нити. И это после того, как они вечером, пробравшись в сад, клялись, что они всегда будут вместе — глаза Лесли горели лихорадочным огнём, она так горячо шептала слова клятвы в полумраке, что Дебби не могла не повторять за ней следом; после того, как Лесли рассказала ей о том самом Мире-на-двоих, в который они попали; после того, как они стали сочинять свою собственную историю на двоих в этом новом, таком необычном и прекрасном мире; после того, как они держались за руки, лёжа в кровати и смотря в окно на звёзды над городом; после того, как она, Дебора, впервые в жизни заплакала над музыкой? «Знаешь, благодаря тебе я могу ходить. Никто этого не видит, но в нашем с тобой, только нашем мире, я иду. Это всё ты. Это всё благодаря тебе!» Дебби проплакала всю ночь. Когда её брат, услышав всхлипы, спросил, в чём дело, она лишь огрызнулась и закрыла перед его носом дверь в свою комнату на замок, упала на кровать лицом в подушку и так и осталась лежать, пока не уснула, обессилев от сдавленных рыданий. В свой последний день в качестве сиделки Дебора выпросила разрешение родителей Лесли отвезти её к океану. Они обе были в восторженно-напряжённом состоянии, и, хотя и не говорили ничего, но их общее волнение прослеживалось в каждом движении. Время застыло. Коляска казалась тяжелей. Лесли уже не смеялась, а молча и понуро рассматривала жёлтый цветок в своих руках — Дебби сорвала его с клумбы у магазина и протянула ей. Когда они добрались до пляжа, там уже было пусто. Солнце медленно падало за горизонт, оставляя последнюю золотисто-розовую дорожку на воде. Колёса застревали в песке, но Дебора, вспотев и тяжело дыша, упорно толкала коляску вперёд, пока она не оказалась у самой кромки воды, и лишь затем села на большой камень рядом. С её волос давно слезла краска — каштановые пряди отросли почти до плеч, и солёный ветер мягко перебирал их. Лесли, прищурившись, какое-то время наблюдала на равномерным шорохом волн, затем прикрыла глаза и вдруг коснулась пальцев Дебби. Лесли берёт тёплую нежно-розовую ладонь, переплетает пальцы со своими, закрывает глаза и и д ё т. Песок, влажный и тёплый, мягко проседает под босыми ногами. Радость наполняет душу, иголочками трепещет на кончиках пальцев, играет на ресницах. Опять шаг, за ним ещё один… С каждым шагом становится всё легче; она свободна, лишена оков, она свободна, словно птица. Тихий шелест волн, она чувствует их прохладу, входит в океан по щиколотку, и вода кольцом огибает её ноги. И рядом — точно так же в воде, держа её за руку — Дебора, её Дебора, и вокруг, прямо в небе, распускаются огромные цветы, такие же жёлтые, как тот цветок, что она ей подарила, и другие, как из гербария, а в воздухе голос — только вместо арии он поёт тот самый стих, который она держит у себя под подушкой, и так хорошо, боже, как же это хорошо! С застывшей улыбкой на розовых губах Лесли открывает глаза и встречает точно такой же радостный взгляд упрямых карих глаз. Дебби медленно подносит бледную кисть к губам и целует каждый чуть дрожащий тонкий палец, затем наклоняется и касается мягких губ, растворяется, тонет, и видит перед собой распустившиеся цветы, о которых ей рассказывала Лесли. Она отстраняется, и они обе, розовые в лучах заката, вновь смотрят на игру волн, украдкой поглядывая друг на друга. Всем, кто видел их издалека, казалось, что девочки сидят, и только они знали правду. Сквозь шелест океана можно было услышать тихие шаги. Шаги по воде.