Агония

      Ночные огни проносились мимо до тошноты медленно. Словно издеваясь над ним, они скользили противными световыми дорожками, разрезая остальной мир на лохмотья.       Леша фокусировал съезжающий то и дело с дороги взгляд на размытом от скорости асфальте. Выходило так себе, и «ложащаяся» вправо стрелка спидометра только мешала, но и сбросить скорость он не мог.       Не по своей воле.       Не когда до ее дома оставались каких-то несколько сотен метров.       Он чувствовал, стоит ему остановиться — и он упадет лицом на руль. И дело было не столько в количестве плескавшегося в его крови алкоголя, хотя, и он неплохо «вложился» в состояние мужчины, сколько в бесконечной усталости. Ему б провалиться в забытие. Не сон, сон уже нихера не спасал: что со снотворными, что без — ему не вытеснить ее образ из воспаленного мозга.       Миссия невыполнима.       Леша встряхнул головой, отгоняя ненужные сейчас мысли, и вновь сконцентрировался на дороге. Пальцы впились в руль до побелевших от напряжения костяшек, но он, казалось, не обратил на это никакого внимания.       А ведь несколькими часами ранее он даже и не думал напиваться.       Просто, так вышло.       Просто, так совпали: его желание сменить седативные — и бар напротив столь удачно выбранного парковочного места. Ему нужна была разрядка. И порядок. В голове, где мысли-мухи разлетались броуновским движением.       Раз.       Он проглотил первый бокал почти залпом и скривился против воли, когда терпкая жидкость опалила горло. До головы она не добралась: мухи все так же назойливо выстраивались в навязчивое «Тина».       От греха подальше он спрятал телефон в карман.       Два.       Вторая порция в обмен на несколько купюр. Двойная доза, и в этот раз она исчезала значительно медленней. А вместе с ней жужжащие мысли лениво замедлялись, переползая на сторону слепой уверенности.       В том, что ему, наверное, плевать.       Ему, совсем точно, плевать.       Его эта история откровенно и полностью заебала.       И он прекрасно знал, что этим все закончится.       Три.       Врет.       С ней рядом он никогда не мог предчувствовать беду. Её-беду. Её бы он ни на какое спокойствие не променял. И он мог заливать правду алкоголем — и заливать всем вокруг, что ему похуй, вот только суть от этого оставалась все той же.       Он в этом дерьме вполне осознанно. Мазохист чертов.       Четыре.       У него совсем не осталось наличных.       — Душу не принимаете? — попытался пошутить он, но бармен устало покачал головой.       Он оценивающе взглянул на Лешу и пустой стакан в его руке. Вздохнул. Получилось почти правдоподобно.       — Так хреново? — спросил он вместе ответа.       Хуево, чувак.       Настоящая агония.       Но тебе об этом лучше не знать. И потому Леша просто кивнул. И угораздило его забыть кредитки в машине. А бармен с очередным вздохом и уверенным «последняя за счет заведения» плеснул все же двойной односолодовый в граненый стакан. Узнал, наверное. Или понял, что Леша без этой дозы спиртного не выплывет сегодня.       У него создавалось ощущение, что он — как рыбка в сети, плавает-плавает, но все время натыкается на злосчастную веревку. И не перегрызть ее, и не разорвать. С каждым годом все толще становится и все сильнее стягивает.       А он барахтается.       Идиот.       Жизнь его точно не учит. С каждой встречей все сильнее подсаживается на ее крючок. На улыбки, красной помадой нарисованные. Кровавой. Кровью его же собственной — по остаткам его самообладания.       Ее сладкие улыбки — кинжалами по грудной клетке. Издалека и со всей силы, каждый раз — в «яблочко». Гребаный фокусник-недоучка все время попадает в сердце, хотя должен по всем правилам целиться в доску, что позади.       Рядом.       Не насквозь.       Хочется разорвать ребра руками и вытащить бесполезный орган самостоятельно, но Леша, наверное, слишком для этого слаб. Он не сможет провернуть это в одиночку. Слышишь, малышка? Не хочешь в долю?       Из нее вышел бы отличный палач.       Ее улыбки — это ложь, и он прекрасно это понимает.       Ее улыбки — лучший в мире наркотик, и он не может соскочить уже четвертый год подряд.       В нем уже столько кинжалов, что в пору открывать оружейную лавку. Добрый вечер, милостивый государь, вам какой? Вот, например, самый последний, с него все еще не сошли отпечатки алой помады, а есть и более старые модели. Есть с зубчиками, знаете, чтобы держалось лучше…       Уже заворачивая к ее воротам, Леша вспомнил, что мог бы и позвонить. Он мог. Он уже почти нашел ее имя в списке контактов, пролистывая методично вниз вместо того, чтобы воспользоваться поиском. Так — больше времени, чтоб передумать. Сжимая в одной руке подозрительного вида пакетик с парой таблеток, а большим пальцем другой скользя по глянцу экрана вверх.       И именно в тот момент вездесущему бармену приспичило предостерегающе покачать головой:       — Не стоит мешать, — веско посоветовал он.       Не стоит мешать алкоголь с амфетаминамм. Мешать сейчас — верный путь к тахикардии и ночи в обнимку с толчком.       Вполне резонно.       Вот только что-то Леше подсказывало, парень говорил не про дурь. Не только про дурь.       …не стоит ей мешать.       Не стоит мешать ее и всю эту психотропную дрянь.       Потому что от нее одной уже нехило так сносит башню.       Но он, как всегда, делал все наперекор.       Он сам себе приговор подписал, когда только решился на этот спектакль двух актеров. Медленная смерть. Болезненная. Никаких поблажек.       …на улице холодно. На улицу падает мокрый снег, сносимый на обочины порывами ветра. Леша отсутствующе закуривает, облокотившись на забор, наугад нажимая на кнопки домофона.       Все равно не откроет.       И когда с тихим скрипом отворяется калитка, он на секунду думает, что его знатно глюкануло. Иначе, откуда тогда она появилась, в одном халате и тапочках, с выбившимися из «хвоста» рыжеватыми прядями: до омерзения «домашняя» и нихера не роковая женщина, какой она так старается всегда казаться. Без блядской алой помады и макияжа она выглядела моложе, совсем не на свои тридцать с копейками, и что-то в этом было запретно-притягательное. Сексуальное.       Совершенно для него недосягаемое.       Он протягивает к ней руку, осторожно дотрагиваясь до непослушной пряди и заправляя ее за ушко.       Не_видение.       Не отшатнулась.       — Шапку забыла надеть, — констатирует он очевидное.       Охуенное приветствие.       Она качает головой, кажется, не улавливая сути происходящего. Улавливая вовсе не ту суть. Хмурится. Эта искра недовольства в ее глазах: потому что разбудил в полчетвертого ночи, или?..       Нет.       Нет «или».       Неоконченные предложения уже вошли в привычку. Он не знал, что прибавить еще. После «или» у него не находилось другого варианта.       А она все хмурится, бросая короткие взгляды за его спину и вылавливая очертания темного «ренджа».       — Совсем сдурел за руль садиться? — и голос уставший, хоть и с нотками раздражения. Злится.       Сдурел. Ты бы только знала, насколько…       Он не ожидает сильного удара в плечо, ни с того ни с сего «прилетевшего» слева. Теряет равновесие — физическое. (Ментальное он потерял многим ранее.)       И мир снова смазывается.       Когда он начинает заваливаться вбок, Тина ловит его за руку, и одному богу известно, как она удерживает его, а не падает вместе с ним. Вдыхает громко холодный воздух, понимая безвыходность ситуации.       Кусает губы.       И почему-то все медлит.       А-го-ни-я.       Взгляд совсем черных в темноте ночи глаз обжигает не хуже открытого огня. Он хочет отвернуться, но пытка слишком сладка. Гребаный мазохист.       — Давай, помогу, — перекидывая, наконец, его руку через хрупкие плечи, она буквально на себе волочит его в дом.       Ее показательная хрупкость, оказывается, тоже обман. Иначе, как объяснить то, что ее пятьдесят с чем-то спокойно тащат на себе его сто? Леша видит, как она закусывает губу, и он считает, это от тяжести. Точно от тяжести. Не от волнения. Волнение? За него? Бред. Она не может за него волноваться по определению.       Он слышит, как она бормочет под нос ругательства в его адрес. Он ни за что не поверит, что за ними стоит нечто большее, нежели простой набор букв.       Удивительно, но он с ней согласен. Он придурок. Последний идиот, возомнивший, что в тридцать семь влюбиться, как мальчишка, в рыжеволосую стерву — лучший выход.       Влю-бил-ся.       А ей это нахуй не надо.       Не от него — уж точно.       И он ей, тоже, нахуй не нужен. Уж точно — не в той роли, в которой он сам хотел бы видеть себя подле.

* * *

      Утро ударит по голове ярким солнцем и звуком входящего смс. Рядом с диваном — его импровизированной кроватью — на низком столике будет стоять стакан с разведенным в воде антипохмельным, прикрытый аккуратным листом бумаги с парой нацарапанных ровным почерком слов.       Он зацепится взглядом за псевдо-заботливое «ключи отдам вечером».       И скривится, комкая бумажку, с острым желанием блевануть. И вовсе не от количества выпитого накануне спиртного.       Сквозь потихоньку стихающий звон в ушах, Леша с трудом заглушит тоненький голос надежды, в который раз твердивший, что ей, мол, не_похуй.       Врет, опять врет…       На самом деле, ей было абсолютно, совершенно точно, стопроцентно по-хуй.       Это аксиома.       И доказательства, как известно, ей не требуются.       Он знает точно: деланная забота в наскоро накорябанной записке — снисходительное безразличие, приправленное снятием со своей совести всякой ответственности.       За него.       И его блядские, никому нахуй не нужные чувства.