Я любил тебя и вот собрал в руках людские волны, и в небе звёздами завет свой начертал.
Говорят, что, прежде чем что-то сказать, надо подумать, и Лайт не видит в этом проблемы. Есть что-то очень естественное в том, как он соответствует ожиданиям. Это единственное над чем ему никогда не приходилось работать. Несмотря на то, что по уровню интеллекта он может соперничать с L, он не естественный гений — он сам проделал свой путь к вершине, каждый его природный талант был усовершенствован. За исключением любезностей: ему словно никогда не приходилось учиться улыбаться, здороваться и сидеть прямо. Некоторые могут сказать, что этот дар, скорее всего, и сделал его лицемером. Лайт знает всё о вежливых улыбках и позах, но ведь никто никогда ничего не говорил о тайных взглядах. Как будто их не существует в мире подхалимов, лжецов и интриганов. Тайные взгляды от Лайта Ягами говорили о нём больше, чем любой другой отточенный жест. Если бы его спросили, он, вероятно, сказал бы, что это неважно, как вы смотрите на кого-то, пока вас никто не видит. На случай, если вас застанут врасплох, вы всегда можете притвориться, что ничего не произошло. Все так делают. В душе Лайт цепляется взглядом за руку L. Он убеждает себя, что это просто невезение, но это настолько вопиющая ложь, что даже он не может в это поверить, поэтому останавливается на любопытстве. Да, он позволил своему взгляду скользить по L, по обнажённому телу L. Но это не его вина. Тем не менее что-то беспокоит его. L понятия не имеет, что Лайт нарушил одно из негласных правил. Он не уверен, что хотел бы быть вуайеристом. На секунду мелькает мысль признаться в преступлении, но затем Лайт представляет ответ L, и он совершенно уверен, что тот только усмехнётся. «Не извиняйся за то, что пялился на меня, Лайт-кун. Разве это не комплимент?» Вот почему Лайт молчит. Он также уверен, что L, вероятно, уже давно нарушил правило, не сказав ему об этом. Лайт уходит от ответственности с всё тем же талантом, но на этот раз чувствует к себе жалость. Мимолётный взгляд на руку L превращает его в какого-то влюблённого подростка. Это просто жалко, не так ли? L будто создан из острых углов и ни один женственный изгиб не сможет заставить его забыть их. Всё это жалко и аморально. К тому же всё это плохо закончится. Значит ли это, что им можно шпионить друг за другом в душе, пока это всё ещё остаётся незамеченным? Является ли это одним из этих негласных соглашений, которые супружеские пары всё время заключают? Конечно, это обычно вращается вокруг неприятных побочных эффектов брака, таких как прелюбодеяние, не тайные вожделения. Голос L выхватывает Лайта из раздумий. — Ты молчишь. Я думал, мы условились не ждать снаружи во время душа, чтобы поговорить. Лайт понимает, что был небрежен, и выпрямляется. Он сидит на полу спиной к стене. L всё ещё в душе. — Прости. Я тут подумал, может, это всё-таки было плохой идеей? — Почему? Я заставляю тебя чувствовать себя неловко? — спрашивает L, и в его тоне слышатся тревожные нотки. Струи воды должны были заглушить любые звуки, но Лайт смог бы распознать красивый голос L из тысяч других голосов в этом глубинном море. Некоторые собирают жемчуг, Лайт же кладёт в ладонь малейшие изменения в голосе L. Он хранит каждое из них в своей памяти. — В последнее время ты мне кажешься беспокойным, — продолжает L, не подозревая, что он та самая причина, по которой Лайт так часто выпадает из реальности. — Нет, всё хорошо, — лжёт Лайт. Он всегда беспокоится. Постоянный страх, что он может сделать что-то не так, скребётся где-то в подкорках его сознания. Совершенство — бремя для тех, кто верит в его существование и считает достойной целью. L отвечает, всё ещё повернувшись к нему спиной: — Ты не можешь этого знать. Это то, с чем ты научился жить, теперь ты этого просто не замечаешь. Это не значит, что здоровый подход — привыкать к боли. Лайт хочет довериться L, но он недостаточно смел. — О чём ты? — спрашивает он, и в тоне океан зародившегося неверия. Его взгляд устремлён на L: Лайт даёт ему прочитать себя, словно книгу. L словно чувствует это и оглядывается через плечо, чтобы посмотреть в его глаза. Лайт пытается сосредоточиться, но дрожь проходит сквозь всё тело. Его самоконтроль висит на волоске от падения. Как он может доверять своему собственному разуму, когда часть его воспоминаний необъяснимо испарилась? Тем не менее он должен защищать постоянный фасад. L не помогает. Он не симпатичный. Он не очень красивый. Нет, он лучше. Он лучше. — Ты голодаешь, когда нервничаешь. И ты очень нервный человек, — говорит он, выходя из душевой кабины. — От тебя ничего не утаить, — отвечает Лайт на выдохе. Он осторожно избегает контакта с L: он не может колебаться — особенно, когда не может управлять своими желаниями. Годы усилий пойдут впустую. Он заставляет себя думать, что это не интернализационная гомофобия. Это замечательно, что некоторые люди хотят себе такую жизнь. Это их дело — предаваться такому роду удовольствий. Что касается его, то он не может их разочаровать. Что значат желания в глазах долга? L заворачивается в халат. — Не наказывай себя. Ты этого не заслуживаешь. — Ты веришь в это? Что я не заслуживаю наказания? — говорит Лайт, и его тон пронизан обидой и разочарованием. По крайней мере, кажется, L его не осуждает. — Здесь важно не то, что я думаю. Ты веришь в свою невиновность, не так ли? Тебе не за что себя ненавидеть. — Я никогда не ненавидел себя. Во всяком случае, я склонен верить… — Ты доверяешь своему уму. Твой интеллект — это не ты. Твоё тело — это не образ, чтобы другие наслаждались. Это часть тебя. Ты ведь знаешь это, да? Глаза Лайта встречаются с глазами L, и он чувствует себя чуть менее обеспокоенным. — Я знаю. Это случается не так часто и не специально. Просто… Иногда я забываю о таких потребностях. У меня так много дел. Тебе не нужно волноваться… — Не губи себя. Это всё, что я хотел сказать. Они больше не затрагивают тему пищевых привычек Лайта. В этом больше нет нужды.***
Теперь они принимают ванны. Есть что-то успокаивающее в том, чтобы позволить воде поглотить их тела. Лайт чувствует, что может утонуть в этом мыльном запахе малины и мёда, словно время остановилось. Всё забывается то, что они — детектив и подозреваемый, и, снимая личности вместе с одеждой, слой за слоем, они оставляют лишь наручники. И теперь, обнажённые, глядя друг на друга, глаза в глаза, они погружены в жуткое спокойствие ванной комнаты. По крайней мере, так это видит Лайт. Он говорит это L — не всё, конечно, но с примерным смыслом, даже не зная зачем. Он хочет поделиться с ним этим мечтательным чувством, быть уверенным, что он не одинок. L отвечает что-то странное и немного пугающее, утверждая, что ванны заменяют утробу матери. Он должен был знать, что L ему не доверится. Лайт выдавливает слабую улыбку, словно кричит: я знал, что ты так скажешь. L понимает. Они сохраняют драгоценную тишину. Лайт благодарен, что L не ёрзает: он не хочет снова смотреть. Слава Богу, из-за пены он может видеть лишь верхнюю часть его тела. Хотя, осматривая острые лопатки L, Лайт сомневается, что это облегчает жизнь. Он отводит взгляд от бледных плеч, осторожно избегает челюсти, вместо этого фокусируясь на лице. Прекрасный момент, чтобы заметить, насколько изменяются его черты, когда волосы откинуты назад. Если раньше черты лица L казались угловатыми, то теперь Лайт жаждет прикоснуться пальцами к скулам, чтобы почувствовать, насколько они острые. — Ты пялишься, — голос L спокойный, но в нём слышится нотка детского волнения. Лайт игнорирует жар, поднимающийся к лицу. На долю секунды кажется, будто L — садистский учитель, чей тест он просто провалил. «Ты слишком много думаешь», — мыслит Лайт. — «Он просто не привык, чтобы люди смотрели на него». Ему приходит в голову мысль, насколько одинокое и безликое должно быть существование величайшего детектива на земле; он понимает его слишком хорошо. Он позволяет ему почувствовать вкус этой победы. Всё это подтекст, конечно. Он позволяет L выиграть, но он ничего не услышит из уст Лайта. — Я не пялился, — говорит Лайт. Он пытается не оправдываться слишком много. — Без оправдания? Значит, ты всё же пялился. L понимает. L всегда понимает. L насквозь видит всю его ложь с угрожающей лёгкостью. Лайт чувствует, как губы дёргаются против воли, несмотря на чувство тревоги, скручивающееся в его животе. Он может читать L с той же лёгкостью. Он полон решимости вспомнить, как ему это удаётся. — Ты хочешь, чтобы я помыл тебе голову? — спрашивает Лайт с опаской. Это стоит того, чтобы попробовать задать столь странный вопрос. L вскидывает бровь. — Зачем? Он всегда всё хочет знать. И это его право. Они сняли с себя одежду и принимают ванну, но расследование ещё не прекратилось. Лайт сдерживает вздох. — Просто позволь мне это сделать. Сделай прыжок веры, — просит он. Он ненавидит Киру за то, что он стоит между ними. L не стал бы колебаться, если бы не он. Он ненавидит Киру за то, что тот забирает у него L. На мгновение Лайт уверен, что L откажется. У него уже есть подготовленный вежливый ответ, и Лайт знает, как будет звучать голос. Но L кивает. — Хорошо. Лайт смотрит на него так, словно только что исполнилось его желание, и L не может не улыбнуться этому детскому энтузиазму. Лайт этого не видит: он уже тянется к клубничному шампуню. — Нет, не этот, — говорит L. — Используй свой. — Почему? — спрашивает Лайт, и гордость сквозит в его чертах. — Мне нравится запах. Я заметил, что лучше сплю по ночам, когда твои волосы рядом. У L мёртвое выражение лица, но в глазах проблеск неожиданной эмоции, и Лайт верит в то, что это симпатия или желание. В любом случае, ему нравится. Лайт знает, что ему лучше ответить, но ничего не приходит в голову: всё кажется недостаточным, да и во рту внезапно пересохло. Он выдавливает, кажется, слишком много шампуня в ладонь и приступает к работе. Он массирует голову, замечая, что у L удивительно мягкие волосы. Руки Лайта скользят от корней до кончиков, и он лишь сейчас понимает, насколько пряди длинные. Он никогда не прикасался ни к чьим волосам, только к своим, и это невероятное, новое чувство. Возможно, только потому, что это L. Лайт чувствует, как сердцебиение замедляется, и на мгновение задаётся вопросом, о чём же он так беспокоился? Он смотрит на L, глаза которого закрыты, и в нём не остаётся ничего, кроме благоговения. — Ты наслаждаешься этим, — выпаливает Лайт. Это утверждение. И затем L разрушает его вновь обретённое самообладание. Он издаёт звук, опасно похожий на стон, и Лайт хочет ударить его о ванну, чтобы остановился. Но будет только хуже, поэтому он притворяется, что ничего не слышал, хотя внутри всё клокочет. — Ах, ты был прав, это действительно приятно. Ты в этом довольно хорош. Лайт смаргивает изображение L, который шепчет ему те же слова, но в совершенно другом контексте. Он запрокидывает голову L и обливает его волосы горячей водой. L позволяет ему. Лайт хочет, чтобы кто-то сделал с ним то же самое, только, наоборот, выбрав холодную. — Спасибо, Лайт-кун, — говорит L, скользя пальцами по волосам, оттягивая их назад. Лайт смотрит на L, словно видит его впервые. Дело даже не в том, что сейчас он похож на совершенно другого человека, наоборот, кажется, что он впервые видит L голым. И дело совсем не в одежде и в том, сколько на нём слоёв. Из всех людей лишь Лайт это понимает: он знает. Он просыпается от своей задумчивости и нервно смотрит вниз. Он снова переводит взгляд на руки L и замечает метки. Он размышляет, на секунду стараясь не упоминать об этом. Затем где-то в глубине сознания он слышит собственный голос: «Мне не всё равно». Он должен, по крайней мере, попытаться. — L. — Рьюзаки, — исправляет он. В любой другой момент Лайт бы закатил глаза. — Не чувствуй себя обязанным отвечать, — говорит он вместо этого. — Это хорошее начало, — говорит L, и на его лице играет ухмылка. Лайт хочет сменить тему и спросить, почему он его мучает всё время. Это было бы просто, но… Он не хочет идти лёгким путём. Он набирается смелости, глубоко дышит. — Что это? — он кивает в сторону отметин на внутреннем локте. Они похожи на крошечные укусы, словно колония крошечных комаров сосала его кровь в течение нескольких недель. Лайт возмущён идеей, что что-то инородное и опасное течёт по венам L. — Я уверен, что у тебя есть несколько идей, — голос L тихий, но тем не менее уверенный в себе. Лайт хлопает глазами в удивлении. — Ты хочешь, чтобы я угадывал? L выдерживает взгляд Лайта почти отчаянно, словно страшится того, что может произойти, если он позволит себе показать малейший намёк на слабость. — Почему нет? Мы можем сделать из этого игру. — Я не хочу, — говорит Лайт. — Это не шутка. L кривит губы в слабой улыбке, но глаза остаются неизменно холодными. Он не отводит взгляда, когда признается: — Можно сказать, что та тема наркотических средств, что поднялась на днях… Да, я говорил тогда по собственному опыту. Это длилось недолго, но я пренебрегал своим телом потому, что не мог справиться с… Ну, скажем так, я поплыл по течению употребления наркотиков. Это было довольно редко. Тем не менее я бы не сказал, что это не имело никаких последствий. — Но Ватари… — Это было странное время в нашей жизни. Я не могу рассказать тебе никаких подробностей, но… Ватари пришлось оставить меня на год в другом месте. И взрослые, которые должны были за нами присматривать… Они не были столь проницательными, как он. Это не было моей идеей. Но я был высокомерным и инфантильным — меня было легко убедить, что привыкание — это то, что происходит с другими. К счастью, Ватари вернулся до того, как всё зашло слишком далеко. Он заботился обо мне, и я навсегда у него в долгу. Я ничего не смог от него скрыть. — Конечно, он для тебя как отец, — кивает Лайт. — Да… — он замолкает со странным выражением на лице. — Я начал упражнения на расслабление после того… Инцидента. И… Ну, раньше я не ел так много сахара. Мне нужно было что-то другое. Наверное, постоянная тяга к чему-то — вся моя натура. Лайт кладёт руку ему на плечо. — Мне так жаль. — Не стоит. Это моя вина. Я должен был быть ответственным, но подвёл некоторых… Слабых людей. — Что ты имеешь в виду? Впервые за всё время L смотрит вниз, в воду. — Я не только подверг себя опасности. Я должен был защитить их. — Ты не можешь защитить людей от самих себя. — О, это то, во что ты веришь? — огрызается L, кидая на него пронзительный взгляд. — Ну, всегда можно попытаться… — Лайт понижает голос. Он понятия не имеет, что сказать. Этого с ним никогда раньше не происходило. Глаза L становятся ещё больше. — Ты не веришь в спасение тех, кто слабее? — Дело не в этом. Я думаю, что иногда это того не стоит. Ты просто навредишь себе, — отвечает Лайт, удивлённый собственной честностью. — Некоторым людям всегда будет нужна помощь, но это не значит, что ты всегда должен будешь протягивать им руку. L прожигает его взглядом. — Осторожно. Когда-нибудь ты об этом пожалеешь. — Возможно, это была неправильная формулировка. Я имею в виду, что ты должен позаботиться о себе, прежде чем помогать другим, — Лайт качает головой. — Очень мило с твоей стороны пытаться меня утешить, — отвечает L, и его голос, слова покрываются тонкой коркой льда. — Но я предпочитаю тебя предупредить. Это не выигрышная стратегия. Ты не залезешь мне под кожу таким образом, Лайт. С таким же успехом он мог назвать его Кирой. L вылезает из ванны и заворачивается в полотенце как и обычно. Лайт хотел бы остаться в воде, но он всё ещё прикован к L, а Кира, видимо, спит в глубине его души. «Он понимает тебя, но он не видит тебя», — осознает Лайт, и его сердце замирает. Разочарование и печаль заплетаются в тугой узел и падают камнем в яму его желудка. Он практически не ест до следующего приёма ванны и кидается в работу, чтобы этого никто не заметил. Конечно, скрыться от L не получается: он видит всё, даже Киру, в малейших его движениях. Воспоминание о ванне ввинчиваются в сознание Лайта ржавыми гвоздями. Несмотря на все приложенные им усилия — их недостаточно: всё, что видел L — Кира, пытающийся утопить его, отравить его сладким, как мёд, голосом и утвердить свою власть над обоими их телами.***
Им понадобится две недели и слишком много молчаливых, тихих приёмов душа, чтобы снова принять ванну. В этом нет ничего успокаивающего, но они не ссорятся. Они разговаривают гораздо дольше обычного, как бы избегая других действий. Лайт усмехается, думая, что делать им в принципе нечего. L рассказывает о его любимом стихотворении. Возможно, это Лоуренс Аравийский или Бодлер. Лайт не может сосредоточиться, но понимает, что всё это — не ложь. Он чувствует. Где-то в середине предложения L Лайт забывает о существовании Киры. Словно с его плеч сняли ужасный груз. Не это ли невероятное облегчение даёт ему смелость наклониться вперёд? Он осознает свою вину. Всё не так плохо, как он ожидал. Он хватает L за запястье и чувствует его тепло, его пульс. Лайт поднимает глаза и замечает, как кровь приливает к бледному лицу L. Это утешает. Он чувствует себя менее одиноким. Лайт притягивает L к себе, а затем, не зная, что делать, прячет голову в изгиб чужой шеи, и его шёпот рассыпается мурашками по коже L. — Я лишь хотел тебя утешить. Я никогда не… — Лайт, — выдыхает L. Голос звучит так, словно он борется с чем-то очень сильным: со страшным зверем, который грозится проглотить его целиком. «Почему мы не можем навеки спрятаться под водой?» Это не занимает много времени. Руки Лайта обхватывают голову L, пальцы L сжимают плечи Лайта. L моргает, и вот он уже втянут в незабываемый поцелуй. Ничего не осталось, только они и отдалённый звук скользящих по воде наручников. Лайт чувствует, как тело L дрожит, и он задаётся вопросом: чувствует ли он себя виноватым? Нет, не так. Он боится, но борется. Каждая ласка Лайта — угроза его расследованию. Тем не менее сопротивление будет означать признание того, что он может быть побеждён. Он целует Лайта в ответ, жадно и решительно. То, что они делают это в воде, настолько логично и естественно. Он переполнен L целиком. Он тонет в его тайнах, хочет, чтобы прикосновения были вечными, даже если они принесут ему боль, даже если это его убьёт. Как влюблённые в волны и моря люди, желающие быть похороненными в них навсегда, целиком. Это всего лишь поцелуй, ничего особенного. Но он истощает его, словно… Он чувствует, как жар поднимается к лицу. В какой-то момент поцелуй должен прерваться. L не может его отпустить. Он прижимает голову к шее Лайта и дышит, и скользит пальцами по его спине. Лайт чувствует, как всё в нём умирает, кроме сердца — это единственное, что он может ощущать. Стук громкий и невыносимый, и он хочет, чтобы все знали о его существовании. — Я слышу, как бьётся твоё сердце, — шепчет L, и слова стекают по коже. Вот и всё. Он больше никогда не сможет говорить. L в последний раз прижимается губами к его челюсти. Лайт не знает, кого благодарить за своё низкое либидо. Он уверен, что в противном случае сдался бы. Лайт находит в себе силы сказать: — Я не буду сожалеть об этом. Я не лгу. L понимает, как и всегда. Вечно. — Я знаю, когда ты говоришь правду. Ничего не закончено, но это не имеет значения. Длинные, бледные пальцы L касаются его кожи. Наконец, это не просто украденные взгляды и запретные надежды. Всё теперь реально. Лайт будет чувствовать его прикосновения призраками по коже каждый час, изо дня в день. Бесконечно.