Afterlife

      Босые ступни не чувствуют холода, тянущегося по полу из открытого настежь окна. Они уже давно ничего не чувствуют: ни холода, ни боли, что первое время после того страшного дня не отпускала его. Да и окно было открыто скорее в дань памяти по тому времени, когда он чувствовал, что может хоть горы свернуть.       Как давно это было…       В тот день все перевернулось с ног на голову. Авария — визг тормозов, боль, темнота, снова боль по пробуждению. И заверения врачей, что для него не всё ещё потеряно. Он верил, всей душой верил, даже когда услышал по телевизору, что очередной акума терроризирует город. Его Леди нужна была помощь, и он, валяясь, словно мумия — весь в бинтах — на больничной койке целую неделю, чувствовал, что уже может сделать хоть что-то. Он просто не мог оставить свою Леди без защиты. Пусть детская влюбленность давно прошла, она превратилась в чувства куда более глубокие и искренние — товарищи, она была его боевой подругой, которой он открывал спину, готов был броситься наперерез любой атаке, готов был стоять за неё до самого конца, не усомнившись в ней ни секунды. Она знала его, единственная во всем мире знала, каков он на самом деле, и принимала его таким, со всеми его недостатками, этим невозможным мальчишеским характером. Глядя в его удивительные глаза, горящие в темноте парижской ночи, как два изумруда, поблескивающие озорством, она так простодушно и искренне улыбалась, что его сердце всегда переполнялось необъяснимой нежностью к ней. Он чувствовал, что готов был перевернуть этот мир, свернуть горы, поменять местами небо и землю, если только она попросит. Она не просила, ей было достаточно того, что, крепко держась за руки, когда оставалось время перед обратной трансформацией, они прогуливались по крышам, делясь друг с другом тем, чем не могли поделиться ни с кем в реальной жизни.       И она тоже была готова умереть за него.       Как он мог её подвести? — Не надо… — взмолился Плагг, поняв, что подопечный хочет перевоплотиться. Адриан впервые слышал подобный тон своего квами, и хоть тот и пробрал его до дрожи, он так и не прислушался к нему. — Не делай этого!       Мальчишка, глупец! Каким же глупцом он был!       Он больше не сможет ходить. Никогда не сможет. Вот плата за его минутный порыв, расплата за любовь к той, кого он больше никогда не увидит.       Он не верил. Кричал, злился, потом плакал и умолял сделать что угодно, лишь бы снова встать на ноги, снова держать свою Леди за руку под темным парижским небом. Но он не мог. Больше не мог.       Потом пришла апатия, в душе не было даже ненависти ко всему миру, того чувства, что еще хоть как-то держало его на плаву, сохраняя рассудок. — Нет, — решительно отрезал Плагг, когда Адриан озвучил желание передать кольцо следующему Нуару. — Я тебя не оставлю.       Вместе до конца.       Плагг остался с ним. Единственный, кто не отвернулся от него, единственный, кто никак не выражал своего изменившегося отношения к нему. И Адриан ценил это.       Плагг был единственным, кто был рядом. Не считая Маринетт.       Мышцы на ногах атрофировались, его ноги стали похожи на две кривые палки, которые Адриан прикрывал пледом. Он ненавидел каждый свой день, не понимал зачем дышит, и зачем ищет в себе силы каждое утро, чтобы открыть глаза.       Так было до тех пор, пока не появилась она.       Бывшая одноклассница, всегда молчаливая, не умеющая общаться с людьми (с ним, по крайней мере), появилась в его жизни внезапно, но осталась с ним, невзирая на все обидные слова, произнесенные им в пылу отчаяния, на все его слезы и безудержный хохот, когда он пытался доказать ей, что любить его такого — невозможно. Он сам себя ненавидел. Он был сам себе омерзителен. Так что был абсолютно уверен, что и другие любить его таким просто не могут. Но Маринетт лишь улыбалась, стараясь не поджимать губы, смотрела с теплотой своими увлажнившимися большими глазами. Она садилась к нему на кровать, массировала его ступни, ноги, разгоняя кровь по мышцам, и только спрашивала: — Что хочешь на ужин? Может, принести тебе чая?       Он женился на ней. Как он мог не жениться, когда она единственная терпела его, не отвернулась и дарила столько любви и заботы, что хватило бы на десятерых. Он не заслуживал её, что он мог ей дать? Ничего. Он — инвалид, навсегда прикованный к коляске, он не может даже самостоятельно подняться по лестнице, не говоря уже о каких-то более тяжелых вещах. Он был сам себе противен.       Но Маринетт доказывала ему каждый день, что жизнь не закончилась, что даже если весь мир отвернется от него, она останется, будет для него кем угодно — другом, сиделкой… не важно.       Да и предложение он сделал ей после очередного срыва, просто в очередной раз сдали нервы. — Зачем? Почему ты здесь? — кричал он, с силой сжимая кулаки. — Уходи! Оставь меня уже. Неужели ты всю жизнь собираешь возиться с инвалидом? — Да, — был простой ответ. Она плакала, когда опускалась перед ним на колени, целовала его руки, мокрые от ее слез. — Я ведь люблю тебя, — сказала она ему. Она давно не заикалась при нем, давно не боялась задерживать взгляд на его лице. — Я всегда любила только тебя.       Признание, прозвучавшее тогда, что-то задело в нем, растопило. — Ты погубишь свою жизнь, я ничего не могу тебе дать.       Он поставил на себе крест ещё давно, так давно, что уже забыл, почему не покончил с собой еще тогда. Ах да, Плагг не давал, всегда взывал к его благоразумию, говорил, что нельзя сдаваться. А потом появилась Маринетт, и жизнь, если не стала играть красками, то однозначно присутствие другого человека, кто не смотрел на него с жалостью, а просто был рядом, когда это было нужно, не могло оставить равнодушным.       Три года прошло с той аварии. Три года он смотрел новостные репортажи о победах Леди Баг, и сегодня, в этот холодный осенний день, в самом преддверии зимы, он так же ждал новостей, чтобы узнать о ней хоть что-то.       Но она сама пришла. Ввалилась в настежь распахнутое окно, кажется, не замечая в темной комнате никого постороннего. Закрыла окно за собой таким уверенным движением, будто для нее было вполне обыденным вот так приходить в чужие дома и вести себя подобно хозяйке. Но с другой стороны… это ведь Леди Баг, ей все можно…       Она как-то слишком шумно вздохнула, а может, это просто Адриан ловил её каждый вздох. Она повернулась в сторону неприметной двери, ведущей в ванную. Та была скрыта книжным шкафом, значит, Леди Баг точно знала, что ванная находится именно там. Она сделала шаг, тяжело опираясь на правую ногу, ещё один, стиснула зубы, вцепляясь подрагивающими пальцами в собственное бедро.       Вспышка света обратной трансформации продлилась всего мгновение, а потом снова наступила темнота, но даже в этой темноте Адриан не смог не узнать её… свою жену. — Моя Леди… — прошептал он, а Маринетт тут же вздрогнула, поворачиваясь к нему, а потом зашипела сквозь зубы, потому что ногу стрельнуло болью. Она осела в кресло, как раз стоящее у окна, и вновь вскинула голову, встречаясь взглядом с пораженным супругом. — Я… я… — впервые за три года стала заикаться Маринетт. — Ты ведь все видел…       Она опустила голову, пряча горькую усмешку. Правильно, чего уже отнекиваться от очевидного? Вот теперь точно у нее нет от мужа секретов и, пожалуй, Маринетт была рада этому. На душе сразу стало легче. — Ты все это время была рядом, — услышала она пораженный шепот Адриана.       Маринетт вздохнула и подняла голову. Супруг сидел в своем инвалидном кресле, его ноги стояли на полу, и Маринетт не составило труда понять, что, наверное, они уже посинели от холода. Превозмогая боль, она поднялась и прохромала к нему, подбирая с пола откинутый плед, одну за другой подняла его ноги и поставила их на подставки после чего накинула плед Адриану на колени. — Прости, что не сказала тебе этого раньше, — тихо сказала Маринетт, почему-то не решаясь поднять взгляд.       Адриан подался к ней, хватая ее за руки. Он поднес их к своему лицу, покрывал её руки, пальцы, запястья поцелуями. Мокрыми от слез. Из его горла то и дело вырывались хрипы, он прижимался к ее коже губами и все бормотал: — Прости меня… прости… — Почему… — сдавленно пробормотала Маринетт, почему-то испытывая странную тягучую боль в груди. — За что ты просишь прощения? — Я подвел тебя… я подвел тебя, Моя Леди. Но я… я так тебя любил, я так сильно любил тебя…       Маринетт пораженно замерла и одернула руки раньше, чем подумала о том, что делает. — Кот? — недоверчиво выдохнула она.       Адриан вздрогнул и, наконец, поднял голову, посмотрев на жену. В его глазах Маринетт увидела бездну боли, отчаяния и бесконечной вины. За эти три года Маринетт много чего думала по поводу внезапного исчезновения Кота Нуара. Она искала его, пыталась отследить по коммуникатору, но, видимо, он больше не трансформировался. Она расширила зону поиска, увеличив карту до всего мира, но и там ни в одном ее уголке значок зелёной лапки так и не появился.       А оказывается, все это время… — Я был им когда-то… — с болью признался Адриан.       Почему она пятится от него? Почему так больно смотреть в её глаза, полные слез? Адриан слышал, чувствовал, как стучит в груди сердце и вдруг — перестало, когда лицо его Леди, его жены скривилось от боли и побелело, как полотно, даже в этой полутьме это было заметно, и начала оседать на пол.       Адриан просто сделал рывок, оттолкнулся руками от подлокотников, и впервые за три года ноги повиновались его воле. Он поднялся с кресла, сделал неуклюжий первый шаг и растянулся на полу, потому что ослабевшие мышцы не могли удержать его. — Адриан! — обеспокоенно воскликнула Маринетт, быстро справившись с головокружением, и бросилась к супругу. — Ты… ты встал! — не веря самой себе, выдохнула она.       Она помогла ему вернуться в кресло, и опустилась подле него на колени, крепко взяв за руки. Маринетт смотрела на него с такой радостью, таким счастьем, что у Адриана щемило в груди. — Мой Котёнок… — повторяла она, прижимая его ладони к своему лицу и оставляя на них быстрые поцелуи, — я нашла тебя… Я, наконец, нашла тебя…       Адриан гладил её по волосам, стирал слезы с ее щек. Ему так хотелось сказать ей что-то, ему хотелось до бесконечности просить у неё прощения за всё, что он успел сделать и за всё, что сделать не успел, но слов не было, только сердце колотилось как бешеное, когда Маринетт повторяла, снова, как и много раз до этого: — Ты будешь ходить! Обязательно будешь! — в её голосе звучали искренняя радость и абсолютная уверенность, не разбавленная отголосками усталости.       И теперь Адриан всем сердцем верил этим словам.