Скрестил ли ты пальцы?

      — Я люблю тебя, — ты улыбаешься, касаясь рукой моих волос. Целый мир застывает в этом миге, и грудь наполняет странное чувство: вот бы он длился вечно.       Но нет.       Ты прячешь другую руку за спину, а в голове стучит и стучит набатом вопрос: скрестил ли ты пальцы, Дэйк? Мы ведь оба были детьми, оба сыпали обещаниями направо и налево — не трогать чужие игрушки, не обзываться, не рассказывать маме — и оба, клянясь, скрещивали пальцы за спиной, разве нет? Делая так, ты знал, что твои слова больше ничего не значат.       Другой человек верил.       Я знаю, что между нами нет и не может быть никакой «вечной любви». Мне всего шестнадцать, и легко говорить, что всегда будешь с кем-то вместе, когда мир кажется понятным и предсказуемым. Мы оба, конечно же, знаем истории, когда между двоими людьми мгновенно проносились искры, едва ли не электрический ток, сердца бились в унисон, дыхание сбивалось и кружилась голова, и не было пределов для любви — хоть в шестнадцать, хоть в двадцать пять, хоть в пятьдесят. Истории, где двое людей расставались молодыми и, пронеся любовь сквозь всю жизнь, не женились на других, встречались в старости и лишь тогда наконец обретали счастье, но…       Но это не про нас.       Каждый раз, когда мы идем по улицам, когда твои теплые чуть шероховатые пальцы сжимают мои и ты говоришь о любви и о том, как со мной хорошо, мне так и хочется взглянуть на твою другую руку, но я никогда не смотрю. С тобой просто, Дэйк, просто и легко. Может, поэтому я в конце концов и уступила тебе — несмотря на то, что ты самовлюбленный сердцеед и не понимаешь слова «нет», и лучше было бы в тебя не влюбляться, но с тобой я могу… быть собой. Говорить то, что чувствую, а не подбирать слова, чтобы кому-то угодить. Знал бы ты, как я устала подбирать слова…       Я не знаю, что будет с нами дальше, Дэйк. Из-за тебя мир вдруг сделался непредсказуемым, как море в шторм. Когда разумом понимаешь, что если не удержишься на доске, тебя сметет неумолимой волной и закрутит в вихре белой пены, а душа дерзко подначивает не просто удержаться — взвиться на гребне, задыхаясь от восторга и гордости. Ты умеешь это делать, Дэйк. Я нет, как бы ты меня ни учил.       За время, проведенное с тобой, я ясно поняла, что ты ненавидишь подлость. Нельзя ничем другим так быстро вызвать твой холод и отчужденность. Что ж, хоть в этом нам с тобой повезло.       И все же, думаешь, я не замечаю, какими взглядами ты провожаешь других девушек и какими взглядами они провожают тебя? Я научилась больше не сравнивать себя с ними, а их презрительные взгляды и поджатые губы вызывают лишь улыбку. Пусть смотрят. Ты никогда не скрещиваешь пальцы в разговорах ни с одной из них, потому что ничего им не обещаешь.       Их привлекают твои золотистые волосы, собранные в замысловатый хвост, и загорелая кожа, и широкие плечи, и зеленовато-голубые, почти бирюзовые глаза, и татуировки… Как-то ты признался, что они ничего не значат, ни одна из них. Ты сделал их просто потому, что они тебе нравятся.       Но так даже лучше.       Я бы набила цветной ловец снов на предплечье, чтобы он не пускал ко мне сны, где ты говоришь «Я люблю тебя» и скрещиваешь пальцы за спиной.       — Я уезжаю в Австралию, — говоришь ты, и в сердце будто входит игла. Я ожидала этого, ожидала, что однажды ты скажешь это среди шума прибоя, кружащего голову запаха соли, от которой задубели твои волосы, и выжигающего солнечного света. — Не волнуйся, я скоро вернусь. И буду тебе писать.       Лучезарная улыбка трогает твои губы, улыбка, от которой сердца обычно разбиваются с глухим треском, а осколки шрапнелью разлетаются так далеко, что не собрать. Ты уедешь, и скоро вернешься (скоро — через несколько месяцев, да?), и будешь писать, но только ли мне? На память, на вечность от тебя останутся сотни фотографий на телефоне, ощущение прикосновений к коже и амулет, крохотная синяя доска на черном шнурке — ты подарил ее в день, когда облил газировкой клуш, приставших ко мне из-за того, что мы вместе гуляли по торговому центру.       — Я вернусь за тобой.       После всего, что было, после всего, что взрывалось, и гасло, и снова взрывалось, скрестил ли ты сейчас пальцы, Дэйк?       Скрестил ли ты пальцы?