Fault

      Выхода из мрака не было.       В ушах шум, смешанный со звуком вспышек тока. Салли медленно открыл глаза. Или же просто поднял веки. Он не был уверен, что от его глазных яблок что-то осталось. Тем не менее, он видел, видел абсолютную черноту перед собой, свою мерзко-оранжевую форму и... — Матерь божья.       Слишком знакомый голос звучит сквозь застывший в ушах писк. Взгляд устремился на источник звука и Салли тут же пожалел, что может видеть. Они стояли друг напротив друга, не желая и не чувствуя себя способными что-то говорить. — Чувак... — голос дрогнул, — Ты не можешь убить меня второй раз, поэтому хватит так на меня смотреть.       Ларри хотел улыбнуться, но получилось откровенно плохо. Может, шаг навстречу выйдет лучше? Нет. Ноги, будто чужие, его не слушаются. — Ты ведь не будешь швырять в меня своей маской, пытаться выдрать волосы? Они хоть и призрачные, но знаешь, как долго я их не расчесывал и не мыл? Вообще лучше не прикасаться.       Салли продолжал стоять молча. Джонсона уже начал охватывать страх. Он никогда не видел друга таким, не мог представить, что тот сейчас чувствует. Может, бесконечную ярость. Или... — Больно, — хриплый крик пронзил штыками окружающую тьму, Салли упал на колени. — Мне так больно, чёрт подери!       Джонсон наконец почувствовал свои ноги. Быстро преодолев пару метров, что разделяли их, он рухнул рядом. Этого не было видно через маску, но Ларри чувствовал, что тот плачет. — Я думал, ты будешь зол, когда мы встретимся, — Ларри шмыгнул носом. — Но я и представить не мог, что это произойдёт так скоро. — Я зол? Я очень зол, Джонсон, ярость бушует во мне, — эмоции не подчинялись Фишеру. Он чувствовал себя волной, бившейся о берег, и одновременно кораблём, тонущим в шторме. — Но её меньше, чем печали, которая заполонила мой разум. Ларри, как? Я все это время не понимал, как ты мог меня оставить? Когда я увидел твоё мёртвое тело... чувствовал себя брошенным щенком, брошенным в клетку, брошенным в пропасть, — речь Салли была сбивчивой, со скачущей тональностью, меняющейся громкостью. Он переходил на шёпот и наклонялся к уху Ларри, оглушая его. — Мне было страшно, а из головы не уходила мысль «Почему?». Когда я заносил нож над нашими родителями, мой внутренний голос кричал и разрывал барабанные перепонки: «Почему ваш сын сделал это?».       Фишер сидел на коленях, уткнувшись носом в черную пустоту, в пол, относительно этого места. Ларри пытался обнять друга, обхватить его дергающуюся от рыданий спину, не заметив, как и по его щекам стали течь слёзы. — Я убил всех наших близких... Это был не мой выбор... Но я сделал это... Понимаешь? Сделал! Убил! Я раскромсал их всех своим ножом, потому что не нашёл другого выхода! Потому что у меня не было сил искать другой выход! Потому что половину меня похоронили вместе с тобой... Джонсон, ты эгоист и слабак, но и я не лучше. Я бы хотел умереть, но уже мёртв...       Ларри не знал что сказать, ибо не находил себе оправданий. Смотря на скорченного Фишера, что пытался вытереть слёзы рукавом, как ребёнок, он заметил ужасное. Определённо, он видел многое дерьмо, но даже срезанные скальпы в сундуке миссис Пакертон не сравнятся с этим. Джонсон силой притянул к себе руки Сала и в ступоре смотрел на его ладони. Его кожа выглядела будто плавленый воск на свечи, только в тысячи раз страшнее. — Салли...       Не было похоже, что тот его слышал. Тогда Ларри расстегнул застёжки, держащие маску, и медленно снял её. На лице было почти тоже самое, что и на руках. Расплавленная электричеством кожа стекала и сглаживала контуры старых шрамов. На щеках из-за этого кошмара было не различить солёных капель, некоторые из них собирались на более-менее уцелевшем подбородке и падали на оранжевую форму. В голове Ларри отбивала ритм единственная, очень горькая и разрывающая изнутри мысль «Из-за тебя. Из-за тебя. Из-за тебя...». Джонсон чувствовал себя чуть ли не тем древним злом, против которого они так отчаянно боролись. Обезображенные руки в собственных ладонях, лысина вместо неопрятных синих прядей и безмерная горечь, витавшая в воздухе – то, что напоминало: ты хоть и не живёшь, но всё же существуешь и даже своим существованием продолжаешь причинять вред.       Ненависть к самому себе захлёстывала их обоих. Мрак, окружавший и давивший, стал ещё холоднее.       Выхода из мрака не было.