Арена Надежды

Свет монотонно дрожал – где-то очень высоко, выше яркого рекламного щита с пышногрудой блондинкой, зубастой как три акулы сразу, - собиралась перегореть лампочка. Она сигналила «SOS», плакала и страдала, а потом осталась наедине со своей болью, на своих десяти футах от золотого пучка волос рекламной блондинки. У нее никакого шанса выжить, думал Мигель. У долбанной лампочки нет шансов. «А у меня – есть». Он ерзал на жестком пластиковом стуле. Шесть часов уже тянулась очередь, похожая на какой-нибудь цирк уродцев далекого прошлого – прямо перед Мигелем кашляла кровью очень маленькая и худая женщина; несколько раз вырез ее выцветшего серого платья сдвигался и из-под ткани показывалась черно-розовая набухшая опухоль. Платье было мокрым на груди – от пота или гноя. Через два стула сложил могучие руки на груди огромный чернокожий – весь лоснящийся, как будто намазанный маслом; по нему можно было сверять часы – каждые тридцать минут он начинал биться бритым черепом о прохладный пластик стены и пускать слюни из широкогубого рта. На чернокожего с отстраненным любопытством оглядывался молодой человек щеголеватого вида, в блестящем люрексом пиджаке и каких-то дурацких канареечно-желтых брюках. Его лицо до половины было закрыто пестрым шелковым платком, а затем платок соскользнул ненароком, обнажив черно-лиловую гумму вместо носа, похожую на огромный цветок орхидеи – или навозную кучу, это уж как посмотреть. Мигель жмурился. Лампочка тоже страдала, и в отличие от людей из длинной очереди, надежды у нее не было ровно никакой. Перегорит и ее выбросят без права на второй шанс. Сегодня у Мигеля выдался хороший день. Правая рука – чужая и розовая, похожая на свиную ляжку, немного успокоилась. Ее удалось втиснуть в рукав рубашки, хоть Мигелю и мерещились пыточные орудия, цепи и прочая средневековая гадость. Мигель прижимал руку к животу. В глубине распадающейся и опасной, как ядерный реактор, кости бился четкий, болезненный пульс. Где-то в самом хвосте длинной очереди кричали в голос, и Мигель считал: ему еще повезло. Надрывные крики сменялись короткими стонами. Там умирали, понимал Мигель, и умирая, хотели жить. Он старался не пялиться на соседей – только на рекламный плакат, многоцветный, как рассеянная в кристаллах кварца, радуга. Блондинка, лампочки, пластик. Рука разбухла, а штаны сваливались с тощего пояса. Мигель читал, словно молитву: «Арена Надежды», и надеялся – почему бы и нет. Лучше надеяться, чем просто вытянуть перед собой розовую мертвую руку, позволить ей прорасти в печень, легкие и мозг; он надеялся - как и все эти люди, сто или двести человек, в одном длинном и узком помещении, где высоченные потолки кажутся устремленными к самому богу. Бога звали «Надежда». В смысле – корпорация «Надежда». Блондинка была гало, выдуманным и идеальным образом, эротической мечтой тысяч мужчин, а женщины ей не завидовали, а тоже восхищались; она открывала сезон за сезоном Арены, но управлял ею кто-то другой. Здесь Мигель останавливался и улыбался «Наде». Он не хотел знать, кто на самом деле скрывается за гало; кто дарит кричащим и воняющим смертью людям призрачный шанс на исцеление и очень реальный – на быструю и относительно немучительную смерть. Рука болела. Мигель задремал, и ему снились дерущиеся друг с другом лампочки – светловолосые, как скандинавские викинги; снилась Надя, а потом выкрикнули его номер – «Двести тридцать шесть», и он подскочил, заторопившись к узкой зеленовато-белой двери. Лампочка моргнула и погасла. Наверное, это был дурной знак, но Мигель только упрямо мотнул поредевшими в последние недели волосами. Он продолжал надеяться. Рука подвела Мигеля – дурно дернулась, дверь он не сразу закрыл, и немного помялся на пороге, возвращая на место, пока не щелкнуло. На него прикрикнули мелодичным женским голосом: - Поторопитесь, пожалуйста. Пальцы соскользнули с ручки. Щелкнуло. - Извините, я… - Пожалуйста, поторопитесь, - повторила девушка за широким письменным столом светлого дерева. Мигель оглядывался. Приемный кабинет напоминал сказки про Пряничный домик. Полукруглый диван легко было принять за взбитые сливки с карамелью, широкий и закрытый наглухо шкаф – за ломоть медового торта, стол и стулья – за хрусткие меренги; даже фикус на желтовато-белом подоконнике вызывал ассоциации с безвкусно-аляповатыми розочками на свадебных пирогах; и куклой-невестой лупоглазо таращилась хорошенькая круглолицая шатенка. Мигель почему-то вспомнил: такой оттенок волос называют «темно-медовым». Приторный запах – духов секретарши или освежителя воздуха свернулся на языке; Мигель сглотнул: его подташнивало. Перед шатенкой всплыл голографический экран. Она ткнула строчку «создать новый файл» ногтем-рыжей капелькой. В другое время и в другом месте Мигель отметил бы, как обтягивает грудь золотистая блузка, но сейчас всплыл образ щеголя с ноздреватой опухолью вместо нижней половины лица; парень из очереди мог сойти за энантиоморфного двойника секретарши. Вряд ли ей понравится такая идея, рассудил Мигель. Секретарша морщила маленький носик, как мышонок из мультфильма. - Имя. - Что? - У вас проблемы с речевым центром? – шатенка тряхнула пушистой головой – в ушах звякнули спирали-сережки; прозрачно и равнодушно скользнула взглядом. Хуже всего, вопрос не попадал в разряд «ты дурак, что ли». Они не берут «мозговых», вспомнил Мигель. Он поерзал на неожиданно жестком и холодном стуле. - Нет. С рукой… Мигель Эрнандес. - Возраст, место рождения, семейное положение, место работы, диагноз, маркировка. Голоэкран рассыпался картинками. Ногти мелькали туда-сюда, вбивая информацию. - Двадцать шесть, Лос-Анжелос, холост, сотрудник ЧС… Ногти вопросительно замерли. Они с экраном сговорились, жили отдельно от сахарной куклы-секретарши, золотозубо хихикали. Новая жертва, повторяли они. Ты надеешься, правда, жертва? Мигеля затошнило сильнее. Конфетный запах забил легкие; позади секретарши стоял кулер, но никто не предлагал воды Мигелю, а сам он попросить не решался. - Саркома, - он прикрыл разбухшую руку здоровой, точно наготу мертвеца, подумав: они забрали нашу терминологию; не смогли придумать ничего лучше цветовой гаммы для обозначения, кого лечить, а кому вежливо кивнуть, даже если полутруп тянет к тебе дрожащие руки и хрипит окровавленным ртом, умоляя о помощи. Ты говоришь: потерпите, сэр, потому что у него из брюха торчит кусок арматуры, или отпилена стеклом половина черепа. Ты оставляешь мертвых, и идешь спасать живых. Воздастся каждому по деяниям его: вот чем все закончилось. Ногти шатенки барабанили многоточие, и он ответил: – Маркировка: черный. И улыбнулся, как улыбаются только в старом-добром латино-Гарлеме (зубы еще не искрошились, пусть секретарша оценит): - Но я все еще надеюсь. Контракт ему вручили на дешевом одноразовом планшете. Мигель вертел в оставшихся подвижными пальцах эту штуку, похожую на резиновую стельку, и то высвечивал убористый текст, то прятал его, пока от планшета явно не потянуло горелым пластиком. Тогда Мигель прекратил. Условия он и так великолепно знал. Кто не знает шоу «Арена Надежды?» Маркировка «черный»: смерть. Надежда есть даже у мертвых. У тебя нет денег, чтобы лечиться, а власти не хотят тратить ограниченный бюджет на обреченных? Иди в шоу. Тебя спасут высокие технологии, за пару часов исцелят от любой смертельной болезни… в аренду. Вроде ипотеки. Сейчас – дом, платежи – в рассрочку. Потерял работу – останешься на улице. Арена Надежды милосерднее. Просто придется драться с другими; победитель получает все, как поется в той старой песне, которую напевала еще бабка Мигеля; исцеление и жизнь плюс приз в двадцать тысяч кредитов. Некоторые шли на Арену ради денег, подделывая справки о болезни, однако Мигель понял: мошенники не пройдут. После того, как шатенка-секретарша договорила последние фразы стандартных формулировок, которые заканчивались «в случае вашей смерти вы согласны предоставить тело для дальнейших исследований», - здесь футболка Мигеля противно прилипла к спине, - конфетная комната распахнулась зевом стерильно-белого коридора – ослепительного, как видения клинической смерти. Вместо рая, правда, оказалась кафельная комнатка с кушеткой и мигающим лампочками прибором в полстены. Вместо ангелов – пара медбратов, лица у которых были закрыты полумасками, но смеялись глазами. - Добро пожаловать, - сказал один. - Раздевайся, - добавил второй. Мигель скинул одежду, далеко отставляя руку, прятать ее не пытался – все равно отрежут, а из зараженных клеток, куда она успела прорасти, откачают всю гниль, словно ассенизаторы – дерьмо из засоренной канализации. Спустя пару дней Мигель будет здоров. Спустя пару дней Мигель будет драться за жизнь; но это куда лучше, чем покорно сдохнуть. У бабки Мигеля, которая напевала «победитель получает все» и умерла от какого-то рака по женской части, такой надежды не было. Спасибо Господу и Арене. Спасибо. Он скомкал одежду, лег на кушетку. Интересно, что с вещами делают, мелькнула мысль: медбратья брезгливо пихнули ком джинсов-футболки-трусов ногой. Сжигают, скорее всего, решил Мигель. Личные вещи участников Арены бывают пропитаны гнилыми соками и воняют. Его осмотрели-ощупали беглыми легкими прикосновениями, пальцы медбратьев сильно пахли табаком даже через резину хирургических перчаток. Здесь потолки тоже убегали в бесконечную даль и потрескивали люминесцентом. Ровная голубизна кафеля успокаивала. - Встань, - приказали после короткого осмотра. Рядом уже поблескивала тележка. Мигелю она напомнила носилки спасателей, только носилки тащили собственными силами, без всяких колесиков. И регенерационный раствор вкалывали на месте. Если маркировка – красный или желтый, конечно. С зелеными особо не возились, отделываясь легкими обезболивающими. Все честно. - Ложись, - медбрат повыше хлопнул Мигеля по голому плечу. - Уже? – спросил он. Тот хмыкнул: - А чего тянуть? Чем быстрее тебя почистят, тем быстрее выйдешь драться. Шоу не должно простаивать, верно? Кажется, он подмигнул второму. Оба рассмеялись. Мигель подумал об очереди – его номер двести тридцать шесть, и столько же после; интересно, берут ли всех? Бои Арены Надежды проводятся каждый день. - Хорошо. Тележка показалась ему холодной, точно ее прикатили из морга. Потом медбрат щелкнул иглой-скорострелом в сгиб локтя, где явно проступала из-под смуглой кожи вена. Мигеля накрыл сон. Фельдшерское образование подсказывало Мигелю: под общим наркозом ничего не почувствуешь, а на деле вышло странно. Он будто плыл – и пытался нырнуть, глубже, еще глубже; где-то среди кораллов, актиний и лупоглазых рыб ждали пиратские сокровища и черные жемчуга. Его удерживали: сначала грубо, рыболовными крючьями-занозами в коже, он раскровянил себя сотней ранок - и крючья исчезли. Мигель очутился в объятиях – теплых и ласковых. Хорошо, говорил ему безликий и добрый некто, я не буду тебе мешать, только разреши плыть рядом. Этот некто поддерживал под живот, как ребенка, учил задерживать дыхание, не давал захлебнуться. В конце концов, Мигель нашел пару золотых колец, пригоршню старых монет, подернутых прозеленью, запихнул за шиворот скользкие раковины-жемчужницы, и тогда безликий добрый человек подбодрил: ты молодец, а теперь всплывай. Мигель хотел отказаться – мне и тут хорошо, вода теплая - но поднял голову, увидел солнце, и оттолкнулся от толщи воды – навстречу. Проснулся Мигель с чувством благодарности и легкого стыда: он ведь так и не сказал спасителю «спасибо». А еще он проснулся с несильным головокружением и блаженным отсутствием боли в руке. Сначала оглядывался, но смотреть в обычной больничной палате было особенно не на что. Те же кафельные стены, жесткая койка и пищащий аппарат с проводами, что заканчивались белыми присосками на груди Мигеля. Мигель заворочался. «Рука». Долгие несколько секунд его била паника. Руку отрезали. Просто выкинули, и теперь на Арену выйдет калекой… «Да нет же». Калеки на Арене не дрались. Мигель резко сел, и вытянул ладони перед собой. - Hostia!* - не удержался он. (* «Бля!») Разбухшую, похожую на протухшую колбасу, конечность заменил протез… или не совсем протез. Штуковина в стиле Арены Надежды: они не позволяют тебе забыть об «ипотеке». Рука напоминала голую кость и была сделана из легкого металла или какого-то органического пластика. Суставы послушно сгибались и разгибались – без мышц и сухожилий; Мигелю почудилось, что новая конечность слабо светится. Или мерцает, словно давешняя лампочка над рекламой. Наверняка, рука (рука, а читается, будто лампочка) умела что-то еще. Арена Надежды – это в первую очередь шоу. Мигель чувствовал себя прекрасно – лучше, чем до болезни, лучше чем когда-либо. Нанотехнологии Арены не только забрали уродливую отравленную руку, но и почистили метастазы. Мигель сглотнул, словно пытаясь проглотить страх. Арена Надежды – это гладиаторские бои на смерть; и теперь ему нет дороги назад. Дверь скрипнула, и Мигель откинулся на плоскую подушку, полузакрыл глаза, притворился спящим. Прибор с присосками пищал теперь чаще и громче, потому что сердце металось, словно кролик в силках. Он ожидал пахнущих дешевыми сигаретами медбратьев, но вместо них появился невысокий парень, девицы бы назвали его «утонченным» или «хорошеньким», а Мигель просто подумал как о «пидоре мелком», - причем, определение получилось беззлобным. Просто, ну… мелкий пидор как он есть. Чистенький, с каким-то детским или вообще кукольным личиком. Темные волосы прилизаны, темные же глаза только что не подкрашены, зато все в ресницах. Еще один медбрат, наверное. Парень провел по руке-протезу, и Мигель чуть на полметра не подскочил. Пластиковая «кость» оказалась чувствительной, почти как живая – ему словно пощекотали локоть. Притворяться спящим смысла не было. Он таращился прямо в круглые глаза «мелкого пидора». - Ты медбрат? Вроде все в порядке. Куда теперь? Смазливый парень положил на кушетку хрусткий сверток и качнул головой. - Это одежда? Эй, куда теперь-то? Тот нахмурился, снова мотнул головой – так, что натянулись и выступили сухожилия на тонкой шее. - Ты чего молчишь? Парень не ответил, а Мигель не стал интересоваться дальше – и отвернуться тоже не стал просить; он не стеснялся наготы. Одежда оказалась пижамой из полунатуральной фланели – мягкой и удобной. - А вроде на Арене во всяких пестрых прикидах выступают… да ладно, я знаю, еще не сейчас. Когда? Парень шумно выдохнул, а затем указал на дверь. Мигель прошел по узкому полутемному коридору, спиной ощущая чужое присутствие – правда, молчаливый тип не выглядел опасным, да и вырубить его здоровый (теперь здоровый! Снова здоровый!) бывший спасатель мог одним ударом, и все равно – передергивал лопатками, будто от зуда. Коридор закончился комнатой – такие бывают в самых дешевых мотелях: кровать, тумбочка с планшетом-записной книжкой, шкаф из опилок и крохотный санузел. Вместо окна – широкая лампа-голо, сейчас она показывала яблоневый сад. Мигель терпеть не мог яблоки, и решил потыкать позже. - Здесь я буду… до боев? – он снова натужно сглотнул. Парень кивнул. - Тебе что, язык отрезали? - разозлился Мигель, и осекся. Парень кивнул снова. А затем открыл розовый рот, демонстрируя за рядом зубов темную мокрую пустоту. - Извини, - только и сказал Мигель. Тот подошел к столу, взял планшет и размашисто вывел прямо пальцем, без стилуса: «Наблюдатель. Айзек». - Айзек, - озвучил Мигель. – Наблюдатель. Типа… присматриваешь за мной? Пальцы с гладкими, только что не лакированными ногтями, снова забарабанили по сенсорной глади: «Готовлю к боям. Первый завтра». Завтра. Мигель сжал ноги – срочно захотелось в туалет, потом отпустило и он сел на кровать. - Хорошо, Айзек. Расскажи, как тут что, - он пригласил сесть рядом, а сам уставился в бежевую стенку, перебирая пальцами ног; под ними стлался упругий ковролан – тоже дешевый, но приятный. Тот пристроился на уголке. «Бои каждый день. Для того, чтобы получить неограниченное право использовать собственность Арены…» - Я читал контракт, - перебил его Мигель. Айзек печатал быстрее той секретарши-шатенки; наверное, он привык общаться подобным образом. Если грамотный – не страшно быть немым. «Нужно одержать победу в трех боях. Ничья засчитывается как поражение обоим участникам». - Чтоб не договаривались, понимаю, - Мигель взъерошил волосы – неровно отросшие, они лезли в глаза и раздражали. Он осознал, что действует «новой» рукой, а ведь успел отвыкнуть использовать раздутую больную конечность. «Формально убивать необязательно, достаточно «вырубить» противника, но де-факто такие случаи редки, не более трех процентов». Почему, чуть не спросил Мигель, но решил: другие меня не касаются. «Я так же буду приносить тебе пищу и все необходимое. В разумных пределах». - Понял. Айзек остановился. Указательный палец завис над планшетом, напоминая знак вопроса. Потом он набрал, отворачиваясь к голо, где яблоки сменились альпийским лугом и пасущимися коровами: «Доверься мне, Мигель. Я постараюсь сделать так, чтобы ты победил». Пока Айзек ходил за едой для подопечного, Мигель осмотрелся еще раз. Ничего не изменилось: кровать, шкаф, планшет. В ящике стола он нашел другой, с контрактом, и стоя напротив голо, где теперь мелькали виды заснеженной тундры с высоты птичьего полета, вслух зачитал пункты о согласии на риск. На смерть. Арена Надежды – это в том числе, возможность умереть быстро и почти красиво; все лучше, чем в собственном дерьме и гнили. Вот только умирать Мигелю не хотелось. - Доверься, - передразнил он Айзека. Он представил его голос: жеманный, тянущий гласные и грассирующий сонорные звуки. Мелкий пидор. Ладно, может быть, он не так уж плох. Интересно, что случилось с его языком? Мигель спрятал контракт и потыкал голо, меняя тундру на пляжи, пляжи – на рассвет в прерии; песочная змейка испуганно дернулась от камеры, высунув раздвоенный язык. «Прошлый победитель Арены? Или проигравший?» Шоу всегда заканчивались окровавленным телом одного (бесплатное телевидение цензурило особенно жестокие моменты зернистыми «квадратиками», а платное – показывало во всех подробностях), и воздетыми в небеса руками второго бойца; рядом всегда крутились кукольные герои – Надежда и Рок. Глуповато-красивая блондинка и откровенно нелепого вида толстый тип в полосатом лоснящемся на пузе и заднице костюме, поэтому в народе Рока называли менее пафосно – Обломом. Мигель подозревал, что оба – просто компьютерная графика, вроде квадратиков. «Завтра проверю». Змея на голо шмыгнула под камень. Мигель снова ткнул, попал на буколический пейзаж с деревенскими домиками, и почему-то разозлился. Чертова графика. Три процента выживших – это много. «Спрошу», - решил он. В дверь как раз постучали, и Айзек вкатил тележку с простой, но хорошей сытной едой – томатным супом, бифштексом, парой яблок и сливовым пирогом. - Спасибо, - сказал Мигель. Его рот наполнился слюной. Он уничтожил пищу минут за десять, и остановился только на пироге. Айзек так и стоял напротив, словно официант. - Хочешь? – Мигель разломил кусок, испачкав искусственные пальцы темно-коричневой начинкой. – Выглядит довольно аппетитно… Айзек шевельнул губами, принимая угощение. Наверняка, это означало «спасибо». - Слушай…- Мигель замялся, и так и не спросил «что случилось с твоим языком». – А ты меня как готовить будешь? Что-то я здесь не вижу спортзала, да и с местом неважно. «Ну и ты не похож на мастера спорта», - проглотил недосказанное вместе с куском пирога. Айзек улыбнулся. Губы у него были мокрые и розовые. Он протянул Мигелю очки. - А, очки… стой, но они же не… Айзек вывел на планшете: «Только ментальная подготовка. За физическую не беспокойся. Твоя рука – не только конечность». Мигель фыркнул. Ну да, шутка в стиле Арены. - Можно начинать? – он потер живот через «пижаму». Айзек кивнул, и Мигель нацепил очки-«виртуалы». Он много раз проходил подобные «ментальные» тренировки – начиная с пятнадцати лет, когда сдавал на права, и заканчивая ежемесячными проверками на работе. Здесь отличались только условия игры: круглый диск, похожий на медную монету из музея истории и Айзек напротив. «Готов?» Здесь он общался ярко-синими буквами, будто в чате. - Угу. «Я читал твое досье. У тебя медицинское образование и опыт работы в экстремальных ситуациях. Твои шансы действительно велики», - Айзек «говорил» немного машинно, словно был роботом. - С кем я буду драться? «У меня нет такой информации. Это против правил». Мигель поежился. «Монета» под ногами блестела, а вокруг была пустота, программисты поленились прорисовывать текстуры. Айзек, однако, выглядел очень похоже, из чего Мигель сделал вывод: давно работает. «Одна общая деталь: вам всем даны некие сверхспособности, связанные с… заменяемой частью тела». - Шоу должно быть интересным, - согласился Мигель и выставил перед собой кость-руку. От нее покалывало в позвоночнике. «Я буду трансформироваться. Атакуй». Мигель успел среагировать на последней завитушке слога, когда Айзек превратился в переплетение змей-конечностей, словно в индийского бога Шиву, и чуть не сбил с ног. Рука завибрировала. Мигель ударил. Это только голо, подумал он, и ударил снова. Рука будто сама вела его, слабо светясь и посылая импульсы в хребет. Мигель подпрыгивал на метр, кувыркался в воздухе, и бил, рвал бесконечно меняющуюся, бесформенную плоть Айзека. Это было похоже на сражение с гигантским кракеном на суше. Мигель не тратил времени, рассматривая во что еще перекинется Айзек – просто бил. «Хорошо», - прозвучало наконец. Мигель остановился – окровавленный, тяжело дышащий. Айзек шагнул ближе и потрепал его по нетронутому операцией плечу. «У тебя действительно высокие шансы». - Я надеюсь. «А я надеюсь на тебя». «Отбой» объявило голо на стене, внезапно отключившись. Заодно погас весь прочий свет, кроме тусклого зеленоватого ночника в ванной. Мигель хмыкнул: за него решали «пора спать», но он сомневался, сможет ли заснуть Надо было расспросить Айзека еще. Надо было… Мигель разделся догола и лег, глядя в темно-серый потолок. Где-то на уровне ключичного сустава покалывало нервозностью, но мысли текли неторопливо и почти лениво; неизменно возвращались к Айзеку – кто этот человек? Почему работает здесь? Если ему посчастливилось попасть в три процента, отчего не удрал куда глаза глядят? Останусь жив, спрошу, решил Мигель, свернулся в позу зародыша и неожиданно быстро заснул. Он проснулся по собственным ощущениям на рассвете, умылся, побрился «жидкой бритвой», проделывая утреннюю рутину с медлительным наслаждением вновь здорового человека. Потом пришел Айзек – вылизанный и накрахмаленный, в точности как накануне. В одной руке он держал бутылку с мутноватой жидкостью, с другой свешивался сверток. - Доброе утро, - поприветствовал Мигель. В конверте оказалась одежда для Арены: просто белые штаны, которые слабо светились от прикосновений. Бутылка с протеиновым коктейлем заменила завтрак. «Иначе будет тяжело», - объяснил на планшете Айзек. Мигель открыл рот, чтобы пошутить насчет последних желаний смертника, включающих черные трюфеля и французский коньяк, однако промолчал. Он собирался выжить. Айзек говорил, что верит в него – пусть и говорил так сотне других прежде. Интересно, какая у него статистика выживших? И кто заботится о других бойцах Арены? «Когда выйдешь, приветствуй публику. С голо-фигурами – ты их наверняка знаешь…» - Знаю, - перебил постукивание Мигель. – Надя и Облом. Айзек странно хмыкнул носом. «Да, вроде того. Постарайся общаться непринужденно». - Очень ценный совет. Короче, - Мигель отмахнулся. – Веди уже. Коридор заканчивался светом: он чуть не ослеп. И чуть не кинулся прочь, словно испуганное животное, но позади остался Айзек, и Мигелю почему-то казалось: тот наблюдает (я надеюсь на тебя); пришлось собраться, жмурясь, сделать еще пару шагов. Прожекторы били в лицо снопами света. Мигель инстинктивно закрылся, а потом протянул ладонь новой руки вверх, приветствуя невидимых за стеной белизны зрителей. «Morituri te salutant», - всплыла в памяти цитата. Брюхом кверху. Потом стало чуть легче, и он осмотрелся. Арена почти не отличалась от своего близнеца в очках-«виртуалах». Серебряный диск текуче блестел под ногами, Мигель мог рассмотреть свое искаженное отражение. Окружал Арену туман прожекторов, скрытых лиц – тех самых «недорисованных текстур». Ах да, вспомнил Мигель, там скрываются VIP-персоны, пришедшие поглядеть на смертников не по телевизору, а вживую. Совершенно не нужно, чтобы бойцы запоминали тех, кто аплодирует чужой крови. Надежда условна. Надежда безлика. Есть только символы – Мигель вздрогнул, услышав знакомый по многочисленным трансляциям голос блондинки Нади: - Дамы и господа! Арена Надежды дарует новую жизнь! Посмотрите на них, и поприветствуем новых участников! Посмотрите на них! Они не смирились с судьбой! Они бросили судьбе вызов! Блондинка материализовалась перед носом Мигеля. Он потихоньку вздохнул: всего лишь голо. Отлично сработанное, трехмерное – по телеку не поймешь, а вот вблизи… «Надя» была прозрачна и бесплотна. - Вот они, герои! - голо взяло Мигеля под локоть. «Нужно имитировать», - он двинул рукой, подыгрывая. – Человек сильнее смерти и все такое… правда? Какой симпатичный мальчик! - Был, пока не подгнил немного, - хихикнули сзади; таким голосом мог разговаривать черт или карикатурный злодей. Рок (он же Облом) и был «карикатурным злодеем»; вблизи его гротескно нарисованные черты – слишком длинный нос, слишком выступающее брюхо и жирные, как перекормленные пиявки, губы, - казались нарочитыми, неприятными. Мигель поморщился. - Но гнильцу счистили, а? - Облом «подергал» за костяную кисть. – Пока. - Я… Меня зовут Мигель. «Улыбайся. Будь милым». - Я хочу выиграть. - О, посмотрите на него! Какой скромный мальчик! – блондинка прижалась нарисованным бюстом. Облом в это время показывал неприличные жесты. – Конечно, мы будем болеть за него! Мигель, расскажи о своих планах на будущее. - Гнить дальше, - выкрикнул Облом. - Я… не знаю. Пока я просто хочу… Он оглянулся, словно пытаясь найти Айзека. Надя и Облом тараторили между собой. Мигель проваливался в пустоту перекосившихся текстур. - Надеяться, - сказал он. Его приветствовали аплодисментами. Монтированными на звукомодуляторе, конечно. А потом стена белизны извергла второго участника. Вернее, участницу. Пестрые голо-фигурки подлетели к ней – словно бабочка и жирная муха; Мигель хлопал глазами, рассматривая ту, кого предстояло убить. Ничьи не засчитываются. На вид ей было лет тридцать пять. Ширококостная, крепкая, но подтянутая, с коротким седоватым – или просто крашеным «ежиком» волос, она напоминала то ли байкершу, то ли активистку феминистского движения. Как и Мигель, она вышла в штанах и обнаженной по пояс; маленькие острые груди слабо светились. Груди и рука сияли одинаково. - …участница номер два! - Хейли, - сказала «феминистка», нахмурясь. – Вы двое, вы же… - …поглядите на нее, кажется, она будет использовать свои прелести как никогда прежде! Хейли, вы ведь ненавидели мужчин? Вам нравится, что теперь они все увидят ваши… - Заткнись. И она врезала апперкотом в челюсть «злодею». Кисть прошла сквозь голо-проекцию, но фигура правдоподобно отшатнулась. Облом мерзко заржал, а Надя сжала запястье Хейли, заставляя помахать трибунам. Ей пришлось подчиниться, но Мигель заметил: она показывала средний палец. Секунду спустя пробил гонг. Он успел церемонно поклониться даме, на самом деле тянул время. Было страшно. Умирать и убивать, Мигель не знал, что хуже. Он впервые видел эту Хейли, она ему понравилась своей выходкой, еще подумал, что прежде спасал незнакомых людей, а не уничтожал. Хейли бросилась вперед, на бегу группируясь, и врезала локтем в солнечное сплетение; Мигель только открыл рот и задохнулся болью. Воздух закончился, и зазвенели на дне черепа аплодисменты или крики. Второй удар пришелся по переносице – Мигель густо отхаркнул кровью. Кровь на монете. Деньги всегда с кровью. Он встретился мгновением-взглядом с женщиной. Она была комком мышц и гневом, направленным на Арену, кукол-ведущих, Мигеля и Господа Бога, правда, в последнего Хейли не верила. Она работала инструктором по фитнессу, пока не запустила небольшую опухоль, а потом стало слишком поздно, и ее грудь превратилась в ноздреватую губку. Тогда она заплакала, хотя девочки не плачут, уяснила с детства; а когда слезы высохли, направилась в длинный коридор перед конфетным кабинетом. На Арену. Мгновение-взгляд рассказал Мигелю историю тридцати лет жизни, и вынес смертный приговор. Мигель не хотел умирать. Тогда он ударил в ответ. Он хотел просто оттолкнуть Хейли, не рассчитал силы и опрокинул на спину. Кольнула совесть: нельзя бить женщин. Мигель был близок к тому, чтобы извиниться. Хейли заверещала, оголив десны – зубы у нее оказались редковатыми, а десны – до сих пор немного анемичными, или просто светлыми от природы. Она оттолкнулась голыми пятками от поверхности Арены: - Сдохни! Мигель отпрянул. Вдали курлыкала Надя и паясничал Облом. - …аа теперь посмотрим, что же дала нашим героям Арена! – услышал Мигель; он пятился: груди Хейли трансформировались. Они открылись, точно пара насекомоядных цветов, и оскалились мелкими иглами зубов. - Ч-что за… «Сверхспособности». Мигель вытянул свою руку-кость – очень вовремя; Хейли и ее груди кинулись вперед, визжа теперь в три голоса, может, это были подбадривания комментаторов, или же правда измененная плоть обрела разум. Груди вцепились в живот Мигеля, сорвали широкую полосу кожи и плоти; костистые ладони обхватили горло. - Отвали! – выкрикнул Мигель. Морды-груди чавкали его мясом. Он повалился на спину, пытаясь отодрать от себя Хейли с ее ничего не выражающим лицом и подвижными имплантами. Мигель почувствовал как искусственные пальцы входят в спину женщины; кажется, он дотронулся до лопаток и тоже вырвал клок плоти, теперь сжимая что-то трепетное, будто мышиное тельце. - Отвали! – кричал Мигель, пока груди (долбанные сиськи!) прогрызали в нем дыру. Голова Хейли раскачивалась вперед-назад; меж редких зубов вытекала и капала слюна. «Меня сожрут сиськи». Больно не было. Она шибанула его коленом в пах для верности, и это вывело из транса. Мигель отбросил соперницу; рты-груди сглотнули и снова распахнулись, напоминая голодных птенцов и почему-то актиний. Мокрый и теплый от крови, Мигель лежал на спине; в нем зияли дыры, но к боли он привык – чумная рука давала ее много больше. Он моргал комментаторам («А теперь наш герой отомстит Женщине-Сиськам!» - заржал Облом, и Надя захлопала в ладоши). Рука тянулась к Хейли. Сама. - Я не хочу, - сказал Мигель. Рука ползла отдельно от истерзанного раненого тела. Мигель подумал о крабах и скорпионах, и о том, едят ли скорпионы актиний. - Я не хочу, - повторил он. - Бей! Бей! – звучало издалека; рука Арены вибрировала в такт крикам. Она заставила Мигеля ползти к Хейли, оставляя широкие красные следы; та распласталась в луже собственной крови, и словно в самом начале показала средний палец. «Бей». Правая грудь подкинула тело Хейли и впилась в подбородок; только теперь Мигель прочувствовал – «зубы» у протезов мягкие и обманчиво-податливые, улиточьи, но у улитки двадцать тысяч зубов. Он позволил руке ответить. Теперь они держали друг друга за глотки, сплетшись в нелепой позе – вытянувшиеся и раздутые груди пили кровь Мигеля, а под его искусственными пальцами пульсировало горло Хейли. - До-бей. До-бей. Выкрики превратились в мантру. Раздавить трахею: моментальная смерть. Вопрос в том, кто первый. Вот почему три процента: проще толстяку устоять перед гамбургером, а наркоману – выкинуть ампулу с дозой. Он пришел, чтобы выжить. Она – тоже. - До-бей. Рука ухмыльнулась: ты победитель. Глаза Хейли закатились, и только теперь Мигель сообразил – не заметил, какого они цвета. Серые? Карие? - До-бей. Он разжал пальцы, одновременно обмякла и отпустила грудь. Хейли рухнула на окровавленную Арену, бессознательная и ни на что не надеющаяся, но (ей все вырежут? Или отпустят?) живая; прежде, чем хозяева сообразят и впишут Наде и Облому нужные реплики, прежде, чем запустят новую программу, Мигель поднял свою побежденную руку. - Эй! Я выиграл! Прямой эфир и все честно. Замешательство спустя, раздались аплодисменты, и устремились с битых пикселей небес голо. Надя вещала насчет «героичной победы», Облом хихикал про отбитые яйца. Мигелю было все равно; спонтанное «не могу» оформилось в решение. «Я не буду убивать». Бинты, которыми обмотали Мигеля, пахли мятными леденцами, под ними страшно щипало и зудело. Заживает, объяснил очередной медбрат в знакомом уже кафельном кабинете. А потом пришел Айзек. Без планшета, поэтому дотронулся до блестящей в ярком безжизненно-медицинском свете руки; Мигель принял жест за приглашение, встал с кушетки и послушно последовал за Айзеком. В комнате шумно работал освежитель воздуха. Изображение на стене блестело морскими просторами; кажется, картинки повторялись. - Я выдержал бой, - Мигель сел на хрустнувшую свежим бельем кровать. Тот улыбнулся. - Я не убил ее. Просто победил, - он потянулся за планшетом и сунул Айзеку в почти умоляющем жесте «поговори со мной». Тот сел рядом – прямой и выглаженный, как простыня и покрывало. «Поздравляю», - вывел на темно-сером экране. Слабый округлый подбородок дрогнул, словно пытался заговорить, а потом Айзек нервным движением пригладил волосы, отчего только взлохматил их. Он как будто в самом деле переживал за Мигеля. «Это случается…» - В трех случаях из ста. Угу, - согласился Мигель. Ему захотелось сделать что-нибудь глупое: попросить принести бутылку охлажденного шампанского, ну хотя бы пару банок пива на худой конец, переключить голо с осточертевших видов природы на порнушку или ситком с дебильным закадровым смехом, а еще можно было обнять Айзека – живого, теплого, пусть и точно швабру проглотившего. Пальцы у него дрожат, отметил Мигель, планшет еле-еле держит. - Ты чего? Айзек моргнул. У него ресницы, как у девчонки, только теперь разглядел Мигель. После того, как встретился с сиськами-пиявками и они немного погрызли, видишь куда больше деталей. Смерть и рождение; кажется, Мигель привыкал к тому и другому. «Рад, что у тебя получилось. Осталось немного». Вместо шампанского Мигель признался: - Я решил не убивать. Я буду драться, но и только. «Иногда нет выхода», - вывел Айзек. Планшет перестал дрожать – наоборот, закаменел. - Знаю. Постараюсь, чтобы получилось. Эта Хейли меня чуть не сожрала своими долбанными дойками… - он осекся, словно посреди исповеди у пастора. – Извини. Ну, ты понял смысл. «Да». - Я врач… ну, фельдшер, но все равно. Я давал клятву. Теперь Мигель убеждал себя; и понял это, но Айзек улыбался, медленно кивая, и глаза у него блестели. - Тебе нравится моя идея? «У тебя получится. Я наде…» - тот быстро стер, и с нажимом вывел вместо: «Я в тебя верю». Он отложил планшет, и пауза повисла особенно неловко, потому что нарушить ее мог только Мигель. - Эээ… спасибо, - передернул плечами. Под мятными бинтами отчаянно чесалось, еще немного, и он начнет сдирать с кровью. «Я помогу снять повязки. Уже должно зажить». Мигель вздернул бровь: груди-пиявки не выгрызли печень, но некоторые раны были довольно глубоки, не могло же зажить так быстро? Но Айзек уже дотронулся ниже лопатки, где крепился узел, пришлось сдаться; он давно работает и ему виднее, решил Мигель. - Валяй. Пальцы у Айзека были теплые, сухие и немного шершавые, как нос спящей кошки, и прикосновения тоже почему-то напоминали осторожную кошачью ласку. Когда-то у Мигеля жил здоровенный полосатый котяра по кличке Бандит – злой и своевольный, в любого чужака с порога вцеплялся когтями-крючьями, а к хозяину льнул и не только за миску со жратвой - любил, наверное. Пока Айзек разматывал бинты, Мигель никак не мог отогнать сравнение, и все хотелось оглянуться: ты чего так… возишься? Айзек дышал в шею и гладил по спине. Раны и впрямь зажили; новая кожа была нежной и розовой, чувствительно расползалась по всему телу щекотка. Он трогал то поясницу – там, где она переходила в зад, то бока, то мышцы пресса, разорванные «пиявками» и совершенно целые теперь. Когда он задел сосок, у Мигеля закружилась голова. - Я дальше… сам, - напомнил он, но осекся. Айзек выполнял свою работу с деликатностью вышколенного слуги; но лицо выражало все, что угодно, только не отстраненное равнодушие. У него пересохли губы и подрагивало горло. Он дышал по-бабьи - животом. Пидор мелкий, беззлобно подумал Мигель, добавил: ну и чего? Айзек хорошенький, точно девчонка, а у бойца Арены мало выбора и еще меньше – предрассудков. Он представил, как хватает тощенького парня за талию, валит на хрусткую кровать и сдирает синие форменные штаны, оголяет маленький круглый зад; в паху потяжелело. Последний бинт упал на пол. - Спасибо, - сказал Мигель, отстраняясь и одновременно стирая картинку с планшета-воображения. Так нельзя. Здоровое тело требует того, от чего отучила болезнь, но кидаться на первого встречного – чересчур. Лучше попробует настроить на голо порнушку. Айзек моргнул с усилием, будто просыпаясь от гипноза. Сейчас он двигался почти неуклюже. Ко лбу прилипла прядь волос, похожая на шрам или трещину. - Слушай… Мигелю хотелось убрать прядь с его лба. А потом подтолкнуть – пусть рухнет узкими коленями в ворс, и тогда можно прижать лицо к паху; интересно – каково это, без языка? Он вообще сможет… Прекрати, рявкнул на себя Мигель. На руку не свалишь, помалкивала как миленькая, никого убивать не заставляла. Обтягивающие «аренные» штаны-лосины Мигель еще в медпункте сменил на «пижаму», и все равно – выразительно оттопыривалось. Даже марсианин-девственник бы понял. - Н-наверное тебе пора, - отступил, и Айзек словно завис в безвоздушном пространстве в неловкой позе. По светлой коже румянец разлился за долю секунды. Дошло, блин, фыркнул Мигель. - Н-ну… если хочешь, можешь заглядывать, - неуклюже добавил он. Айзек в очередной раз кивнул, шумно выдохнул и, пятясь, удрал из комнаты. Дверь закрыть забыл; правда, бежать Мигелю было некуда, да и не собирался. Он поскреб затылок, ругнулся и рухнул на кровать. Голо потухло где-то в десять по внутренним часам Мигеля, так и не соизволив показать хотя бы самой вшивой эротики. Виды природы успели надоесть до чертиков, так что Мигель порадовался, когда зайцы в кустах и дельфины в бескрайнем океане наконец-то сменились разреженной лишь слабым светом ночника темнотой. Он пялился в потолок, мысленно повторяя: у меня был очень долгий день. Один день – как тысяча лет. Интересно, как там Хейли? Обмотали ли ее мятными бинтами и отпустили домой, как выжившую, но проигравшую? Вырезали груди-пиявки, потому что не заслужила милости Арены, словно язык – Айзеку, и оставили рабыней? Такая махина требует много ресурсов, понимал Мигель; у «надежды» ненасытная утроба и отрыжка золотом. Интересно, кто будет завтра? Мигель перевернулся со спины на бок; искусственное плечо приняло вес. Он вытянул руку и согнул пластиковые пальцы, послушные и гибкие, годные хирургу и пианисту, не то что простому спасателю-фельдшеру. До завтра рука не проснется; бойцовские собаки-убийцы лижут хозяевам пятки и выпрашивают кусок колбасы, главное – не забыть правды. Мигель не забудет. «Я не убью». И снова вернулся к Айзеку. Убивал ли тот? Что пришлось вынести ему, прежде чем стал безъязыким слугой? И правда ли… хотел; испугался-сбежал – это потом, но сначала же хотел, Мигель ведь не ошибся… «Мог бы заглянуть». Наверное, у него куча других дел, утешил себя Мигель, и хмыкнул: нашел время крутить романы и обижаться; это все тишина, потухшее голо (чертовы дельфины заколебали, но стены слишком толсты, ни шума машин, ни брани или бурного секса соседей, ни музыки) и ожидание. Мигель закрылся одеялом с головой и уснул, обнимая себя за плечи. Разбудил его Айзек. Он сидел в ногах, чуть ссутулившись – совсем не похожий на прямого-себя, и смотрел на Мигеля со странным выражением жадности, восхищения и чего-то совсем непередаваемого, с подобным лицом целуют, признаются в любви или втыкают нож в сердце. Мигель испугался, а затем вспомнил – через час-полтора бой, и улыбнулся. - Привет. Ты давно здесь. «Несколько часов», - застучал по планшету Айзек. – «Еще рано. Мне просто… не спалось, а ты просил прийти». - Мог бы пихнуть в бок. «Тебе нужно было выспаться». - Не беги от снайпера, умрешь уставшим… - Мигель сел на кровати. – Шутка. Чего, мне уже собираться? Айзек печально кивнул. То самое выражение потихоньку растворялось, как будто блекла от воды акварель; теперь он выглядел деловито и спокойно. Мигель притянул и поцеловал его в по-детски мягкую щеку: - Обещай держать за меня пальцы. Идти на Арену второй раз показалось куда легче. Штаны ему выдали точно такие же, коридор обволок темнотой, а закончилось все светом и пикселями голо. За ночь свежие рубцы превратились в смуглую кожу, ничуть не отличающуюся оттенком от нетронутой зубами грудей-пиявок, и он продемонстрировал бицепсы смешно хлопающей ненатурально длинными ресницами Наде. Реклама. Богачи наверняка ставят себе подобные «протезы со сверхспособностями», только выполненные более натурально. Серый купол мелькал вспышками. Мигель скалил зубы почти космической пустоте; чирикающие куклы добавляли какой-то экзистенциальной жути. Он тут единственный живой, а когда появится кто-то еще – придется драться. «Не убивать». - Победитель вчерашней битвы и кандидат на первый приз! – хлопала в ладоши Надя. - Испугался сисек, - хихикал Облом. Возрастной рейтинг у «Арены Надежды» «18+», но смотрят даже младенцы, почему-то вспомнил Мигель. Хорошее шоу не спрячешь от народа за дурацкими цифрами. Появился маленький человечек, скелетно-тощий и с обвисшей серо-розовыми складками кожей. Он выглядел слишком болезненно для бойца Арены, - «мы даем надежду и абсолютное здоровье», лампочкой вспыхнул слоган. Мигель нахмурился, складывая руки на груди – живую поверх искусственной. Это какая-то подстава. Человечек по-птичьи крутил круглой лысой головой. На вид ему можно было дать лет тридцать или сорок, но сутулился как старик, а передвигался быстро. Очень быстро. - …второй победитель вчерашних боев! Вы ведь помните как этот малыш разделался с соперником втрое больше его? - Надя подпрыгивала на кораллового цвета каблуках-шпильках. Настоящая женщина бы не удержала равновесия, даже стриптизерша или модель – Мигель зачем-то отметил неестественный изгиб стопы. Голо все равно. - Задушил голыми… нет, не совсем руками. Но было клево, правда, Кирк? – толстяк пихнул мигелева соперника в бок, вместо того, чтобы пошатнуться, тот лишь неопределенно повел головой, сделавшись похожим на стервятника. Он искоса глянул на Мигеля. Глаза налились кровью. «Он уже убивал. Будет нелегко». Мигель выдохнул, а потом раздался гонг. Кирк не торопился атаковать. Прошло уже секунд десять — целая временная дыра для прямого эфира, а он все мялся в углу, зыркал, прижимал локти к тощим бокам. Мигель трижды прошел туда-сюда, чувствуя себя сбитым с толку. По спине щекотно ползла капля пота. Мигель сделал выпад — рука проснулась и зудела, - но не коснулся, удержал себя словно за шкирку. Человечек с обвисшей кожей зашипел по-кошачьи и прижался к борту, где реклама напитков, презервативов и сигарет сливалась с темнотой. Мигель отступил. - И... наш вчерашний победитель - боится? - пискнула издалека Надя. -Наложил в штанишки, - Облом называл вещи своими именами. Мигель был с ним согласен. Кирк отворачивался, прятал лицо — у него были красноватые костяшки пальцев и обломанные ногти. Рука подсказывала: он слаб. Убей слабого. Мигель передернул лопатками, прогоняя колючий импульс. Расстояние между ними сократилось до каких-нибудь пары футов. Кирк присел на корточки, скривился, будто мучимый желудочными коликами. -Эй... - Мигель окончательно растерялся. Он собирался не-убивать, но если они просто посидят в углу — хорошо, Арена круглая, углов нет, просто посидят, это вряд ли понравится организаторам. Ничью не засчитывают. Кирк приглушенно всхлипнул. Мигель отметил, что у него начала светиться кожа. Вся кожа. Все тело. «Твою мать». Кирк взвизгнул, припадая на четыре кости: кожа обретала собственную жизнь, ползла с костей и мышц, превращаясь в плащ или крылья летучей мыши. Оголенное мясо темно-розово поблескивало, мышцы набухали и опадали: Кирк боролся с болью. - Твою мать, - вслух повторил Мигель. Человек-нетопырь крутанул головой, издав пронзительный писк. Скелет с тощими мышцами терялся в сиянии «крыльев». Кирк взлетел. Или Мигелю померещилось, а маленького человечка просто подкинуло на парусе (парусе?) из собственной облезшей шкуры. Он подался назад, отшатываясь от безумно перекореженного лица и хлопающей кожи. Он увернулся от столкновения и покатился по Арене, бросился под ноги Кирку, тот подпрыгнул и перевернулся в воздухе, очутившись позади. Мигель кинулся из положения лежа, ударил наугад, надеясь сбить это визжащее и хлопающее своими мерзкими «крыльями» существо, и вновь опоздал. Кирк был позади, спереди, вопил ультразвуком, точно настоящая летучая мышь, и ступни его едва ли касались монеты-поверхности. - Посмотрите на него! - Сдери шкуру! Придуши врага! Новый выпад закончился неудачей: Мигель плюхнулся задом, а Кирк очутился сверху, только чуть ниже комментаторов-голо, торжествующий и сумасшедший. Крылья подрагивали переплетением вен. Если у него рты там вырастут, я тоже чокнусь, подумал Мигель. Потом его накрыло душным запахом сырой плоти и липкой пленкой. Мигель не был брезглив, но едва не задохнулся от одной только вони. Сырое мясо, гнилое мясо. Обрезки-пленки, будто на скотобойне. Мигель рвал душную пленку, думая об освежеванных тушах, вывороченных потрохах, навозе — и голодных псах, Кирк по-прежнему верещал, пытаясь схлопнуть его в своем коконе, но обвислая кожа была неплотной, податливой, ее получалось рвать в ошметки. Рука Мигеля знала. Он мог вообще ничего не делать — проклятая штуковина отлично справилась бы сама. Кирк терся об него выступающими костями. Я умру от удушья и синяков, подумал Мигель, а потом ударил куда-то — указательный палец угодил в мягкое, словно раздавил переспелый абрикос или крупную садовую улитку. Человек-нетопырь исступленно взвыл, возвращаясь от ультразвука к своему естественному, чуть хрипловатому тембру. Он отпустил Мигеля, зажимая руками левую глазницу. По искореженным пальцем текла красно-белесая жижа. Я проткнул ему глаз, отметил Мигель. Комментаторы заходились в аплодисментах. «Меня покажут на повторе». Кирк подвывал и пытался спрятаться под «крыльями», а те забыли о хозяине — слабом, трусливом, недостаточно злобном; лоскуты кожи по-прежнему сдавливали Мигеля, норовя забить рот и нос, закупорить все отверстия. Мигель безуспешно отдирал гадко-скользкую и теплую пленку. -Хватит, прекрати, - зашипел он, захлебываясь вязким мясом. Кирк не слышал его. Довольно трудно воспринять добрые советы того, кто выколол тебе глаз; Мигелю вряд ли стоило осуждать противника. Под перекрестьем ребер билось сердце, защищенное лишь тонким слоем мышц и хрупкими на вид костями. Мигель заметил уязвимое место давно, но никак не мог дотянуться — крылья оберегали хозяина. «Да или нет». Мигель позволил ползучей коже добраться до горла. Его кисло вытошнило, и крылья попытались запихнуть рвоту обратно. Тогда Мигель ударил в перекрестье. Чуть выше самого сердца — в грудину; сердце стукнуло дважды, трижды и замерло. Оно было совсем маленькое, не больше половины мигелева кулака, а неподвижное и того меньше. Мясо выползло изо рта. Кирк плюхнулся на спину — с широко распахнутым единственным глазом. «Поздно», - мелькнула паническая мысль, Мигеля по-прежнему тошнило, выкручивало пищевод и желудок; но прежде чем объявили его «настоящую» победу, он снова ударил в грудную кость. Сердце раздумывало сотую долю секунды, и запустилось вновь, а кожа Кирка стыдливо сползла на прежнее место. Когда Мигеля уводили с Арены, Кирк почти вернулся в человеческий облик — одноглазый, но живой. Из унитаза пахло хвойным освежителем и кислятиной. Мигель стоял на четвереньках, абсолютно голый – штаны он содрал и бросил на пороге вместе с трусами и сосредоточенно блевал. В «хвою» вплеталась вонь скотобойни, раздутых чумных трупов. Рот склеивало; слюна отдавала привкусом мушиного дерьма. Мигель считал себя небрезгливым; черт возьми, он вытаскивал с того света людей с арматуриной в брюхе, а содержимое кишок пахнет у всех приблизительно одинаково, хоть у последнего бомжа, хоть у миллионера. Но мясистая липкость казалась противоестественной, неживой, словно парень-нетопырь успел сгнить, прежде, чем Мигель остановил и завел снова его сердце. Крылья забрались внутрь, словно какие-нибудь щупальца из порно с тентаклями. Мигеля рвало насухую, и вода на дне унитаза оставалась зеленоватой, остатки кислой желчи он смыл в канализацию. Айзек застал его почти таким – правда, Мигель успел почистить зубы и даже забраться под горячий душ. - Бля, - сказал Мигель. Айзек пожал плечами и демонстративно подергал незапертую дверь. Он потупился, избегая смотреть в лицо… или ниже – смешной, девчачий жест. Он был одет в чистый костюм: светло-голубую рубашку и синие брюки, и Мигель изловчился уволочь его под пластик кабинки. Айзек зафыркал от воды, но никуда не делся: маленький и слабый, он едва доставал Мигелю до подбородка. - Меня стравили с чуваком, который превратился в нетопыря, - прошептал Мигель во влажное розовое ухо. Мокрая рубашка прилипала, обрисовывая очертания тонкой фигуры. Айзек слабо сопротивлялся. - Он запихивал свою кожу мне в рот, и я чуть не задохнулся от мясных пленок. Айзеку в нос попала вода; он закашлялся, словно из солидарности. - Он был весь голый, освежеванный, словно уже сдох и разложился, и вонял так же. Айзек покорно обмяк, соски выпирали под тонкой рубашкой. Мигель задумчиво потрогал их. - Я вспомнил твой совет. Медицинское образование и все такое. Если здорового шибануть дефибриллятором, у него остановится сердце; то же самое можно сделать кулаком – и запустить снова. Я так и сделал. Я убил и оживил человека-летучую мышь… кажется, так звали какого-то супергероя из древних комиксов? Ты не помнишь, Айзек? Пятьдесят или сто лет тому назад… гребаный раритет. Мигель бредил, и сам понимал это. Он скомандовал себе: заткнись, а потом поцеловал Айзека. Тот на мгновение сжал губы, разомкнул со смущенной нерешительностью, открывая свое увечье; Мигель сделал вид, будто не заметил его — рот мягкий, зубы немного мешают, а что нет языка — собственного хватит на двоих. Пахло кофе и шоколадом. Зачем есть шоколад, если не чувствуешь вкуса, чуть не спросил Мигель, а затем выбросил вопрос из головы вместе с бредом про человека-нетопыря и тошнотную битву. Снимать мокрую одежду было неудобно, но сам виноват — втащил под душ без предупреждения; Айзек путался в пуговицах — пальцы с гладкими ногтями дрожали, он будто пытался нашарить планшет и объяснить Мигелю «неправильно, нельзя», но пластмассовые кругляши выскальзывали из петель, а планшет под водой неминуемо бы испортился. Рубашка упала на поддон с тихим шлепком; Мигель сморгнул каплю и обнял Айзека за голые покатые плечи, трогая гладкую кожу, безволосую грудь и по-прежнему торчащие соски. - Уф... ты такой, - глупо выдохнул Мигель. Придумать комплимент его не хватило, зато он стал стаскивать с Айзека штаны. В голове было мутно от острого нервного возбуждения. Мигель упирался стоячим членом в пах Айзека, прижимал его затылком к пластику душевой кабинки (спасибо Арене, габариты ванной позволяли). Тот пофыркивал от потеков воды на лице — ресницах, чуть вздернутом кончике носа, раскрасневшихся губах. Он тронул руки Мигеля и помог расстегнуть брюки, под ними оказались белые, как у мальчика-школьника, трусы, и явственно выпирало в паху — Мигель аж задохнулся от радости, увидев это; он сжал член Айзека в кулаке, поглаживая большим пальцем от корня к головке. - Все хорошо, да? Ты ж не против... Немой не скажет: нет. И «да» - тоже. Языком. Язык необязателен — даже для поцелуев. Айзек кивнул — медленно, точно сомневаясь; а потом улыбнулся и как-то особенно деликатно снял трусы. Мигель снова прижал его к стенке — сначала целуя, дотрагиваясь кончиком языка до нежного нёба и внутренней стороны щек, и поглаживая одновременно себя и Айзека. Затем развернул — надеясь, что жест получился достаточно деликатным, Мигель поймал себя на том, что молчаливость партнера непривычна; все прежние стонали или говорили что-то, как-то был у него парень, гламурный, словно блондинка в розовом и голо-Надя разом, и матерившийся в постели, как дальнобойщик. Айзек прерывисто дышал, Мигель мог судить о его ощущениях только по мутному взгляду и вздернутому до круглого пупка члену. Айзек уперся лбом в стенку. Ноги скользили — Мигелю пришлось придержать за талию и поставить поудобнее. Айзек выгнулся, выставляя гладкий зад — очень голый, если не считать тоненького пушка. Мигель потрогал ямочки ниже поясницы, шлепнул по ягодице, наслаждаясь звуком. - Классный, - все-таки придумал комплимент. Он протолкнул мокрый палец внутрь, и Айзек невольно зажался. Мигелю пришлось шептать на ухо, прикусить, лизнуть там, где линия волос на виске переходит в кожу. Подействовало; Айзек расслабился — Мигель отметил, что он особо новичком не был, «пидор мелкий», хихикнул мысленно и почти с восторгом. Он раздвинул ягодицы, погладил между, уперся членом и прошептал «классный» еще раз, прежде чем втиснуться внутрь. Было скользко от воды, и все-таки не очень; Айзек сжал мышцы, прежде чем окончательно впустить. Мигель прикасался к Айзеку «живой» рукой — искусственной не доверял, она была сильной, но создана для драки и убийства, но затем соскользнула и стрельнуло в позвоночнике: рука умоляла дать второй шанс. Мигель дотронулся искусственными пальцами до члена Айзека, входя глубже — с закрытыми глазами, замершим дыханием и где-то на грани сознания. И застонал. Рука не просто трогала — рука рассказывала о том, как бьется сердце Айзека, о том, как тот дышит и ощущает, рука была нервными окончанием, заменой словам, телепатией, шестым и седьмым чувством. Мигелю не досталось грудей-пиявок или хищной шкуры, но рука могла не только уничтожать. Мигель ласкал Айзека, размазывал капли воды и смазки. Рука подсказывала: как двигаться, когда замереть и продолжить. Ему было очень-очень хорошо. Особенно оттого, что точно знал: Айзеку тоже. Под синтепоновым одеялом было жарко от докрасна натертых тел. Мигель обнимал Айзека, словно ребенок – мягкую игрушку, без которой до него обязательно доберутся буки из-под кровати. Айзек пощекотал сгиб локтя ресницами, а потом дотянулся до планшета. «Было… здорово», - с улыбкой набрал он. Мигель смущенно фыркнул. - Эм… ты не подумай, у меня нет привычки… с каждым встречным, но ты не… - он смутился, запутался и отмахнулся. Айзек прижался голым бедром. Мигель не возражал против продолжения, и снова коснулся рукой-протезом – ребер, впадины живота, аккуратно-бритого паха; искусственная конечность рассказывала многое. Мигель понял, что должен объяснить Айзеку: - Эта штука. Рука Арены. У других эффектнее, мне она вроде как просто силу дает, а еще могу… чувствовать. Он тронул маленький сосок Айзека, погладил – словно собираясь просунуть между ребер, аккуратно раздвинуть кожу, тонкий слой мышц и костей, потискать в кулаке сердце, и отпустить. Мигель прикусил губу. Мысль была ужасно возбуждающей. «Каждый случай индивидуален. Реакция реципиента тоже», - отстраненно набрал Айзек, взгляд его снова сделался туманным. - У меня все получится, - пообещал Мигель. – Завтра третий, да? Еще один бой, и я… я скажу им, на камеру, в прямом эфире. Убивать не нужно. Без смертей, может, перчику маловато и всяким зажравшимся не так весело, но правда же – не нужно… тогда будет настоящая Арена Надежды. На миг Мигелю почудилась скептичная усмешка. Айзек стер ее поцелуем. День до вечера напоминал отпуск или медовый месяц – такой, когда забываешь, что приехал на море, торчишь весь день в номере, а если точнее – в койке, прерываясь разве на «закинуть в рот кусок еды» или «сходить в ванную». За едой Айзеку пришлось идти в «пижаме» Мигеля – собственная униформа сохла; в «пижаме» он тонул и напоминал комичную куклу – арлекина какого-нибудь, например. Но пожал плечами подчеркнуто-спокойно, и так же спокойно прикатил тележку. Мигель не сдержал хохота. - Прости, - сказал, отсмеявшись. – Я тебе униформу испортил. Айзек задумчиво постоял посреди комнаты, и набрал торжественное: «Прощаю». Всего несколько часов показались Мигелю длиннее целой жизни. Он отдал бы вторую руку – и сверхчувствительный протез тоже – чтобы не наступало никакого «завтра». После того, как в десять вырубилось голо (посреди поля со спелой пшеницей и полета орла, куда он прилетел – Мигель так и не узнал), Айзек написал «не хочу уходить», и, помявшись немного, остался. Мигель не проснулся, когда тот все-таки ушел. Айзек вернулся утром, когда Мигель еще лежал на кровати, и хлопнул по заметно примятой простыне, подзывая, словно кошку. Айзек отрицательно покачал головой. Он снова был в отутюженной, идеально сидящей форме, но планшет теребил, как школьница на экзамене. Потом все-таки присел на край постели, отводя взгляд. - Что случилось? – спросил Мигель. «Они изменили планы насчет тебя». - Чего? Айзек кашлянул, закрывая рот кулаком. Наверное, привычка осталась с прошлой жизни. «Вместо одного у тебя будет несколько соперников. Нон-стоп». Мигель резко сел. - Чего? «Соперников. Несколько. Будут нападать одновременно. Я… не сомневаюсь в тебе; ты сильный и сильнее их, но…» Мигель опустил голову, словно собираясь бодаться: - Я не уступлю. Я не стану убивать. «Знаю. И боюсь этого». Айзек отвел взгляд. Мигель ухмыльнулся, обнажив зубы: - Ну, у нас всегда есть надежда, правда? – и, без всякого перерыва, - Когда выходить? «Через три часа». Мигель откинул одеяло. - Побудь со мной это время, хорошо? Он не стал дожидаться ответа, просто обнял Айзека, потерся носом о висок, притянул к себе; хотелось не то чтобы секса – просто осязать живое тепло, кого-то близкого; Айзек не обязан заботиться о нем, а весь дрожит и сердце бьется, словно у испуганной канарейки. - Слушай… можно вопрос? Что с тобой случилось? Ты здесь… выступал? И проиграл?- надо было спросить раньше, может быть, до того, как затянул под душ трахаться, но теперь он хватался за вопрос как за последний шанс. Или не стоило спрашивать вовсе; на миг померещилось – все испортил, Айзек отстранится, с характерной своей деликатностью избегая отвечать. Открыть тело проще, чем душу. «Да. Я проиграл», - набрал на планшете минуту или две спустя, а затем отложил. – «Но это неважно. Ты победишь». Новые штаны ничем не отличались от предыдущих – может быть, те же самые и были, просто отстиранные от крови и грязи. И Айзек стоял навытяжку, солдатом на параде, как в первый раз. - Уже? – глупо спросил Мигель. Три часа утекли быстрее, чем вода из дырявого ведра. Айзек положил штаны на кровать, и потянулся к планшету: «У тебя получится, обязательно». - Ты надеешься, да? – когда-то хорошее слово обесценилось до пошлой рекламы; Мигель ощутил гадкий маслянистый привкус во рту. «Знаю». - А, ну так лучше… Он сел на кровать – примял немного глянцевито поблескивающие штаны, и Айзек примостился рядом, обнял. Мигель погладил ровные ногти и белое запястье: частый пульс выдавал Айзека. - Знаешь. Тот кивнул. - Ладно. Я пойду. Мигелю хотелось добавить что-нибудь очень значимое, из тех фраз, что запоминаются на долгие годы и являются во снах, многократно повторенные и фрактально размноженные; но сначала он ничего не смог придумать, а затем и вовсе решил промолчать. Он не имел права. В конце концов, Айзек действительно… нравился ему. Айзек проводил его по коридору до белого овала Арены; Мигель оглянулся: - Слушай, бросай ты эту говеную Арену. Она не заслуживает тебя. И переступил условный «порог». Это сон, думал Мигель. Во сне ты повторяешь одни и те же действия, порой падаешь в пропасть или умираешь, заваленный обрушившейся горой, просыпаешься в крике, но неуязвимый, не считая холодного пота на спине и ладонях. Навязчивый кошмар возвращается, незначительно изменяясь в деталях; но главное – остается. Бело-серая монета. Темнота и свет одновременно: слепит и не дает увидеть, что на «трибунах». Голо-фигуры непристойно выдают себя тем, что никогда не меняют одежду, и даже аметистовая брошь у Нади всегда приколота одинаково. Друзья Мигеля спорили, кто Надя на самом деле, кое-кто даже клялся, что знал парня, который знал парня, который… в общем, трахнул ее. Если я вернусь, расскажу правду, подумалось ему. «Когда», - возразил Айзек на своем планшете. Мигель мотнул головой, в очередной раз вскидывая руку – приветствуя. - А вот и он! Победитель двух боев и идейный пацифист! – Надя очутилась по правую руку, точно ангел на старых гравюрах. - Мигель, ты в детстве мечтал стать супергероем? «Человеком-нетопырем. Как там его звали… в комиксах?» - Нет. - Скажи лучше: яиц не хватает, - Облом занял место по левую руку, как и полагалось демонической силе, и изобразил неприличный жест. Наверное, зрители смеются, предположил Мигель. – Надеюсь, сегодня покажешь себя, парень? - Нет. Он уже видел соперников: двоих мужчин и женщину. Здоровяк с литыми мускулами казался неуместным на Арене Надежды, куда приползали гниющие полутрупы, чтобы уцепиться за жалкий шанс. Второго Мигель узнал – это был «щеголь» из очереди; его когда-то изуродованное гуммой лицо подергивалось, точно от нервного тика. Миниатюрная девушка лет двадцати в коротких шортах и топике гладила мягкий чуть выступающий живот с отстраненным видом слабоумной. - Один против троих! Ты надеешься победить, Мигель? - …наконец-то разорвать всех на части? Тебе ведь этого хочется на самом деле? - Я надеюсь… что мы все победим, - в тот момент он думал об Айзеке. Тем временем, внимание (и, вероятно, камера) переместилось к троице соперников. - У вас преимущество, ребята, - сообщил Облом. – Всего-то надо как следует надрать зад вон тому пижону. Что думаете? Нэйтан? Лэсли? Дита? - Фу, как тебе не стыдно, - зачирикала Надя. – Нужно представить наших гостей по всем правилам… итак, встречайте! Нэйтан! Здоровяк поиграл мускулами. - Я не очень люблю драться, - доверительно сообщил он. – Но могу постоять за себя, ежели надо. - Отлично! Вот и первый кандидат оторвать голову нашему святоше! – захихикал Облом. - О, ну может быть, все закончится хорошо… Лэсли, а вы что думаете? «Пижон» пожал острыми плечами. У него было тощее и какое-то крысиное тело, словно состоял из тысяч мелких костей. - Я чуть не сдох от боли и собственной вони. Арена меня вытащила, ради этого стоит умереть… ну и убить тоже. Мигель сглотнул. Надя аплодировала. Даже Облом веско сказал что-то вроде «слова разума». Держу пари, этот парень работал коммивояжером или менеджером по продажам, прежде чем попасть сюда, подумал Мигель. - И наконец, прекрасная Дита! О, ее история так печальна… - Трахалась под забором, под забором чуть не сдохла. Девушка подняла голову и откинула темную прядь. Белая кожа побелела еще сильнее – до какого-то призрачного синеватого оттенка, Мигелю захотелось встряхнуть ее – эй, Облом просто цирковой уродец с дебильными шутками, не слушай его. - Дита хорошая девочка, но каждая мать готова убить за дитя, - проникновенно закончила Надя. Девушка сомкнула пальцы на животе. Конец первого – начало второго триместра, прикинул Мигель; его затошнило. - Стойте, - он сделал шаг вперед. До гонга оставалось секунд десять. – Стойте. Слушайте, я поклялся не убивать. Но и вы тоже… я знаю, трудно удержаться, но можно. Пожалуйста. Не убивайте. Последний слог утонул в медном звоне. Рука вспыхнула, подавая собственный сигнал, и маяками ответили остальные – у здоровяка-Нэйтана это были ноги, у Лэсли – лицо, а Дита полуотвернулась, пряча уязвимое и измененное чрево; Мигелю оставалось только предположить – матка? Нерожденный ребенок? «Но как? Это же не протез…» Он не додумал. «Пижон» кинулся вперед, лицо на ходу вытягивалось, усиливая сходство с крысой; едва не вцепился в плечо – Мигель успел поставить подножку, Лэсли растянулся во весь рост. - Не надо, - сказал Мигель. Хотелось встряхнуть его за шкирку, словно нагадившего в тапки кота. Ты идиот, крикнуть в ухо. Вы сами устраиваете это шоу. Ничьи не засчитывают, наверняка, сказали всем нам, но если мы все откажемся драться… «Проиграем?» Мигель не знал. Остальные – тоже. Прецедентов не было. Лэсли валялся на полу, а Нэйтан уже надвигался с неумолимостью носорога – выставив вперед мускулистый торс, часто перебирая светящимися ногами; Мигель увернулся от удара кулаком, а когда нижние конечности подбросили Нэйтана – успел только закрыть грудь и пах, приняв удар боком. Отвратительно хрустнули ребра и нутро запылало болью. Он рухнул. - Эй… - Нэйтан, кажется, сам не ожидал от себя такого. Может быть, он предпочитал честную драку; что-то вроде «бить морду, но не запинывать лежачего». – Эй, мы так не… Его перекорежило. Он напоминал человека, впервые надевшего коньки и вышедшего на лед; отчаянно цеплялся за равновесие. - Это… мои ноги! – выкрикнул Нэйтан. Мигель скорчился от нового пинка – досталось по коленной чашечке, «я не смогу встать», судорожно вспыхнуло в мозгу и погасло; Нэйтан дергался и хватался за собственные ноги. - Борись, - прохрипел Мигель. Пятка впечаталась в губы; голову мотнуло назад, а рот превратился в кровавую лепешку. Борись, повторил он собственной кровью. Не со мной. С собой. Нэйтан вознес босую желтовато-белую ступню, и закричал; краем глаза Мигель заметил Лэсли – тот оклемался и полз, клацая зубами-иглами, крысиная морда очутилась возле горла. От него пахло горелыми листьями и совсем немножко – мокрой шерстью. Рука Мигеля притянула его к Нэйтану – и зубы впились в ступню. Теперь орали оба, а Мигель отполз, успев подумать, что напоминает раздавленного дождевого червя; не очень-то героическое зрелище. - Прекратите! Его голос исчезал в модулированных визгах голо, в ругательствах соперников. Нэйтан тряс ногой, а «пижон» (никак не получалось называть его по имени даже мысленно) болтался, словно бультерьер, заклинило что ли, предположил Мигель; он выдохнул, стирая кровь со рта и груди, и слишком поздно вспомнил про Диту. А вот она про него не забывала. Мигель ощутил теплое дыхание на плече – приторно-отвратительный аромат, так мог бы пахнуть присыпанный цветами лаванды проформалиненный труп, и его талии коснулись ладони. Нет, не ладони. Он очень медленно оглянулся: Дита улыбалась и часто моргала, а ее живот превратился в сияющую сферу – где-то в глубине жемчужиной покоился плод, но все остальное стало мягким, как устрица или зыбучие пески; Дита втягивала его в себя, словно приглашая присоединиться к нерожденному ребенку. Теплая слизь обволакивала позвоночник Мигеля – это оказалось не больно, хотя и переваривало заживо. - М-мать… Он хихикнул, перебивая себя. Ругательство – правда. Мать. - Отпусти, - сказал Мигель. Слизь просачивалась сквозь кожу, растворяла [плоть, мышцы] почки, таз, скоро достанет до печени и сердца; но Дита-паучиха будет пировать долго, ее малышу нужно питаться вовремя и хорошо, она позаботится, чтобы… Мигель завыл, прогоняя чужие мысли. Рука подсказывала: ударь. Может быть, она не до конца проглотила тебя. Может быть, ты вырубишь (даже не убьешь, правда?) одним ударом. - Отпусти, - повторил он. Мать-убийца улыбалась. Она потерлась щекой о спину Мигеля, живот разбухал и жидко тек – к паху, к члену и яичкам. Дита собиралась кастрировать его. Нэйтан отодрал от себя Лэсли; последний отплевывался кусками слабо мерцающей плоти, а здоровяк прыгал на одной ноге. Оба обернулись к Мигелю и Дите – одинаково налитые алым глаза, одинаковые выражения широкого крестьянского лица и крысиной трансформированной морды. Дита ухмыльнулась обоим. Она победила – ненавязчиво и мило, как всегда побеждают женщины. Ее сок почти добрался до сердца Мигеля. - П-пожалуйста… вы, трое… не надо, - просипел он. Во рту было сладко-сладко. Хотелось спать. - Убивать. Не надо. Он осязал, как толкается в животе зародыш. Маленькая тварь мечтала поскорее сожрать Мигеля. А потом Дита сделала шаг назад. Спина и поясница ощущались кровоточащей раной – или сразу сквозной дырой, времени размышлять не было – Лэсли и хромой Нэйтан зарычали; в отличие от Диты они не собирались сдаваться. «Пижон» перекувыркнулся, цапнул за колено – Мигель отшвырнул его ударом торжествующей (договориться по-хорошему? Выкуси!) руки. Здоровяк снова зашатался, балансируя на изувеченных и «чужих» ногах, наступил на рану, и снова понесся вперед. Позади был край Арены. Отступать Мигелю некуда. Он попытался шмыгнуть вбок, и пальцы хрупнули на зубах Лэсли – здоровые пальцы, собственные. Нэйтанова туша прижала к экрану; двинул коленом в пах (прости мужик, но от этого не умирают), а тот прижал сильнее – мокрый от пота и невыносимо, каменно грузный. Лэсли тянул кожу и жевал суставы. Боль стреляла почему-то в локоть и плечо. Мигелю хотелось перестать дышать от нее, или от тяжести. Текстуры Арены перемешались с выкриками и запахами, стала чем-то вроде малинового желе – может быть, с мелкими косточками. Кажется, Дита вернулась, чтобы… закончить? - Не надо, - услышал Мигель ее голос тихой забитой женщины. «Родила под забором», вспомнил мерзкую шутку Облома. - Перестаньте. Лэсли разжал зубы, а следом и тяжесть отступила. Дита обнимала соперников, наполняя их своим паучьим желудочным соком; те оболванено пялились в пространство. Зародыш в сияющих околоплодных водах подпрыгивал, как поплавок. - Хватит. И громко: - Мигель победил. Слышите? Я признаю его победу. Здоровяк пошевелил раненой ногой. - Я…признаю победу… Дита отпустила его, медленно кивнув. Лэсли скалился, крысиная морда никак не могла превратиться обратно в человеческую; а потом заверещал: - Ладно-ладно! Признаю! Отпусти, ты… а-а-а! Признаю! Оба рухнули на гладкое покрытие – залитые кровью, заляпанные отравой Диты; живые. Она пожала плечами. - С-спасибо. Я… я буду помогать тебе, - сказал Мигель. – Может быть, что-нибудь сделаем с твоим… Дита отвернулась. На Арене висела тишина; она закончилась, когда Надя и Облом одинаковыми машинными голосами продекламировали: - Увести проигравших. Победителя ждет последнее испытание. Размазанные текстуры проглотили троих – прихрамывающего Нэйтана, Лэсли, чье лицо вновь стало человеческим, сохранив только некоторые черты грызуна; на пороге, где видимая часть Арены превращалась в небытие, задержалась Дита. Мигелю померещилось: оглянется, но это было все равно, что оглядываться в аду. Ей удалось справиться с соблазном. Пока они уходили, Мигель думал: почему? Айзек говорил про троих. Айзек обещал: победи троих, и Арена выплюнет тебя, пожеванного, но живого и здорового. Даже в аду у Дьявола есть правила. Голо молчали. Наверное, в эфир пустили рекламную паузу. «Я не смогу», - Мигель коснулся кислотных ожогов и ободранной кожи на спине, пошевелил изгрызенными пальцами – обломки костей выпирали из темно-красного мяса. Он надеялся на мятные бинты, он заслужил мятные бинты, верно? Его мутило от боли, которую осознал только теперь. Сломанные пальцы задрожали. Кости медленно, точно спохватившись, стали стягиваться в фаланги, крохотные куски тускло поблескивали. Свисающие клочья кожи отвалились; вместо боли Мигеля охватил зуд, который пах воображаемой мятой. Он пошевелил целыми пальцами. Прикоснулся к нетронутой желудочным соком «паучихи» пояснице. Рука светилась ярче, чем прежде, Мигель мог поклясться, что слышит негромкое жужжание, сродни работающему парой этажей выше роботу-пылесосу. «Маркировка: черный. Они вытаскивают с того света. Почему бы и…» - Я готов, - упрямо сжал губы Мигель. «…нет». - Последний соперник! - Кажется, наш победитель не ждал такого поворота событий! - Побежит прочь или напустит лужу? - О, он так расстроен!.. Мигель не шевелился. Мигель таращился, по-рыбьи разевая рот; ему не хватало воздуха. Сердце, казалось, колотилось в ушах, и он почти не слышал аплодисментов, комментариев и подначек. Это неправильно, чуть не поднял голову и не объявил он. Так нельзя. Он уже выжил однажды, почему вы заставили… - Айзек, - сказал он. В белой обтягивающей одежде гладиатора Арены тот был еще миниатюрнее, чем в своей форме – наподобие какого-то мифологического создания, эльфа или феи; безволосая грудь часто поднималась-опускалась. В ямке между ключиц притаилась капелька пота. Он избегал прямого взгляда, но потом едва заметно пожал плечами, точно сдаваясь. - Прими бой, - выговорил Айзек. Голос у него оказался мягким и неожиданно низким, а язык – предсказуемо – светился, скользя изо рта – наружу, точно у змеи или нервничающей кошки. - Твою… что они тебе пообещали? – Мигель сжал кулаки. – Второй шанс? Болтать не через планшет? «А если и так?» - он осекся. Он не имел права осуждать Айзека; наверное – нет. Они трахнулись пару раз, и парень действительно симпатизировал Мигелю, взаимно, но и только. В конце концов, он сам посоветовал Айзеку бросить эту «говеную работу». Мигель рассмеялся. - Окей. Принимаю. Нападай, не бойся – тебя точно не убью. Айзек переносил вес тела с пятки на носок. Кожа поблескивала испариной, а вокруг повисла такая тишина, что Мигель мог слышать переговоры на скрытых от бойцов трибунах. Взгляд был блестящ и потерян, словно у наркомана; язык выскальзывал – блеклый, похожий на длинную нематоду и увенчанный жалом. Айзек прятал его, будто мучительно стесняясь своей… трансформации, но, в конце концов, знал Мигель, не выдержит. И оказался прав. Язык метнулся вперед, – и едва не впился между глаз. - Черт, - охнул Мигель. Он успел уйти вбок, но буквально чудом; не верилось, что Айзек станет драться всерьез Язык-жало с мягким чвяком вонзился в плечо – в паре дюймов от шеи и сонной артерии. - Прекрати! – Мигель сжал мокрого от слюны «червя», тот скользко вывернулся и снова ударил – рассек щеку до уха. - Айзек, ты же не… Язык высвободился. Язык вознесся верх, словно огромный знак вопроса. - Считаешь меня недостойным противником? А я думаю, что ты слабак, - говорил он один, этот глист со скорпионьим жалом; Айзек оставался неподвижен и нем. Мигелю хотелось верить. Язык сам по себе. У Айзека розовая укромная пустота во рту, которую непривычно, но приятно целовать… Айзек… Жало воткнулось в мякоть ладони, между недавно сгрызенных человеком-крысой пальцев; Мигель отпрянул, наугад отмахнулся – рука Арены подсказывала куда бить, но от нее язык (Айзек) уворачивался, зато без промаху наносил новые раны. Плечо, бок. Мигель отпрыгнул и едва не поплатился пахом, истерично хохотнул, и кинулся бежать от вездесущего живого оружия. Арена круглая. Бежать некуда. Монета мелькала под ногами, словно бог-великан играл сам с собой в орлянку. Боль взрывалась в спине, чуть ниже затылка - вездесущее жало сорвало кожу, чуть не пробило позвоночник; Мигель нырнул, подпрыгнул – и едва не лишился глаза. Айзек сложил руки на груди. - Слабак. Ты по-прежнему не хочешь убивать? Тогда я убью тебя. Маленький, бело-розовый. Смешной длинный язык. Игла. Ты сошел с ума, крикнул Мигель – мысленно или вслух, сам не понял. Язык просвистел спереди, сзади, всюду; выдрал клок кожи с мясом из предплечья и вонзился под колено на глубину синовиальной сумки. Острие выглянуло с другой стороны. Мигель закрыл глаза, прислушиваясь к неизведанным прежде оттенкам боли – словно зараженная рука вернулась, разрослась, покрыла все тело червивой опухолью, и Айзек решил ее сожрать своим ртом-черной дырой. Он съест меня, подумал Мигель, падая в крови и боли на Арену. Щупальце повертелось еще немного в колене, раздвигая кости и заставляя беззвучно корчиться, а потом выскочило. Наверное, у Мигеля зияла дыра вместо ноги. Целой ноги. Половины тела. Целиком. - Слабак, - сказал Айзек. Он подошел еще ближе – маленький и очень чистый, даже язык сократился до обычного размера, только высовывался – поддразнивая; губы и щеки раскраснелись. Он облизывался. - У тебя никогда ничего не получилось бы. Разве ты не знал? Арена не позволит переиграть себя. Щупальце извивалось, как танцующая змея в индийской вазе. Мигель трогал дыру вместо колена, но боль отступила – Айзек заменил ее. Айзек стал болью, прекрасной и сияющей. - Я убью тебя, - сообщил он будничным тоном. Язык опустился ниже, уперся жалом в подбородок Мигеля. Айзек-боль улыбался. - Нет, - сказал Мигель, возвращая улыбку. – Думаю, ты не сможешь. - Что… Он говорил одними губами, острие елозило по кадыку – вверх-вниз, неглубоко царапало – с той самой кошачьей осторожностью, с какой кот Мигеля запрыгивал ему на колени, ни разу не оцарапав. - Ты прав насчет говенной работки. Но знаешь, я выкарабкаюсь. Вот только… убью тебя! – лгал Айзек. Радужки и зрачки слились в пару мазутных луж. Взгляд указывал на язык. Это было похоже на какое-нибудь «освободи» из фильма про одержимых дьяволом. Мигель понял. - Я – убью – те…. Рука поняла. Он рванул язык Айзека, и тот захлебнулся фонтаном крови. В ладони Мигеля осталось мертвое щупальце, он подхватил легкое тело» , пытаясь зажать рану во рту, и крича: - Эй! Помогите ему! Я не убивал, он жив! Вы должны помочь!.. Рот переполнила чужая кровь. Мигель захлебнулся, целуя Айзека – пытаясь пережать глубокую вену языка. Его оттащили пахнущие мятой и могильной лавандой медбратья, Айзек остался лежать на погасшей без света камер Арене. Исчезли куклы-голо; Надя не поздравила с победой, Рок не объявил о смерти соперника. - Я не убил его! – повторял Мигель. У него дрожали руки. Медбратья волокли его в коридор. Дыра в колене, раззявленная, как воронка от ядерной бомбы, скрадывалась быстро размножающимися клетками – кости, сухожилий, кожи; по ощущениям это напоминало стаю запущенных в открытую плоть деловитых рабочих муравьев. Мигель подвывал, но от боли и зуда в последнюю очередь. Он звал Айзека. - Он жив! Вы, мать вашу… он жив! Я не убивал! Маркировка: черный – нет смысла вытаскивать с того света; но Айзек приблизился, возможно, только к краю красного. Я спасатель, повторял Мигель. Я спасатель, а вы Арена Надежды. Спасите его. Пожалуйста. Он чувствовал, что лицо мокро от пота, крови или слез, или от всего сразу. Медбратья заперли его в кафельной комнате пять на семь футов, больше всего напоминающей карцер; здесь стоял кособокий пластиковый стул и пахло формальдегидом. Хлопнула железная дверь, Мигель кинулся на нее, сам себе напоминая опасного сумасшедшего, которого почему-то забыли нарядить в смирительную рубашку. - Спасите его! – орал он, готовый вырвать свой язык, если это поможет Айзеку. В кафельной комнате погас свет. Мигель сполз за пол, закрывая голову руками – искусственная конечность погасла, точно смиряясь с судьбой. Вокруг была темнота. Надежды нет, понял он у грани болезненного душного забытья, которое могло быть успокоительным или отравляющим газом. Надежда означает: ничто. Мигель пришел в себя в том же карцере, который теперь как будто раздвинул стены, и больше всего напоминал кабинет стоматолога. Он сидел на кожаном кресле с зафиксированными руками и ногами. Сходства с приемной дантиста добавлял негромко жужжащий механизм – железный шкаф с маленьким экраном и чем-то вроде маски на длинной «лапе». - Ну что, поздравим победителя? - Подожди, он еще не совсем очухался… Говорили мужчина и женщина; женщина была длинноногой стриженой под каре брюнеткой, очень яркой, скучный врачебный халат только подчеркивал белую кожу, красные губы и фигуру. Невысокий полноватый мужчина терялся на ее фоне, зато как раз и напоминал дантиста. Мигелю оба показались знакомыми. Мучительно знакомыми. - Вы… - Прототипы, - кивнула женщина. – Дурацкое голо, сделало из меня блондинку. Джентльмены предпочитают блондинок. - По крайней мере, из тебя не сделали циркового карлика, - возразил мужчина, и Мигель вынужден был признать, что по сравнению с уродом-Обломом, он здорово проигрывает. – Доктор Лили Брейкс, - представил спутницу, - и доктор Оливер Ринд к вашим услугам, сэр. «Сэр». - Что вы сделали с Айзеком? Во рту пересохло. Он собирался добавить: отпустите меня, я не причиню вреда. Не бью женщин и коллег. Искусственная рука шевельнулась, но не светилась, хотя должна была. Странно. Женщина и мужчина переглянулись. Мигель поймал себя на том, что очень трудно ассоциировать их с Надей и Обломом. Может, и не стоило. - Думаю, будет лучше, если он сам все… гм, расскажет. - Да уж, парень мелет языком что надо, - фыркнул Ринд, и Мигель подумал: но совсем не ассоциировать не получится. – Кхм, извините. Айзек открыл далекую белую дверь прежде, чем Мигель потребовал разомкнуть наконец-то крепления. В таком же бело-голубом халате хирурга он выглядел немного непривычно, но не хуже, чем в костюме Арены. Пальцы со знакомыми гладкими ногтями сжимали планшет. «Доктор медицины Айзек Хоффман», - прочитал Мигель на бэйдже, и только теперь осознал, что не удосужился спросить фамилию… с другой стороны, зачем? Они не бизнес-сделку заключали. - Ты как? – спросил Мигель. Жив. Здоров. Наверное, это главное. Или стоило добавить «кто ты»? Мигель запутался. «Мне нужно многое объяснить», - высветилось на планшете. - Фраза из какого-то гребаного сериала. Отпусти меня. Доктор Брейкс и доктор Ринд переглянулись, но Айзек кивнул им. Мигель потер искусственными пальцами затекшее запястье живой, спрыгнул с кресла и, забыв о приличиях, обнял Айзека. Женщина смущенно кашлянула. Ринд хохотнул. Мигелю было плевать. - Я все понял, Айзек. Вы тут проводите с этой Ареной какой-то сраный эксперимент, но знаешь, мне плевать, пусть вы и убиваете людей, как мышей в лабиринте с электропроводами. Я не хочу лезть в это дерьмо. «Не совсем так, Мигель. Арены не существует. Арена – виртуальная реальность, на ней не умирают по-настоящему». - На самом деле, были случаи, - встрял Ринд; он облокотился на кресло и ему недоставало разве что банки пива и ведра попкорна. – Остановка сердца, бла-бла… соболезнования родственникам. Но обычное удаление аппендицита куда опаснее. Зато от рака и прочего мы спасаем по-настоящему… и бесплатно. Виртуальная реальность? Мигель обернулся. Маска. Машина «стоматолога». Модулятор вирта. «Шоу «Арена Надежды» просто помогает нам…» - Находить источники дополнительного финансирования, - заучено проговорила Брейкс. Мигель переводил взгляд с одного на другого. Заткнитесь, хотелось крикнуть ему. Все заткнитесь. Кроме Айзека – дрянной каламбур. - Ладно. Сдаюсь. Ничего не понимаю. Айзек вздохнул, как обычно чуть с усилием сглатывая безъязыким ртом. «В некотором смысле, Мигель, ты прав насчет эксперимента... Дело в том, что протезы Арены, хоть и не дают никаких сверхъестественных способностей, но обеспечивают стопроцентное выздоровление и в дальнейшем ускоренную регенерацию. Почти бессмертие». Мигель пошевелил рукой, присвистнул. - Да я теперь… этот… Бэтмен, - все-таки вспомнил он персонажа тех старых «комиксов". «Ты – да. Но большей части «бойцов» Арены приходилось удалять протезы после испытания. К сожалению, у девяносто семи процентов они вызывают изменения в психике: повышенную агрессию, стремление убивать. На самом деле, Арена Надежды – это тест. Мы все надеемся, что пациент сумеет справиться. Ты – сумел. Ты – победитель». - Я просто не хотел убивать, - глупо выговорил Мигель. «И у тебя это получилось, несмотря на повышенную сложность». - Повышенную сложность? – передразнил Мигель, его голос зазвенел разбитым стеклом. – Теперь это так называется? Один против троих, и это… предательство. Осколок вылетел и попал в цель. Айзек едва не выронил планшет. «Прости», - набрал он. - Да пошел ты. На Мигеля пялились Надя и Облом – то есть, уважаемые доктора, обоих хотелось схватить за шкирку, как следует встряхнуть, но больше всего – Айзека. - Симулятор битвы, тесты… окей, я прошел. Я могу оставить себе гребаную руку? «Да. И… я бы хотел попросить тебя остаться. Мы должны продолжить работу над протезами, чтобы убрать негативный эффект, а ты первый, кому удалось это в полной мере. Помоги, Мигель». Он отступил. Маркировка – черный, думал он, безнадежен, труп. Надежда не имеет смысла, как и продолжение исследований; нет бессмертных людей – и не надо, он – исключение, может, с еще десятком. Три процента? Не так уж много. Он был для Айзека лабораторной крысой. Айзек надеялся на него. - Что случилось с тобой? - спросил Мигель, наблюдая, как вытянулись лица Ринда и Брейкс; кажется, он затронул тему-табу. Айзек набирал медленно, точно с паузами для дыхания: «Я изобрел эти… протезы, и когда у меня обнаружили рак, решил опробовать на себе. Я убил шестерых человек, включая сестру и… бойфренда, прежде, чем сумел вырвать язык-протез. Меня оправдали, и я получил патент на «Арену». Вчера я установил протез снова, и у меня почти получилось справиться с «А-эффектом». Мы на верном пути. Я продолжаю надеяться». - Черт, - сказал Мигель. Он пытался представить, каково это: выдирать кусок собственного тела. Дважды. Наверное, почти так же паршиво, как убить сестру и приятеля. - Извини, - добавил он. «Ты останешься?» Нет, хотелось ответить Мигелю. С меня хватит тестов, экспериментов, эффектов-А и прочего. На него смотрели – трое; нет, двое и один. Мигель распустил стянутые в хвост волосы и взъерошил их; больше всего хотелось сделать то же самое с Айзеком, но мешал невидимый барьер. - Слушай… а раз все вирт, значит, у нас тоже… Айзек покраснел. Мигель подмигнул ему прежде, чем поцеловать: - Ну раз мы теперь будем работать вместе, повторим в реальности, правда? Я на это очень… надеюсь.