Быть опорой

Ночь в Готэме всегда будет красивейшей из ночей мира. Город, кажущийся стонущим сгустком грязи, оживёт в очередной раз чтобы перетащить чью-то душу на свою сторону — до тех пор, пока не останется ни единой, способной противостоять тьме. Только наступающие подошвой на старые крыши сумерки сотрут гримасу покоя, открывая истинное лицо улиц, людей и чудовищ, скрывающихся до захода в тени переулков, как из неё же на свой пост взойдёт безмолвный страж, вместо плаща кутаясь в тень. Ночь в Готеме — время чудовищ. Ночь в Готеме — время сбрасывать маски. Кларк не был удивлён, рассмотрев одинокую фигуру в чёрном, сидящую на одной из крыш здания, цепляющем облака, но не рискнул приближаться сразу — горький опыт полыхнул яркой вспышкой на сетчатке с собственным именем на каменной плите, и он медленно опустился на карниз, застывая в воздухе. Брюс не поднял головы, даже не повернулся в его сторону, всё так же следя за снующими далеко внизу людьми — крошечными, почти что игрушечными — их можно раздавить отсюда пальца подушечкой: одно неверное движение — нелепая случайность вроде грабителя в переулке после спектакля, и чья-то жизнь уже будет передана земле. Тучный священник в церковной рясе прочтёт молитву за упокой, которого не будет в душе, а на белых костях когда-нибудь прорастут цветы и станут утешением тому, кто умеет различать краски. Если бы кто-то взял детскую расскраску, хранящуюся в сундуке комнаты Альфреда, то узнал бы, что Брюс Уэйн уже давно не видит цветов. В его руках даже яркие карандаши отчего-то становятся бездушно-чёрными. — Что-то случилось? — Уэйн на всякий случай бросил взгляд на передатчик: ни одного сообщения о нарушении порядка там не значилось, а известий от Лиги не было который месяц. Мнимый покой мог быть блажью, если бы не был зелёной тоской. Он никогда не радовался беспорядку и хаосу, но жить ради чего-то другого попросту не умел и научится не мог, так же как и солдат никогда не забудет, проснувшись ночью, бросить взгляд на запертую дверь и нащупать под подушкой металлическую рукоять. — Нет, всё в порядке, просто… — Кларк скромно улыбнулся, разминая рукой затёкшую после полёта шею, и замер на мгновенье, растерявшись. Действительно. Зачем он вообще сюда явился? Он в силах взирать на мир с высоты, где даже птицам не суждено парить, но сердце ведёт его не к звёздам, а в город греха, приходя без приглашения к человеку, клятвенно пообещавшему заставить его истекать кровью?.. — Не спалось, наверное, а Лоис будить не хотелось. — Иными словами, ты сбежал, — заметил Брюс, скинув концом ботинка маленький камешек вниз. Кларк устало выдохнул и расплавил его взглядом, превращая в угловатое пыльное облако. Колючий ветер мстительно царапнул глаза и понёс мелкую окрошку в сторону порта, утопающего в молоке сгущающегося тумана. — Ты же не хочешь ранить кого-то, — с нажимом говорит Кларк, разглядывая безучастное лицо Брюса. Его пульс бьётся ровно и размеренно, но что-то тревожит Супермена — что-то едва уловимое, несвойственное. Ему хочется разбить себе лицо, потому что это «что-то» кажется чертовски важным. Брюс в ответ медленно стягивает перчатки, ослабляя завязки, а потом — маску, не глядя кладя её рядом с собой, и в этом жесте Кларк видит то, что Брюс привык держать в узде — уязвимость, граничащую с доверием… или очередной умелый обман. Брюс поворачивает голову, и Кларк видит голубое небо в глазах, засматривается в бездонный, блестящий словно чёрное солнце другого мира зрачок, и холодок скребётся по позвоночнику вместе с тяжёлым чувством, сдавившим горло. Может ли человек с таким чистым взглядом и вправду жить в городе, где даже ветер хранит в себе запах тлена? Да, Брюс не святой, но у Кларка никогда не получалось понять его или же возненавидеть так, как должен бы. Человек, что мирно сидит перед ним, свесив ноги с пятьдесят какого-то там этажа, заслуживает смерти больше, чем половина тех, кого он встречал до этого — за одни слёзы мамы Кларк уже должен бы свернуть ему шею, — но всякий раз, получая в подарок от судьбы возможность избавится от Брюса, Кларк застывает, будто ему разом обрубают доступ к кислороду. Даже сейчас ему остаётся сделать лишь один шаг, всего лишь присесть рядом и толкнуть Брюса в плечо, ведь он так спокоен и навряд ли ожидает подвоха, но… — Не думай, что я не успею среагировать, — непривычно-человеческий голос без звукового искажения кажется патокой для чувствительного слуха. Супермен моргает, прогоняя морок, и мягко садится рядом, рукой случайно касаясь края чёрного плаща. Только молчание Брюса отвлекает его от разглядывания очередной проведённой между ними границы: — Сражаясь бок о бок с богами, мутантами, роботами и ещё чёрт знает чем приходится быть готовым ко всему на свете, — лёгкая ухмылка ложится на тонкие губы, и взгляд Брюса меняется, сменив чёрное солнце на бушующий шторм с литыми из стали молниями: — Особенно к удару в спину. Взгляд Уэйна скребётся под кожей, и Кларк впервые понимает каково это — находится под рентгеном. Вывернуть душу, рассказать о самых тёмных уголках своего сознания, познакомить с чертями и признаться наконец, что они чудовищно друг другу подходят. Но Кларк всё так же сидит на холодном карнизе, поджав губы, и позволяет Брюсу осторожно смотреть туда, куда не добиралась ни одна живая душа. Туда, где живёт маленький и голодный до понимания сгусток темноты, выгоняющей ночью из тёплой постели в город, где его никогда не ждут. — Ты можешь… — Доверять тебе? — ровно, почти что с звенящей угрозой спросил Брюс, растягивая губы в безжизненной ухмылке. У Кларка сосёт под ложечкой, потому что два противоположных ответа вертятся на языке, и он не может выбрать, потому что-либо рискнёт своей жизнью, либо тем, какой она будет. Согнувшаяся фигура Бэтмена нависает над незнающим городом, откидывая мрачную тень над улицами, где, будто чувствуя это, люди тянутся ближе к свету фонарей и неоновых вырезок, сегодня не обещающих стать местом кровавого побоища. Кларк смотрит вниз, выгибаясь вперёд и пытаясь понять, какого это — упасть с такой высоты. Не застыть в невесомости, а рухнуть к земле — умереть не героем, а просто человеком, случайно оступившимся с карниза высотки. Брюс рядом напрягается и смотрит на него, инстинктивно подсаживаясь ближе чтобы перехватить в случае чего. У Кларка от этого поёт в груди и тянет крюком одновременно. Он не умрёт, потому что он полу-бог. Он не упадёт, потому что умеет летать. И величественно воскресать. — Доверять себе — своим чувствам, интуиции или инстинктам летучей мыши, — Брюс скосил взгляд в его сторону, и у Кларка непроизвольно сжались кулаки. Кажется, он никогда не признает над собой превосходства, будь то даже шутка. — Хоть кому-то, иначе так и с ума сойти недолго. — Это меньшая из моих проблем, — он раскинул руки, потягиваясь, и Кларк посчитал, сколько раз хрустнул позвоночник Брюса, не понимая, зачем ему это знать. А ещё то, что двадцать шестого июня Альфред заменяет абсолютно все цвета в и так мрачном костюме Брюса на чёрный. Монотонная цветовая гамма, переходящий из суток в сутки траурный день, на деле же растянувшийся в жизнь человека по имени Брюс Уэйн. В чём же он пришёл на похороны Супермена?.. — А что бы ты делал, если бы не получилось меня вернуть? Мучающий который день вопрос сам слетел с губ, и Кларк понял, что сердце пропустило удар, когда Брюс перестал постукивать пальцами по карнизу и замер будто от удара. Мимо них плыли сотканные из тончайшего шёлка облака, приглушая свет звёзд. Скрежет металла и голоса людей преображались в одинаковое жужжание, скрадывая повисшую тяжёлую тишину. — Попытался бы ещё, — пожал он плечами нервно, будто и не было этой заминки, вновь выбивая одному ему известный ритм, перекликивающийся с звуком гудящих сигналов автомобилей на автостраде, — и ещё, и ещё — до тех пор, пока не получилось бы. Ты нужен этому миру, Кларк. По-настоящему. — И только? — Кент улыбнулся, пытаясь перевести всё в шутку, но взгляд Брюса потемнел и вновь стал опасно-тягучим. — Нет, — мгновенно ответил он, — в этом можешь не сомневаться. Кларк понял, что пялится, очень неприлично пялится в профиль Брюса, и стыдливо отвёл взгляд, переваривая услышанное. Он был уверен, что понимает правильно, но изо всех сил надеялся, что не прав. Ему, как оказалось, было очень нужно чувствовать в человеке, способном его уничтожить, опору, какой бы та не была. Брюс прочертил его кровью дорожку к памятнику в Метрополисе. Оказалось, на его языке это значит «Давай будем друзьями». От ненависти до дружбы был один шаг — крохотное движение вперёд, где мир пришлось спасать любыми средствами, играя в кости со смертью и собственной удачей. В гениальном плане Уэйна ею был мёртвый Кларк, которого наскоро достали из могилы и толкнули в пасть чего-то, что Супермен даже осмыслить не успел, мчась побеждать ценой всего. Самое поганое — он хотел этого не для себя или мира. Только для него. Когда Брюс поднял уставший взгляд и искренне попросил прощения, Кларк уже знал, что из кожи вон вылезет. И с других эту кожу сорвёт голыми руками — только бы синяки под голубыми глазами стали чуть светлее, а взгляд — менее обречённым. От самого сотворения мира люди возносили духам-покровителям молитвы и жертвы, пытаясь умилостивить или добиться расположения. Сейчас же бог сам чувствовал себя распятым на алтаре человеку. — Завтра тебя лучше не трогать, да? — чувствуя, как ускоряется сердцебиение и быстрее перекачивается кровь, Супермен опёрся на ладони, поднимаясь. Он лишь надеялся, что синий цвет костюма оттенит его румянец, а ночной воздух остудит разгорячённое тело. — И не только завтра, Кларк. — А если мне скучно? Брюс вздёрнул бровь: — Тогда, конечно, добро пожаловать, Альфред приготовит тебе чай с криптонитом и прочитает сказку на ночь. — Из его рук я и яда выпью, — отшутился Супермен, делая шаг в пропасть в предвкушении падения, которого никогда не последует. Он замер, прислушиваясь к своим ощущениям, и повернулся к Брюсу с тёплой улыбкой на губах. — Ты недооцениваешь моего дворецкого, — снисходительно ответил тот, поднимаясь и натягивая маску. Узловатые ладони в крепких перчатках привычно настроили датчик искажения голоса. — Я всего лишь верю в нашу дружбу. Как и ты. Бэтс бросил на него красноречивый взгляд, поджимая губы, но промолчал. В его руках мелькнул бэтаранг и уже через мгновенье Супермен остался парить над Готемом в одиночестве, потеряв из виду фигуру в чёрном. Через девятнадцать часов наступит двадцать шестого июня. Рыжее солнце стряхнёт с неба звёзды и лениво протащиться к своему месту над башней Уэйн Энтерпрайзис, загоняя в грязные переулки ночных чудищ для сна. Это был единственный день в году, когда Брюс не желал быть тем, кем был. Единственный день, когда в Готеме не должно было произойти ничего, где потребовалось бы участие Бэтмена. Ведь не только он может быть кому-то опорой.