Ей пора уходить

— Ты не должна этого делать… Егорову хочется ее пожурить, легонько поддеть, вызвав в глазах девушки искры необузданного гнева, рассыпающиеся вихрем оранжевых язычков по черной обводке вокруг серой радужки. Угольные зрачки на мгновение прячутся за чуть тронутыми тушью ресницами, свои у нее совсем светлые, почти полностью выгоревшие на сцене под светом софит. Губы кривит усмешка, и Доминика закуривает, глотая тугой белый дым и фильтруя в свое тело ещё одну порцию никотина. От неё пахнет табаком и цветочными духами, влажной подземкой и возбуждением, ещё не остывшим и разливающимся по ее жилам теплой негой и ленцой. Она тянется, по-кошачьи примащиваясь на его груди и стряхивая чешуи пепла на мятую постель. Обладать ею тяжело, и Егоров не уверен, что может употребить именно это слово по отношению к ней, хотя в какой-то степени это действительно так. — Служебный роман настолько плох? — тонкие брови взмывают вверх, уши режет от этого ее «служебный роман». Разве можно назвать то, что происходит с ними, между ними столь банальным и избитым словосочетанием. — Дядя… — Не продолжай, — обрывает ее, чувствуя блаженное удовлетворение, расползающееся по женскому телу, прижавшемуся к нему. Доминике нравится заставлять его чувствовать непривычный стыд, да и вообще всё то, что он чувствовать вовсе не привык, забыл, разучился. За окнами брезжит розовый рассвет, встревоженный стрекотней и суетливым полётом ласточек, покидающих свои гнездовья под крышей его дома. Воркование сонных голубей едва доносится из-за тонких занавесок, но их пронзительный крик колышет вязкий воздух. За этими звуками дальше уже виднеется в утренней дымке проблеск сусального золота за строительными лесами и выпотрошенные металлические коробки на постаментах — в прошлом вместилище духа Марса — обездвиженные самолёты и танки, застывшие и не движимые, не терзаемые ни временем, ни событиями, такие же, как и сам Егоров. Мужчина касается кончиком языка гладких зубов, ощущая горький привкус сигарет, оставшийся во рту после ее поцелуя, и кислый от кома тошноты, подкатывающий к глотке от самого себя. Слишком уж долго он лелеял мысли о своей племяннице. И слишком уж он рад наконец осуществить хоть часть своих мечтаний. — Мне пора. Выскальзывает из его постели, оставляя холодок разливаться по мужской груди. Ознобом прихватывает предплечье, и пальцы, секунду назад ласкающие девичью кожу, сводит. Конечно ей пора, он знает это не хуже ее самой, как и то, что ей вообще не следовало, да и не зачем было сюда приходить. Егоров ей не верит, но и отказаться не может — в следующий раз они увидятся не скоро, если встреча эта будет вообще возможна. Он не раздумывая пустит ее в расход, сотрёт из памяти и выжжет любое упоминание о собственной племяннице, не оставит ни малейшей крупицы, вырывая из летописи его страны даже бледную тень Доминики. — Уже давно пора. Оставит лишь цветочный запах ее духов и вкус дешёвого табака на мягких губах. Для себя.