Небо над

Я был на кухне, когда хлопнула дверь. - Это ты?.. - А ты ждал еще кого-то?.. - Нет, - я улыбнулся. Он скинул куртку и обувь, прошел вперед, положил на стол пакет из супермаркета, а потом приблизился сзади - все это время я нарочито не оборачивался, продолжая монотонно нарезать паприку - и заглянул мне через плечо. - Хорошо. Как только в нос ударила свежая волна его запаха, тело автоматически отпустило нож и разделочную доску, развернуло к нему корпус и подставило лицо. - Хорошо, - продолжил он и тут же потянулся ко мне губами, влажными и холодными с улицы. - Потому что больше никто не придет… Не отрываясь от его рта, я хмыкнул. - … никто и никогда, - углубляя поцелуй, он словно замурлыкал, заурчал вкрадчивыми интонациями, скользнул руками мне на пояс и прижал к себе, - не придет… никто и никогда. Ты теперь со мной и… никто и никогда… во всей… вселенной... Я дал ему время. Ему и себе: это был особенный вечер, и мне не хотелось упустить ни одной ноты его голоса, ни одного короткого дыхания, ни самой мимолетной ласки. Поэтому, когда он залез под футболку и озябшими ладонями заводил по спине, чуть сгибая пальцы и греясь, я инстинктивно вздрогнул, но не отпрянул, а наоборот, прижался сильнее. - Я был бы не против... Кончиком языка он напоследок огладил губы, на секунду задержался в уголках, а потом вздохнул и отстранился. - Как твой день? - Нормально, - я поднял руки вверх, к шее, и осторожно намотал на палец гладкую прядку у воротника. - Прошел. - Все успел доделать, что хотел? Бумаги в школе забрал? А к родителям заезжал?.. Я кивнул. - Ну, вот видишь, - он ласково улыбнулся. - А ты беспокоился. Я открыл рот, чтобы сказать ему что-нибудь легкое и непринужденное, подходящее моменту, но вместо этого, каким-то чужим и серым голосом, вдруг прошептал: - Я не хочу… Не хочу уезжать. Я так не хочу уезжать... Он вздохнул и обнял меня крепче, а потом снова поцеловал, на этот раз без всякого сексуального подтекста, как ребенка: тепло и успокаивающе. - Это ненадолго... Закрыв глаза, я слушал его голос, неуловимо и гармонично вплетающийся в легкие прикосновения губ ко лбу, к вискам, к волосам. - … время пролетит быстро, ты и не заметишь... Отыграете спектакль, посмотришь, что там интересного на этом их фестивале… Да?.. - Нет, - пробормотал я и уткнулся в излучину шеи. - Да, - широкой ладонью он гладил мои плечи. - А потом начнется курс и… это будет потрясающе интересно… Новые люди, новая обстановка, новый театр - и какой театр!.. Да?.. - Нет. - Я буду звонить тебе - часто. И ты будешь тоже… Все будет хорошо. Ты же знаешь… Знаешь? - Нет, - упрямо повторил я, впиваясь ему в спину пальцами так, будто меня прямо сейчас отдирали силой. - Нет - не знаю, и нет - не будет... Нет, нет и нет. Он негромко фыркнул, и именно тогда, на невесомой, мгновенно растворяющейся в воздухе волне этого звука - звука, который он издавал только со мной, только для меня, который надежно прятал внутри нашей вселенной ото всех: от агента, от продюсеров, соседей, редких приятелей, незнакомцев в очереди за кофе в Kaffebrenneriet, казалось, даже от матери... этого приглушенного мягкого фыркания, которое ассоциировалось у меня с ним больше всего и которое, вместе с его запахом, его улыбкой, его яркой синевой, составляло основу моего мира - именно в тот момент меня словно ударило изнутри, и с оглушающей ясностью я осознал, как на самом деле буду скучать. Он будто услышал, о чем я подумал, будто почувствовал то же самое и так же разрывающе остро, потому что вдруг судорожно сжал вокруг меня руки, резко и длинно выдохнул и замер. Некоторое время мы молчали, не в силах ни сказать ничего, ни сдвинуться с места. Он оттаял первым: чуть шевельнулся, негромко кашлянул и спросил: - Ты не устал?.. Хочешь, пойдем в кровать?.. Полежим немного, хочешь?.. Я проглотил ком в горле и кивнул, а потом поднял голову и встретился с ним взглядом: - Хочу. Но сначала мы поедим… Ты поешь сначала. - Хорошо, - он тихо улыбнулся. - Как скажешь. Я снова кивнул. Мы постояли так еще немного, а затем он осторожно ослабил руки, накрыл ладонями мое лицо и самыми кончиками пальцев погладил кожу у глаз. Калейдоскопические искорки знакомо вспыхнули в самой глубине синевы, он мягко склонился надо мной, едва-едва касаясь губ, и я уже открыл их для него, уже предсказуемо забыл, где нахожусь и что я только что сам предложил ему сначала поужинать, уже почти упал в бесконечную невесомость его близости, согретую его дыханием и биением его сердца прямо в моей груди, уже почти... как вдруг сознание словно проснулось, толкнуло тело и тут же отвернуло голову. - Не надо, - забормотал я, инстинктивно прикрывая глаза, уходя от его взгляда, от которого внутри что-то мелко и холодно затряслось. - Не надо, не сейчас, не смотри так на меня… еще рано… еще есть время… Он сглотнул и молча кивнул, а потом, коротко поцеловав меня в лоб, отступил. - Я… помою руки и вернусь, хорошо?.. - Да, - я отвернулся к разделочной доске и, поспешно смаргивая, схватил нож. - Да, давай. Все почти готово. Когда через несколько минут он вышел из ванной, задержавшись там чуть дольше обычного, маскируя отсутствие всякого движения за дверью монотонным шумом воды, я уже раскладывал на столе приборы. - Неужели я дожил до этого?! - он деланно изумленно уставился на сковороду на плите и всплеснул руками. Его сразу выдал ломкий, словно простуженный, голос, так отчетливо диссонирующий с привычным насмешливым тоном, чуть ссутуленные плечи и влажный блеск глаз, который он смущенно прятал. Я сделал вид, что не заметил ни того, ни другого, ни третьего. Нам нужно было держаться - изо всех сил и столько, сколько возможно, и если я хоть как-то мог облегчить для него этот вечер, если это было в моих силах и если ради этого ему нужно было подыграть, то - черт возьми, должен же был быть хоть какой-то толк в том, что среди тысячи возможных занятий я в итоге выбрал для себя лицедейство. - Неужели дожил?! - До чего? - Ты готовил?! - наконец он поднял взгляд и воззрился на меня в преувеличенном восхищении. - И сам?! Курица?! И овощи?! Курица и овощи?! Я никогда не поверил бы в это, если бы не увидел своими глазами!.. Это надо запечатлеть - в бронзе! В мраморе! В… фольклоре! На сцене! Подумай - ты мог бы сыграть сам себя!.. - Все? - я дождался паузы и глянул на него выжидательно, нарочито приподняв бровь. - Ага, - тут же согласился он и затих, чуть наклоняя голову и рассматривая меня смешливым переливчатым взглядом. - Ты уверен?.. - Ну. - Я счастлив, - коротко сообщил я, по-прежнему стараясь держать подобающее выражение, но от одного вида его с каждой секундой все более яркой, какой-то шкодливой улыбки и распахнутых в притворном изумлении глаз, мне приходилось закусывать губу, чтобы не рассмеяться самому. - Садись давай, все уже стынет… Вечно торчишь там, в ванной, занимаешься неизвестно чем... Он озорно шмыгнул носом. - Рассказать? - Я и так знаю, - все также картинно я пожал плечами. - Смотришь на себя в зеркало с дурацким самодовольным видом. - Не завидуй, - он задрал подбородок. - Не завидуй моей красоте. Не сдержавшись, я рассмеялся, и он, глядя на меня, прыснул и расхохотался тоже, а потом порывисто, с явным облегчением, шагнул вперед - словно сдерживал себя все это время, все эти минуту или две, что стоял на пороге - схватил за свитер и потянул к себе. - Я люблю, когда ты смеешься… От сковороды на плите поднимался густой пар, по-итальянски что-то тихо бубнило радио и, наверное, вишни во дворе снова засыпал снег. Он покрывал мое лицо беглыми звонкими поцелуями, в секундных перерывах бормоча что-то - какие-то глупости, смешные угрозы, признания. Я обнимал его за шею, жмурился от ласки, от нежных щекотных прикосновений и смеялся. Смеялся, смеялся, смеялся. *** - А твой день? - Утром я был в студии, - он наколол на вилку кусок курицы побольше, повозил в соусе, отправил в рот и тут же зашипел . - Черт, горячо!.. - Что ж ты?!. Куда же ты?!. Я схватил со стола стакан с водой и втолкнул ему в пальцы. Он сделал два больших глотка и, выдохнув, благодарно улыбнулся, а затем снова взял вилку. - Все нормально? - Да, кажется... - Что ты вечно набрасываешься, как с голодного края… Осторожней ешь. - Хорошо, - он фыркнул, - мамочка… - Идиот, - буднично констатировал я в воздух, обреченно пожимая плечами, и он снова фыркнул. - Как был, так и остался. - Это называется уважение к традициям, - он снова подцепил на вилку мясо, на этот раз вместе с овощами, посмотрел на него слегка настороженно, словно на глаз измеряя температуру, определяя, не обожжется ли снова - и у меня тут же возникло дурацкое желание ему подуть. На всякий случай я подождал, пока он не начал жевать, а потом зачерпнул из своей тарелки. - И как там все, в студии?.. Он проглотил, задумчиво поболтал вилкой в воздухе, а потом вытянул под столом ноги и, подцепив ладонью мою ступню, положил себе на колено. - Как?.. Ну, нормально. Старался как-то не сильно путаться под ногами… - Тебе нравится… в целом? - осторожно спросил я. Несколько дней назад он подписал контракт на съемки. Комедийный сериал, где у него была роль второго плана и где он появлялся, в среднем, в каждом втором эпизоде, пока находился на стадии препродакшн и финансировался исключительно за счет создателей - небольшой частной киностудии, совсем недавно обосновавшейся на окраине Осло. Какой-либо стоящей огласки в СМИ проект не получил, в своих кругах тоже обсуждался мало, если упоминался вообще, так что шансов на то, что в этой роли - секретаря приемной психотерапевта - его кто-то заметит - вернее, увидит снова - какой-то действительно крупный продюсерский центр… этих шансов было откровенно мало. Я понимал это прекрасно и внутренне сопротивлялся тому, чтобы он брался за любой вариант, но, видя его искреннюю радость, когда агентство подтвердило заинтересованность студии именно в нем, не рискнул не только усомниться в целесообразности этого контракта для его будущего, но и даже задавать лишние вопросы: с предложениями у него действительно было не густо, да и те, что он получал, далеко не всегда представляли хоть какой-нибудь интерес. В отличие как раз от этого: чувствовалось, что сценарий проработан, писался со знанием материала и умением его представить, что сюжеты эпизодов, на первый взгляд кажущиеся незамысловатыми и не слишком блещущими оригинальностью, поданные в юмористическом ключе, все же вполне могут заинтересовать целевую аудиторию. Кроме того, были основания полагать что студия, которая, очевидным образом, рассматривала этот пилотный проект как шанс заявить о себе, ставила на него достаточно много и поэтому должна была отнестись как к кастингу, так и к самому производству со всей возможной тщательностью и профессионализмом. Конечно, оставался открытым вопрос финансирования, а именно, на сколько хватит их бюджета и как надолго они смогут его растянуть, особенно учитывая тот факт, что на стадии препродакшена не было заявлено не только о продюсерском участии, но и даже о каком бы то ни было продакт-плейсменте. Однако сейчас лучше было об этом не думать, а все же надеяться, что мало-помалу проект “раскрутится”, привлечет к себе внимание прессы и рекламодателей и, как идеальный вариант, будет перекуплен какой-то крупной студией или продюсерским центром. А это уже означало бы совсем другие гонорары, известность и, как следствие, шанс на новые проекты. Впрочем, все это были логичные и разумные доводы, “за” и “против”, которые я крутил в голове, словно кубик Рубика, когда оставался один: в душе, когда осторожно выскальзывал за дверь, если он еще спал, в автобусе в школу, открывая в столовой ланч-бокс, куда он с вечера клал мне сендвичи, пока набирал воду в бутылку в паузе между репетицией и занятиями по вокалу - эти доводы существовали параллельно друг другу и не играли, на самом деле, особой роли, не определяли моего отношения к этому предложению. Одна его улыбка, только лишь энтузиазм, с которым он рассказывал об условиях, видимое облегчение после того, как контракт был подписан, его искреннее воодушевление сценарием и ролью, его неподдельная радость оттого, что он наконец-то востребован, яркое и сильное свечение синевы - этого мне было достаточно. Лишь бы он был счастлив - и мне было достаточно. - Нравится?.. - Да, в целом да... Студия небольшая, такая, знаешь, почти семейная… И люди все очень доброжелательные, как-то меня сразу приняли... - Могу себе представить, - я хмыкнул. - Ты же, наверное, улыбался там направо и налево, как не в себе… - О, да! - с готовностью подтвердил он и рассмеялся. - Я оттуда когда вышел, у меня аж челюсти свело, натурально. - Не успел я уехать, - ворчливо начал я, - еще даже ноги моей за порог не ступило, а он уже улыбается всем подряд… Он тут же со звоном бросил вилку и нож на тарелку - они как-то весело клацнули о керамику, через угол стола схватил меня за футболку и шутливо, но вполне определенно рванул на себя. - Не смей!.. Холм!.. Не смей, ты весь в соусе!.. Я хохотал в голос, отпихивая от себя его голову, пока он, не обращая никакого внимания на мое напускное возмущение, беспорядочно и звонко целовал меня в губы, в щеки, в нос - по всему лицу. - И не смей улыбаться всем подряд, ты слышишь меня?! Слышишь?! Я тебе запрещаю!.. *** - Да, кстати... Твой приятель приглашает меня как-нибудь выпить по бокалу. - Какой приятель? - я достал с полки две чашки и, не глядя, протянул ему. - На, возьми. Есть еще кофе в термосе… или тебе свежий поставить?.. Какой приятель?.. - Тот твой приятель, - он протянул руку и забрал у меня посуду, - который мне в прошлый раз чуть горло не перегрыз. - А, тот приятель, - я усмехнулся. - Вот-вот, - он закивал. - Тот самый. - Мне кажется, ты преувеличиваешь… На самом деле он совершенно безобидный. - Легко тебе говорить: это не на тебя он так смотрел, словно еще чуть-чуть - и вцепится. В горло или… еще куда-нибудь. - Насчет “куда-нибудь”, - я фыркнул, - можешь быть спокоен: твое “куда-нибудь” интересует исключительно меня. И больше никого. - Вот зачем ты так, - он притворно надул губы, - говоришь. - Как?.. - Как… вот так. Как будто, кроме тебя, на меня больше никто не позарится. Он закусил губу, иронично поднял бровь и посмотрел на меня выжидательно. Сдерживать улыбку было уже физически больно, смех щекотал горло и, как-то булькая, рвался наружу, но я все же старался держаться и сохранять невозмутимый вид. - Потому что это так и есть, Холм. - Неужели?.. - Да, - подтвердил я. - Запомни, раз и навсегда: никто - кроме меня - на тебя не позарится. И никому - кроме меня - ты не нужен… Ну, может быть, только маме еще - да и то, представляю, как ты надоел ей своей болтовней… за столько-то лет. Она, наверное, закатила вечеринку в этом вашем ресторане, когда ты, наконец съехал… Держу пари, она тебе и с переездом помогла… Или, скажешь, нет?.. - Опять ты мне завидуешь, - блестя глазами и раздувая от хохота ноздри, он все же укоризненно покачал головой. - А такой молодой. Нехорошо. Стыдно. - Никто, кроме меня, слышишь?! Никто, кроме меня, не станет тебя терпеть. Тебя и твои вот эти претенциозные итальянские штучки, попсу вот эту, которую ты дурным голосом распеваешь в душе, а мне потом стыдно соседям в глаза смотреть… и ананасы твои, и липкие пятна от них по всей квартире… нельзя как-то не хвататься за все подряд?.. и вот этот твой отвратительный сыр, который ты тащишь неизвестно откуда - им провонял весь холодильник, я устал уже его выбрасывать, а ты все тащишь и тащишь… Не пойму, платят тебе им что ли?.. Так что - да. Смирись, приятель: никому, кроме меня, ты не нужен. Так, чтобы на всю жизнь - нет, не нужен. Только мне. Так что можешь даже не улыбаться там всем подряд в этих твоих студиях, даже можешь не… - То есть, тебе, значит, нужен?.. Он медленно встал со стула и сделал мягкий, кошачий шаг. Я снова фыркнул и показательно отодвинулся к окну. - Сиди там себе, нечего тут… ходить. Так тебе кофе какой - из термоса или новый?.. Я делал недавно, он еще вполне… но я могу…. - Значит, нужен?.. Так, чтобы на всю жизнь?.. Ммм?... - С каждой секундой все меньше и меньше… Кофе, говорю... - Врешь! И опять я смеялся, отбиваясь от его длинных рук, от пальцев, которыми он щекотно хватал меня, с легкостью доставая, казалось, из противоположного угла кухни. Я чувствовал их по всему телу, как они, пробегая по ребрам и спине, оставляли за собой длинные теплые дорожки. Если бы это было возможно, я аккуратно собрал бы их в горсти - эти прикосновения, ссыпал бы в стеклянную банку с прозрачными голубыми стенками и засунул бы в рюкзак вместе с его домашней футболкой и растянутым свитером с дурацкой мордой оленя, которые, то и дело озираясь на входную дверь, украл из шкафа незадолго до его прихода. А потом, не доверяя службам аэропорта - не доверяя никому вообще - взял бы эту банку с собой в ручной клади на борт, провез экспрессом до вокзала и через весь город на метро, после чего тихо закрыл бы замок новой двери, задернул шторы и, подозрительно прислушиваясь к непонятным шорохам и приглушенному бубнению соседей за стеной, спрятал в каком-нибудь неприметном шкафу. И вечерами, когда его отсутствие ощущалось бы особенно сильно, осторожно приоткрывал бы крышку - на самую малость, самое крошечное расстояние, самую тонкую щелочку за раз. Они выпархивали бы оттуда, легко и радостно кружили бы под самым потолком, а затем вразнобой и беспорядочно садились бы мне на лицо, на шею, плечи и руки, слегка поводили бы яркими крылышками и оставляли бы на коже едва различимые следы маленьких хрупких ножек и усиков. Тогда я снова был бы не один, снова чувствовал бы его присутствие. Я смеялся и смотрел в его глаза, мерцающие для меня нежностью и лаской, улыбчивые, переливающиеся всеми оттенками бескрайней синевы - невероятные глаза человека, которого я любил больше всего на свете. Смотрел - там, на кухне нашей квартиры, так и не налив ему кофе, не сделав, быть может, и десятой доли того, что он заслуживал, будучи не в состоянии дать ему хотя бы половины той незаметной стороннему глазу каждодневной заботы, которой окружал меня он - смотрел и думал, как быстро пробежало время, как шелковым пляжным песком мгновенно выскользнуло у меня из пальцев, как промелькнуло воздушным змеем в вышине, как… А я не успел. Не успел сделать или сказать ему что-то особенное, что-то экстраординарное, чего он не слышал раньше, что-то такое, что дало бы ему понять, как сильно на самом деле я его люблю… Не успел, и при мысли об этом откуда-то от кишок, из глубины, мало-помалу сдавливая грудь и горло, поднимался тяжелый соленый ком. Я смотрел и смеялся - смеялся все равно: упорно, словно назло, сквозь подступающие слезы, сквозь зарождающийся где-то в кончиках пальцев - еще далекий, но уже совсем отчетливый - зудящий голод по ощущению его рядом - всего его, целиком; сквозь тоску, сквозь страх оставлять одного его и оставаться самому, сквозь отвратительное чувство дежавю, от которого меня мутило все больше, сквозь… сквозь все. Я смеялся, не останавливаясь, обнимал его и смеялся - только бы он не почувствовал, только бы не догадался, что мне сейчас совсем не до смеха. Я жил без него год. Существовал, передвигаясь из точки в точку во времени и пространстве, стараясь уговорить себя, что именно так и живут все люди: спокойно и умиротворенно, удобно-предсказуемо, без этого раздирающего на куски счастья, без хватающей за горло нужды чувствовать его прикосновения, слышать его голос, искать его взгляд - я жил, как мог, и надеялся, что, рано или поздно, все встанет на свои места, что со временем я переживу его окончательно, переболею им, перекашляю, что настанет день, и он вытечет из меня последней каплей зараженной крови. И я справлялся - сначала средне, потом неплохо, потом лучше, потом почти хорошо… У меня не было другого выбора, и я справлялся. Справлялся, пока он снова не ворвался в мою вселенную, пока с грохотом не распахнул двери и рассохшиеся ставни, не оттолкнул с пути трухлявую мебель, не оборвал пыльные занавеси, не впустил солнце и не устроил сквозняк, пока, размахнувшись, не выплеснул на белые, отчищенные и отмытые стены целое ведро синей краски, пока не забрызгал пятнами пол и потолок… … пока не заполнил пространство старомодными итальянскими шлягерами, заразительным смехом, фырканьем, шипением, низким вечерним пением виолончели, вкрадчивым мурлыканьем, измученными стонами сквозь костяшки пальцев - всеми теми звуками, что он издавал намеренно или бессознательно, всеми жестами и выражениями лица, которые я знал наперечет, по памяти, лучше, чем собственные: наклонял ли он голову, щурил ли глаза, шмыгал ли носом - разочарованно или наоборот, озорно - пожимал ли плечами, болтал ли носком в воздухе, закинув ногу на кофейный столик… … все, до последнего: как он картинно поднимал брови, как недоуменно хмурился, облизывал пальцы, снова и снова сдирал едва появившиеся нежные заплатки на губах, грел в пальцах чашку, чистил зубы, прижимал меня к себе под одеялом, глубоко вздыхал во сне, жмурился от ласки и тепла, тревожно вздрагивал, расслаблялся, покачивал меня, словно в лодке, ел ананасы, кусал загривок, курил, с силой тер пальцем лоб, так что на тонкой коже оставались красные полосы, стучал по клавишам ноутбука, болтал с набитым ртом, носил растянутые футболки, добела сжатыми пальцами комкал простынь в момент оргазма или упирался в меня лбом с такой силой, что мне казалось, еще секунда - и он просто пройдет сквозь меня, вольется, вплавится в каждую мою клетку... … как струились по моему лицу его волосы, как канатами натягивались вены на руках, как перекатывались жилы на запястьях, как он запрокидывал голову и подставлял лицо струям воды в душе, как, поводя плечами, стягивал куртку, как болтал с соседями… как специально оставлял свет в квартире, если знал, что вечером вернется позже меня... … все пространство вокруг, всю вселенную, он наполнил собой, своими движениями, взглядами - прямыми и искоса, удивленными, хитрыми, озорными, озабоченными, притворно-обиженными, восхищенными, смешливыми, ироническими, недвусмысленно-голодными, нежными, добрыми… добрыми... … своей улыбкой… его-моей улыбкой… … этой бесценной, неповторимой, невозможной улыбкой, малейшие оттенки и бесчисленные вариации которой, я представлял с закрытыми глазами, но никогда не смог бы в точности описать в словах... … и голосом - насмешливым, поддразнивающим, бархатным, вкрадчивым, сонным по утрам, усталым и грустным после неудачного прослушивания, воодушевленным и бурлящим энергией после очередной встречи с агентством, надтреснутым, если он вспоминал отца, и теплым и ласковым, когда говорил о Нане; тихим и нежным по вечерам, когда мы садились рядом перед телевизором, и, пока не начал дремать, я рассказывал ему как прошел день, уютным, когда он запускал пальцы в мои волосы и задумчиво прочесывал пряди, или глухим и хриплым, если приказывал мне раздвинуть ноги, выгнуть спину, встать на колени, открыть рот... Вспомнить его, узнать ближе… просто узнать. Узнать - за два месяца, за два слишком коротких месяца я смог, кажется, только приоткрыть его для себя, едва-едва окинуть взглядом верхушку айсберга, распознать знакомые и издалека заметить доселе неизвестные черты… За два месяца я не успел к ним привыкнуть настолько, чтобы они - чтобы он весь, сам - перестал быть невероятным открытием, чудом, случайным и оттого еще более поразительным выигрышем в национальную лотерею. Я не успел и этого - не успел привыкнуть, начать воспринимать его как нечто незыблемое, само собой разумеющееся, что было, есть и будет, как бесконечная орбита мироздания. Я жил без него год, и вот теперь, два месяца спустя, моя жизнь снова входила в фазу without. With. And yet - without. С ним. И все же - без него. В нем была вся моя вселенная, все, что составляло мой мир... Пожалуй, кроме театра - театр всегда оставался только моим, единственной крупицей меня, не определяемой его присутствием. В остальном, однажды появившись, он стал для меня воплощением каждого предмета, каждого звука или запаха, которые только существовали в этой вселенной и которые я связывал с ним - намеренно или подсознательно: гудение эспрессо-машины, запах краски, шуршание сухих листьев по подъездной дорожке, поворот ключа в замке, зелёный, сменяющийся красным на переходе, а потом снова зеленым, и так до бесконечности, сморщенные от горячей воды пальцы, онемевший от мороза кончик носа, сухая теплая обувь наутро, воздушные ямы в полете, когда желудок вдруг с силой ударяет в горло, густая молочная пена в высоком стакане с латте... отражение неоновых вывесок в чёрном зеркале мокрого осеннего асфальта, колокольная мелодия на ратуше в двенадцать часов, стук трамвая, ярко-зеленые пятна травы в парке, лампочки, картонные коробки из-под пиццы, кофейный пар, зубная паста, пузыри на лужах, гамбургеры, запотевшее зеркало в ванной, рваные облака на бледно-сером весеннем небе, чашки из Икея, свет и сумрак, дождь и снег, день и ночь, море и небо… Он был всем. И было ли это правильно или нет, подразумевало ли здравый подход или, наоборот, было свидетельством помешательства, было ли “по-мужски” или скорее напоминало сентиментальный роман в мягкой обложке - я не знал. Не имел никакого понятия. Год спустя он снова возник в моей жизни, снова затопил её собой - и это было все, что имело хоть какое-то значение. С ним и без него. With and without. Тогда, в тот раз, все начиналось похоже: с ним и без него. А потом это “с ним” потеряло контуры, выцвело, быстро и незаметно растворилось в череде обид, страхов, упреков и недомолвок, словно, трепеща на сквозняке мятыми страницами вчерашней газеты, вдруг выпорхнуло в открытое окно экспресса. И ни у меня, ни у него не нашлось лишнего стаканчика с кофе, чтобы поставить его сверху. В тот раз мы тоже трогались от платформы ясным погожим днем - или это только так казалось? - а прибыли на станцию в разгар грозы, оставившей после себя затопленные автомобили, изломанные ветви деревьев, покореженные крыши. Тот раз… Тот раз мог стать и этим тоже, разве нет?.. Теперь, кажется, мы лучше подготовились к путешествию: взяли с собой зонты, дождевики, резиновые сапоги и достаточное количество водонепроницаемого пластыря. Но что, если, застань нас все же буря, - что, если дождевики окажутся нам вдруг не по размеру?.. Что, если в сапогах, просочившись сквозь невидимые пока глазу дыры в подошве, рано или поздно захлюпает стылая вода?.. Что, если зонты, раскрывшись, явят нам только лишь гнутые спицы, соединенные провисшей, никудышной тканью, сродни тому, что я без всякого результата держал над головой тогда, за городом, куда мы уехали вдвоем на мой день рождения?.. Что, если тот зонт был предупреждением, неким символом, знаком того, что ждёт нас дальше, а я, завороженный им, его улыбкой, его мокрым от дождя счастливым лицом, его невероятным лучистым взглядом - я не распознал этого вовремя, не заметил, не понял, ничего не предпринял?.. Что, если пластыря в виде воспоминаний нам снова будет недостаточно?.. Или он закончится слишком быстро?.. Страх потерять его - потерять нас - никогда не уходил до конца, не исчезал безвозвратно: все это время он лишь прятался под кроватью, у самой стенки, в темном, пыльном углу, куда не доставал шланг пылесоса и куда он загонял его каждый раз, с силой отдирая от меня, разжимая холодные щупальцы и отшвыривая в сторону. … И теперь я смеялся, смеялся вместе с ним, смеялся, наслаждаясь его лаской и теплом, его щекочущими прикосновениями - смеялся и притворялся, что не вижу, как у самой входной двери, свернувшись клубком на чемодане, страх - Страх Потерять Его Снова - лежит и, обманчиво прикрыв глаза, ждет завтрашнего утра, чтобы вместе со мной выйти из сонного тёплого дома, в тишине пересечь двор и отправиться в аэропорт. В какой-то момент он словно вздрогнул, посмотрел на меня, как-то недоверчиво вгляделся глубже, и тут же лицо его стало серьезным, синева потускнела и задохнулась, улыбка исчезла, словно кто-то с нажимом стёр её пальцами, а между бровей залегла тревожная складка. Он понял, что я чувствую на самом деле, и осознание этого моего притворства, моего специально для него сыгранного веселья, обожгло его изнутри - потому ли, что он не подозревал, как на самом деле я близок к срыву, или потому, что ему было страшно и самому, но ради меня, чтобы не огорчить меня ещё больше, он все это время держал маску спокойствия и уверенности. Мы оба играли для единственного человека в зале, оба стояли в одиночку на сцене, оба задыхались под палящим светом софита, оба щурились и моргали от оседающей на ресницах пудры для париков и театральной пыли, оба отчаянно старались не поднять машинально руки и не размазать по мокрому лицу нарисованную ярко-красным улыбку, оба громко говорили правильные слова и фразы, а когда было нужно - плясали и пели, лишь бы… Лишь бы он… Он - тот самый главный зритель, ради которого мы смеялись, - лишь бы он поверил. У нас было всего два месяца, чтобы узнать друг друга - так, как должны знать близкие люди. Узнать так, как мы не успели - или не смогли - за то время что провели вместе раньше. Справились ли мы? Научились ли распознавать перемены настроения, мысли и желания, потаенные страхи и незамутненные разумными доводами детские радости друг друга? Увидели ли мы друг друга на этот раз? Открыли ли друг в друге новое и достаточно ли хорошо вспомнили то, что было нам уже известно?.. Вероятно. Возможно. Наверное. По крайней мере, лучше, чем в прошлый раз - бесспорно. Узнать друг друга лучше - да, но насытиться друг другом, этим неожиданно свалившимся на голову счастьем, чувством завершенности, спокойствия, ощущением дома - до такой степени, чтобы спокойно расставаться на неопределенный срок… Нет, двух месяцев нам не хватило. И теперь, мы, кажется, одновременно поняли это. Он вздохнул и уже совсем по-другому, с каким-то глухим отчаянием, так резко контрастирующим с озорным весельем, что буквально секунду назад фонтаном вырывалось из него, порывисто прижал меня к себе - так, словно оттолкнул от края пропасти, а потом зашептал горячо и быстро: - Все будет хорошо, слышишь?! Все будет хорошо… Мы будем говорить, обо всем: о плохом и хорошем, что случилось за день и чего мы хотим в жизни - обо всем… о глупостях и серьезных вещах, о погоде, и ты будешь рассказывать мне про учебу, и с кем ты обедаешь в перерывах, все-все… а я - как идут дела дома, как съёмки и что с работой, ходит ли по-прежнему восемнадцатый, или его линию перенесли… Это и все, что ты захочешь услышать, лишь бы только… лишь бы только ты хотел слушать мой голос… ты только помни… только не забывай слышишь?.. не забывай, я с тобой, я всегда с тобой… каждый мой день, слышишь?.. каждый день.... все будет хорошо… Я оторвался от него, уже не сдерживая эмоций, во власти ощущения скорой утраты, и вцепился в его плечи, до треска натягивая ткань футболки, словно бы это помогло мне задержаться рядом с ним еще на одну лишнюю секунду, на одно самое короткое мгновение... на самую бесконечную жизнь. Он поспешно поднял руки и скользнул пальцами мне в волосы, по привычке чуть надавливая на затылок, пару раз прочесал пряди, словно запоминал это ощущение, а затем накрыл ладонями скулы и подушечками больших пальцев стал гладить лицо - ласково и осторожно проходясь под глазами, оттирая влагу в уголках, всматриваясь в меня сырым, мучительным взглядом. - Мы всегда будем вместе, слышишь?.. Всегда будем вместе. Я всегда буду рядом с тобой… Что бы ни случилось - я буду с тобой. И все будет хорошо. Ты мне веришь? Веришь что так и будет?.. “Я не знаю, как будет. И ты не знаешь, никто не знает. Но я тебе верю. Я выбираю тебе верить. Что еще мне остается?..” - Веришь?.. - Верю, конечно верю. - Правда? - он слегка сжал пальцы. - Ты мне не лжешь?.. Ты меня слышишь? Не в силах больше выдерживать его испытующий взгляд и нервное, прерывистое дыхание, я обнял его за шею и прижался к губам. - Конечно, я слышу… я верю, верю… Мы целовали друг друга, так и не выйдя из кухни, с какой-то нежной обреченностью, от которой поочередно то саднило в горле и иссушенно пережимало дыхание, то заливало глаза и грудь теплой приливной волной. Я чувствовал его язык, переплетающийся с моим, проходящий по уголкам и точкам, вырисовывающий во мне какой-то ему одному известный заколдованный символ, кружащий внутри в унисон с его руками, что теперь двигались по моему телу, разминая его, прижимая к себе ближе, согревая. В этом поцелуе страсть, обычное исступленное желание обладать телом друг друга - сейчас же, немедленно, безотлагательно, страсть “я умру, если не почувствую его внутри” - еще не показалась на поверхности, не оглушила, не закрыла нам веки огненными пальцами, не разгорелась, не зашипела, не ослепила… не затмила разум окончательно и бесповоротно. В нем, в этом поцелуе была пока только его привычная и оттого еще более удивительная, невероятная нежность - средоточие его сути, его натуры, его ко мне отношения. Она вливалась в меня с каждым его прикосновением, с каждым ударом его сердца в моей груди, с гудением его крови, что жила в моих венах, с его дыханием, исходящим из моих легких - вливалась сразу и бесповоротно, сильным мерцающим потоком, крутила прозрачные водовороты, плескалась, омывала, затопляла до краев… В ее невесомой и синей глубине я барахтался и захлебывался - беспомощно и благодарно - а он держал меня под водой и не давал вынырнуть. Мне хотелось дать ему что-то в ответ, что-то равнозначное, весомое, стоящее - нечто, что позволило бы ему понять, что именно в нем заключен смысл моей жизни, ее самая суть, что на его связке с ключами от дома и машины вертится маленьким сувенирным брелком вся моя вселенная, где океаны, леса и горы, где воздух, вода и пламя - все в итоге подчиняется его взгляду и голосу. И что я готов вот так захлебываться в нем столько, сколько он захочет - или до тех пор, пока не откажется от меня. Дать ему нечто, что теперь, когды мы расставались - и да, пора было наконец произнести это слово - согреет его, когда, а не если, ему станет холодно. Я обнял его, прислонился лоб-в-лоб и заглянул вглубь синевы. - Я люблю тебя, Хенрик Холм. Как никого никогда не любил. Тебя - такого, какой ты есть. *** - Так что он хотел? - Кто? - он сонно вздохнул и крепче обнял меня. - Румен. - А, да… Ничего - выпить по бокалу. Наверное, хочет поговорить… - Ты пойдешь? - В ближайшие пару недель вряд ли успею… Но потом - почему нет?.. - Правда? Не открывая глаз, он легко пожал плечами и приподнял уголки губ. - Конечно. Надену бронежилет, возьму с собой перцовый баллончик и карманную сирену - на всякий случай. - Не смешно, - улыбнулся я. - А по-моему немножко смешно, - он тихо фыркнул. - Прямо как это… в сказке. - В сказке? В какой сказке? - Ну… Он заводил ладонью по моей спине. - La principessa е il drago. C'era una volta… (“Принцесса и дракон”. Жили-были…) - Холм! - В общем, про принцессу. Мне Нана читала - большая такая была книжка, с картинками… если я баловался, она меня наказывала - на улицу не пускала. Вместо этого мы с ней садились на балконе - я потом обязательно к ней на коленки переползал, как-то так всегда получалось, и… ну, неважно. Про принцессу и дракона. Я, значит, дракон, а Румен, получается… А Румен… не знаю... видимо, рыцарь. - Понятно, - констатировал я. - А я, значит… - О, да! - он уверенно закивал и тут же громко прыснул. - А ты у нас принцесса!.. В отместку я легко ткнул его в бок - туда, где было особенно ощутимо - и он тут же рефлекторно дернулся - Не надо! Не надо щекотаться! - А я, значит... - … принцесса, - мужественно подтвердил он, едва сдерживаясь от хохота и тщетно пытаясь перехватить мои руки. - Ты же понимаешь… - Не надо!.. - … что ты за это заплатишь... - Не надо, хватит!.. Я больше не буду!.. - … ты же знаешь, и все равно… все равно, Холм... Хохоча в голос и изгибаясь, он старался увернуться, перехватить инициативу, однако, это было непросто: “отпустив” одно место, одну “горячую точку” я немедленно, не давая ему передышки, переключался на другую - все их, его чувствительные участки, прикосновения к которым во время секса делали синеву мутной и покрывали ее поверхность мелкой рябью, а в другие момента были щекотными и заставляли его смеяться до слез, - все эти участки и точки я знал наизусть и мог найти на карте его тела с закрытыми глазами. Наконец он, видимо, собрался, улучил момент и поймал мои запястья, мгновенно перевернул меня на спину и завел их по разные стороны подушки, а затем прижал к постели и обездвижил. - Попался! - торжествующе воскликнул он, улыбаясь от уха до уха. - И не надейся! Извиваясь ужом, я старался высвободиться из его захвата и одновременно дотянуться до губ и куснуть, но он со смехом пресекал все мои попытки, проворно отдергивая голову. - Попался-попался! Точнее, - он хитро сверкнул глазами, нарочито невинно поднял бровь и прикусил губу. - Точнее попалАсь… принцесса!.. - Да пошел ты! - Не отпирайся! - он снова расхохотался. - Ты и есть принцесса! Посмотри на себя - всегда и во всем принцесса!.. Ты же... Я резко перестал вырываться и затих, и почти сразу, реагируя на внезапную перемену, он затих тоже. Его запах парил везде и всюду, беспрепятственно заполняя собою пространство квартиры, стоило ему переступить порог, но особенно ярко и незабываемо он всегда ощущался именно здесь, в недрах нашей кровати, в самой ее глубине - там, где сейчас мы оба прятались от рассвета. Запах ласкал мне ноздри и шелковой струей обволакивал горло, и теперь, с такого близкого расстояния, когда он так нависал надо мной, почти упираясь лбом в лоб, и улыбался, как только он мог - той его-моей улыбкой, от которой у меня неизменно теплело в груди, - теперь я вдохнул его запах поглубже, с запасом, а потом приподнял подбородок. Он мягко опустился на меня и поцеловал - нежно провел языком по губам, раскрыл их и проник внутрь, неспешно выглаживая небо и уздечку. Мне хотелось, чтобы он запомнил именно этот момент, и я старался ласкать его так осторожно и тепло, как только был способен. Именно этот момент. И именно этот поцелуй - сам по себе один из многих, один из миллионов разных поцелуев, которые мы дарили друг другу, и именно поэтому особенный - привычный, домашний, не определяющий какой-то важный момент, не драматический, не острый, не испепеляющий, не жгучий, не разрывающий нутро от непереносимого счастья или, наоборот, серой безысходности - каждодневный ласковый поцелуй, наполненный уверенностью и спокойствием - поцелуй “удачного дня, я буду ждать тебя вечером, что ты хочешь на ужин?..”, поцелуй “как хорошо, что ты наконец пришел, раздевайся”, поцелуй “у тебя холодные руки, ты замерз? - иди ко мне”... … поцелуй “С рождеством!”, поцелуй “С новым годом!”, поцелуй “Жрешь ты этот Липсил, что ли?.. Я же только что купил тебе две штуки!.. Подожди, я сейчас найду...” поцелуй “Кажется, снова идет снег… или это уже дождь?..” поцелуй “Прости меня… ну, не сердись… прости...” поцелуй “Я прощаю тебя тоже” поцелуй “Ты взял крем от солнца?.. Конечно, ты забыл…” поцелуй “Разумеется, я взял - если бы я не брал его каждый раз сам, ты сгорел бы уже до костей…” поцелуй “Пристегнись, скоро взлетаем” поцелуй “Как хорошо, что мы снова дома!” поцелуй “Ну, ладно, но маленькую… совсем маленькую, слышишь?! и гулять ты с ней будешь сам!.. и убирать - я и пальцем не притронусь!..” поцелуй “Ты устал?.. Трудный был день?.. Не грусти, вот увидишь: все наладится...” поцелуй “Нет-нет, сиди, я выведу сам… Эй, ну-ка, не мешайся!.. Дай ему отдохнуть… Куда ты утащил поводок?!... А дождевик?.. Вот, молодец, неси сюда… Тихо, не лаять - он только заснул… Оба вы - что ты, что хозяин твой - вас не заткнуть!.. Иди сюда… И не надо меня лизать!..” поцелуй “Ты не спишь?.. Голова?.. Подожди, сейчас… Я принесу парацетамол… сейчас-сейчас...” поцелуй “Ты прекрасно умеешь завязывать галстуки, не придуривайся!.. Ну, хорошо, давай я тебе завяжу… Надо же, Матиас женится - ну кто бы мог подумать...” поцелуй “Тебе сорок лет, а ты все такой же идиот - это просто невероятно!..” поцелуй “Красивый, красивый… и умный, конечно, ага...” поцелуй “Не надо хватать меня руками, ты помнешь костюм!.. Хм… А сколько у нас есть времени до выхода?..” поцелуй “Иди ко мне… С днем рождения… Я люблю тебя… Я так тебя люблю...” поцелуй “И сегодня тоже” поцелуй “Да, все так же” поцелуй “Да, и еще триста лет… о, господи!..” поцелуй “Ты выпил лекарство?.. Я купил замороженные круассаны, завтра утром сделаю тебе горячие… Ничего не вижу, что тут написано… Где мои очки?.. Что?.. Включи громкость, там сбоку есть рычажок… Давай я сам… вот так. Слышишь меня?.. Говорю, сделаю тебе завтра горячие круассаны к завтраку!.. Да-да, я помню, корнетто, корнетто...” Поцелуй, в котором была вся наша жизнь. Ради которого “не нужно ни убивать, ни умирать самому”* В какой-то момент я пошевелил пальцами и он, должно быть вдруг осознав, что по-прежнему удерживает мои запястья, разомкнул и поспешно отдернул руки. Я обнял его за шею, провел подушечками по нежной коже за ухом, погладил лицо, спустился к плечам. - Скажи мне еще раз, - пробормотал он. - Что? Что я тебя люблю?.. - Да. Я приподнял голову, дотянулся губами до его уха, лизнул и поцеловал мочку, отчего он едва уловимо промычал что-то неразборчивое, а потом прошептал: - Я люблю тебя, Холм. Очень… Я очень тебя люблю. Он расслабленно вздохнул и улыбнулся. Я помедлил самую малость, наслаждаясь этим моментом тепла и умиротворения, а затем... … Затем плавно переместил ладонь, уперся ему в плечо, одновременно согнул ногу в колене и, отталкиваясь бедром и ступней, быстро опрокинул его на спину и подмял под себя. И, пока он не успел опомниться и сообразить, что произошло, вытянул его руки к низу и зафиксировал коленями вдоль туловища. После чего, восседая сверху, я с большим удовольствием наблюдал, как беспомощное выражение на его лице постепенно сменялось сначала искренне изумленным, а потом восхищенным. Он обшарил пространство взглядом, инстинктивно стараясь как можно быстрее опознать свое положение, несколько секунд привыкая к виду потолка, который открылся ему так неожиданно, чуть напряг руки - в ответ на это я сильнее сжал бедра и с выражением “даже и не думай” поцокал языком и покачал головой. - Как ты это сделал? - ошеломленно спросил он наконец. Я многозначительно поднял бровь. - Нет, серьезно - как?! Я ничего не успел понять... Чуть наклонив голову, я нарочито медленно, не пропустив ни сантиметра, осмотрел его от головы до живота - он машинально дернулся, на что я снова покачал головой, а потом вернулся взглядом к лицу и со всей нейтральностью и безразличием в голосе, которые только способен был сыграть, поинтересовался: - Так кто у нас принцесса, Холм?.. Его грудь тут же заходила ходуном, он прижал губу клыком и раздул ноздри. - Холм?.. Ммм?.. Он выпустил нежную, вмиг побелевшую кожу и поспешно облизал ее. Затем прочистил горло. - Кхм… ты?... И, уже не в состоянии сдерживаться, предчувствуя скорую расплату, сдавленно забулькал от смеха. - Угу, - кивнул я демонстративно. - Понятно. А потом, продолжая удерживать его руки бедрами, легко уперся пальцами ему в живот и медленно “зашагал” вверх. Он следил за моими передвижениями, чуть подрагивая от нетерпеливого ожидания, поминутно кусая губы и тут же их облизывая. Почти сразу на напрягшейся шее застучала жилка, он сглотнул и шумно втянул воздух. У соска я притормозил и совсем легонько, почти невесомо погладил краешек чувствительной кожи ареолы. Он тут же замер, и тогда я слегка царапнул там - уже более ощутимо. - Чтобы ты знал, - начал он, сразу же выдавая возбуждение осевшим голосом, - пытки у нас запрещены. - У нас - это где? - У нас - это у нас... Я снова царапнул у края, но уже ближе к центру - он вздрогнул и едва заметно повел бедрами. - У нас, в Норвегии... запрещены... - Ах, в Норвегии... Не спуская с него взгляда я демонстративно облизал большой палец и, не давая ему возможности дернуться, закружил по затвердевшей вершине, чередуя отрывистые касания с легкими постукиваниями. От острой режущей ласки, усиленной осознанием навязанного беспомощного положения - достаточно редкого для него в нашей постели, - он задышал короче и чаще, вздымая грудь и напрягая шею, одновременно уходя и подставляясь под злые и сладкие разряды. - Видишь ли, приятель и коллега по съемкам, - задушевно продолжил я затем, подцепляя его начинающий стекленеть взгляд и нарочито медленно опускаясь. - Законы Норвегии в этой постели не действуют… равно как и правила дорожного движения Неаполя - не действуют. Здесь... Обрывая себя на полуслове, я наклонился и дотронулся до соска самым кончиком языка - он предсказуемо зашипел - а потом мимолетными круговыми движениями стал вылизывать нежную чувствительную кожу. - … здесь действуют законы джунглей... Он промычал что-то нечленораздельное и, с усилием приподняв голову, стал наблюдать за мной с той стороны расширенных жадных зрачков. - … если не ты... Я снова остро лизнул, а затем взял в рот, едва прикусывая, посасывая и выглаживая чувствительный бугорок. - … то тебя. Его тряхнуло, и он непроизвольно выгнулся, подаваясь ближе и одновременно стараясь вытащить из под меня руки. В ответ на явную провокацию я сжал колени туже, чуть привстал и потерся о его уже твердый член, а затем облизал палец другой руки и в унисон с движениями языка по левому соску - он у него был чувствительнее, и я пользовался этим в полной мере - потер правый. В какой-то момент он закрыл глаза и негромко простонал, инстинктивно толкаясь вверх. Я мог бы изводить его долго. Смотреть, как он реагирует на мои прикосновения, мои ласки, как тянется за ними, как хочет их, как, не в силах прикоснуться самому, переживает их сильнее, насыщеннее, ярче, полнее; чувствовать, как сжимаются в кулаки его пальцы, слышать, как под тонкой кожей пылает кровь, как поют мышцы, как в самой глубине синевы, разгоняется и начинает неистово гудеть его сердце… То, как он двигался, как выглядел, как звучал, как ослепительно вспыхивал в темноте, как пульсировал - сам, весь, всем телом… Я мог представить себе это в любое время, с закрытыми глазами, но наблюдать его воочию, здесь и сейчас - именно сейчас, в преддверии скорого прощания - было… Было больно и упоительно одновременно. Было невероятно. Незабываемо. Он жил - здесь и сейчас, на самом дне нашей постели, внутри моей вселенной, в моих руках, в глазах, в ушах, в груди, в каждой моей клетке - он жил... И я жил вместе с ним. … Я мог бы ласкать его долго. Но вместо этого я ослабил бедра, высвобождая его запястья, шире развел колени и, приподнявшись, медленно насадился на его член. Он распахнул светящиеся синим глаза, с протяжным стоном выдохнул, а затем, придерживая меня за бедра, рванулся вверх, притянул к себе мою голову и прижался к губам. *** Ближе к концу он замедлил темп и стал ходить внутри растянуто, вязко, невыносимо сладко и жгуче, словно приправленный чили мед. Я чувствовал каждый его сантиметр, каждую бугровато выступающую вену и всякий раз, как он проезжался по простате, на мгновение слеп и давился надсадным хрипом. Стоя на коленях, я упирался одной рукой в стену над изголовьем кровати, а другой обнимал его сзади за шею. Он держал меня за бедро и поперек живота и, когда от очередной пронизывающей вспышки меня подбрасывало вверх, с силой насаживал обратно, раскрывая и заполняя собой. От этого мучительного наслаждения - физического и эмоционального - я раз за разом терял любое чувство реальности, инстинктивно сжимаясь вокруг него, словно всасывая все его естество, а затем, захлебываясь ощущением его присутствия внутри, изнеможденно откидывался на грудь. Он глухо стонал каждый раз, как мышцы особенно плотно окольцовывали его член, а затем, переждав секунды самого острого удовольствия, припадал к основанию шеи, прикусывая и зализывая кожу, и разводил коленями мои бедра, чтобы я не мог их сдвинуть. Всегда, когда он фиксировал меня в каком-то положении - не так, как я буквально совсем недавно: ненадолго, в шутку, непривычно и скорее осторожно, чем уверенно, как мог только он - как сейчас: бережно, но сильно, почти властно, уверенно раскрывая ноги, удерживая на себе, не давая сняться, толкая вперед голову и насаживая ртом на член, или заводя мои руки за подушку или за спину, плотно смыкая на запястьях пальцы, словно приковывая к себе… Каждый раз меня подхватывало это упоительное чувство полной беспомощности, которое давал мне только он, которым я мог наслаждаться только лишь исключительно рядом с ним, и больше нигде - ни в жизни, ни в постели с кем-то другим - и которое плотно и тепло накрывало меня с головой, добавляя к сотрясающему физическому возбуждению острое осознание неподвластной никакому разуму эмоциональной зависимости - даже не желание, а острую нужду отдать ему себя, слиться с ним, вкрутиться внутрь, потому что без него… Без него меня не существовало, и дать ему власть над своим телом означало снова обрести себя самого. - Ты слышишь меня? - вдруг хрипло прошептал он. Сглатывая сухим горлом, силой его голоса выдернутый из круговерти разрывающих спазмов в паху, я с трудом открыл глаза и слепо уставился в стену напротив. - Слышишь?.. Я не понимал, о чем он спрашивал, какого ответа хотел добиться - я плохо различал слова, и реагировал большей частью только на звук его голоса. Чуть покачивая меня на весу, словно застыв на пиковой точке, замерев там перед тем, как рухнуть вниз, он снял руку с моего живота и, продолжая другой удерживать за бедро, обхватил член. Провел большим пальцем по головке, собирая смазку и размазывая ее вокруг, а потом двинул кистью по всей длине. Я застонал и насадился глубже, инстинктивно сжимая его внутри. - Подожди, подожди, - резко выдохнул он, - подожди... И тут же, приподняв меня, вышел до половины, обездвижено сжав пальцы на стволе, давая передышку нам обоим. - Подожди немного... Спиной я чувствовал его ходящую ходуном грудь и рваное дыхание и сам машинально подхватывал этот ритм, опираясь на крупно дрожащие бедра, цепляясь сзади пальцами за пряди мокрых от пота волос, из последних сил стараясь удержаться и не сорваться вниз по его длине. - Мне нужно тебе кое-что сказать… - Прямо сейчас?! - прохрипел я. - Да, прямо сейчас. Затем, помедлив несколько мучительно сладких секунд, он переместил руку мне на поясницу и нажал, одним плавным и сильным движением снова опуская меня на себя, неумолимо загоняя член вглубь, под самое сердце, к горлу, вибрируя всем телом и вторя моему бессознательному стону. - Я больше не могу… я уже почти, - только и смог выговорить я, когда круговерть пятен перед глазами немного замедлила бег, и ко мне вернулось дыхание. - Подожди… дождись меня, слышишь? - шептал он, все так же удерживая меня, и время от времени, чтобы отвлечься, прикусывая кожу у основания шеи или упираясь лбом в затылок. - Подожди немного, я… мне нужно тебе сказать… - Что?.. Захватывая воздух горячими шершавыми клочьями, я снова закрыл глаза и в изнеможении оперся на его грудь. - Я хочу, чтобы ты помнил… каждый раз, как тебе станет страшно или одиноко… когда тебе будет казаться, что все изменилось, что мы далеко друг от друга... что ты далеко от дома… Я хочу, чтобы ты помнил: нас двое… Ты не один, нас двое... Он подался бедрами назад, растянуто выходя, а потом снова скользнул внутрь, горячо и влажно, проезжаясь по простате, и я, уже не в состоянии сдерживаться, совершенно теряя связь с реальностью, вскрикнул и загнанно замычал. - Я твой, слышишь? - шептал он мне на ухо. - Ты мой, а я твой. Только твой, слышишь?.. Протяжно двигаясь внутри, перемежая слова и хриплое надорванное дыхание с теми звуками, что, будучи уже совершенно неспособным ни определить, ни контролировать, издавал я сам, толкая нас обоих все ближе к оргазму и каким-то чудом каждый раз удерживая на краю, он двигал кистью по моему распираемому кровью члену, то ускоряясь, то нарочито замедляя ход, слегка сдавливая или наоборот выглаживая, акцентируя внимание на смысле того, что исторгал из себя - так же измученно, как я принимал: - Я - это ты, а ты - это я… Так было и так будет, слышишь?.. Ты слышишь меня?.. В какой-то момент он чуть крепче сжал пальцы вокруг ствола и остро дотронулся до сочащейся щели уретры, давая понять, что на этот раз ждет ответа. - Да... Меня дернуло разрядом и подбросило, я выгнулся в его руках, но он удержал меня на месте. - Да, я слышу… - Я твой… - Ты мой... - … а ты - мой. - Я твой. - Всегда, слышишь?.. - Всегда. - Открой глаза... Я поднял веки. Передо мной больше не было стен и потолка, мебели, предметов - не было никаких границ или преград. Передо мной, куда ни доставал взгляд, были простор и синева - необъятная, густая, влажная, мерцающая. Живая и дышащая, как слитый с ним воедино гигантский организм. Как часть его, как суть, как средоточие каждой его клетки и одновременно - как его порождение. Внутри и снаружи. - Я всегда буду рядом с тобой - здесь... Он поднял руку и пальцами, горячими и мокрыми от смешанных воедино нас, дотронулся до моего виска.... - … здесь... … спускаясь к груди, он накрыл ладонью сердце... - … и здесь. а затем снова двинул по члену, сначала так же жарко и медленно, оттягивая тонкую кожицу и проходясь по уздечке, но с каждой секундой все быстрее и резче, одновременно подхватывая ритм бедрами и ускоряясь до того момента, когда мы оба оказались уже за точкой невозврата. - Я люблю тебя, - услышал я в самую последнюю секунду до того, как он сорвался и стал вколачиваться в меня неуправляемо и яростно. *** - Ты вышел на новый уровень сегодня, я тебя всячески поздравляю. Не открывая глаз, он нарочито самодовольно поднял бровь. - Кто о чем, - фыркнул я. - Признай, - он прикусил губу и хитро на меня покосился, - что я был великолепен. - Ну… Ничего так. - Неужели? - он повозился, устраиваясь удобнее, прижал меня ближе. - А мне показалось - очень даже. - Тебе показалось, Холм. - Ну, наверное, - он закивал в притворном согласии. - Наверное ты поэтому отключился под конец - потому что “ничего так”... - Я не отключался, - буркнул я, утыкаясь лицом ему в шею и пряча улыбку. - Тебе показалось. Я просто… очень устал. Устал и… прикрыл глаза на секунду - вот и все. - Подожди-ка... Он слегка отодвинулся и приподнялся, подождал, пока я подниму голову и насмешливо глянул. - Подожди-ка, мой юный друг… Что значит “прикрыл глаза”?! Ты что мне хочешь сказать: что ты вдруг... уснул?! И это когда я так старался?! - О, господи, - я засмеялся. - Я тоже так думаю, - удовлетворенно констатировал он и улегся обратно. - И потом, как бы ты мог уснуть, когда рядом… я. Такой вот... Он картинно провел в воздухе ладонью. - … и весь в твоем распоряжении. - Слушай... а у тебя вообще рот когда-нибудь закрывается?.. - А как же, - снова с готовностью подтвердил он. - Когда он занят. Ну, ты знаешь… Не менее картинно я возвел глаза к потолку, разочарованно поцокал языком и покачал головой. - Я сплю с идиотом. - Ну… Я тебе уже говорил: это не моя проблема. Ты сам меня выбрал. Я поднял голову. Он смотрел на меня выжидающе, по привычке закусив губу и радостно сверкая глазами. Я открыл рот, чтобы возразить - он тут же поднял брови с выражением “да-да, я вас внимательно слушаю” - и понял, что возразить мне нечего. Поэтому я как можно более обреченно вздохнул, снова опустился на подушку, вжался в его тело и обхватил за шею. Он негромко рассмеялся и тут же привычно обвил меня руками. - Но пиздишь ты все равно много, - пробормотал я и, словно в качестве доказательства, сначала осторожно прихватил губами, а потом успокаивающе поцеловал теплую кожу на груди. Он хмыкнул и зарылся пальцами в волосы мне на затылке, начал машинально перебирать пряди. - А теперь стал и во время секса… - Что во время секса?.. - Пиздеть. - А... Ты про это. - Про это, - я потерся ступней о его. - Ну, - он легко вздохнул. - Мне кажется, я наконец нашел способ заставить тебя слушать… - В каком смысле? Это прозвучало несколько странно - я поднял голову и посмотрел на него, давая понять, что жду ответа. Он мягко улыбнулся, погладил кончиками пальцев мое лицо, невесомо провел по губам. - Понимаешь, раньше мне казалось, что я никак не могу заставить тебя меня выслушать… - Я всегда слушал тебя, Холм... Я непроизвольно нахмурился, и он тут же глянул как-то обеспокоенно, тревожно, словно испугался, что я неправильно его пойму или обижусь на нелицеприятную откровенность. - Да, конечно, конечно... И все же… И все же у меня иногда возникало ощущение, что ты меня… что ты слушаешь, но не слышишь… Не понимаешь, что я хочу сказать. Понимаешь?.. И тихо улыбнулся. - Я сам виноват, - продолжил он затем. - Я плохо старался… Мы так мало говорили тогда… Я приподнялся, дотянулся до его плеч и обнял - так крепко, как смог. - … мы мало говорили, только если о всякой ерунде - а потом, когда я вдруг понял, что мы совсем не слышим друг друга - было уже поздно. Потом он помолчал и добавил: - Прости меня за это. - И ты, - я судорожно прижался к нему. - И ты меня, пожалуйста, прости. Губы у него были теплыми и мягкими, нежными, не израненными, не обветренными, не пульсирующими под ударами клыка - я целовал его и думал, что сделаю все, что угодно, лишь бы они оставались такими, лишь бы он чувствовал себя в безопасности, лишь бы был, как сейчас - счастлив. - Но теперь, - не отрываясь, промычал он в какой-то момент, - теперь ты, кажется, меня услышал... Я усмехнулся. - Теперь-то да. - Угу… И каждый раз, как у тебя будут возникать глупые мысли, ты вспомни… - Что? Как ты трахал меня сзади и пиздел при этом, не затыкаясь?.. Не сдержавшись, он громко фыркнул прямо мне в рот и расхохотался. - Что?! - я рассмеялся следом за ним. - Так и было! - Какая отвратительная из тебя получилась принцесса! - воскликнул он, восхищенно, словно видел впервые, перебегая взглядом по моему лицу. - А еще из такой хорошей семьи… Так и не скажешь... - Чего это отвратительная?.. Я придвинулся и прикоснулся губами к мерно отстукивающей жилке. - Ну как же, - он тут же отвернул голову, по-кошачьи подставляясь ласке, - вредная, пошлая, ни разу не романтичная… такая молодая и такая распущенная... - Извини, - пробормотал я, кончиком языка проводя вверх к скуле и одновременно чуть потираясь бедром, - что ты сказал?.. Я не расслышал… Я без члена в заднице вообще слышу очень плохо… это болезнь такая, у меня и диагноз есть… без члена - не слышу ничего... Он расхохотался, тут же перехватил меня за плечи и легко перевернул на спину. - Без моего! - смеясь, восклицал он и покрывал звонкими беспорядочными поцелуями мое лицо. - Без моего члена ты ничего не слышишь! Понятно тебе?! Без моего! И заруби себе на носу! Без моего!.. - Без твоего, без твоего!.. Я жмурился, поднимая лицо навстречу его губам, и смеялся вместе с ним. Напоследок он громко чмокнул кончик носа, словно ставя точку, запечатывая собой, своим прикосновением, а потом медленно опустился рядом. Подгреб к себе ближе, закинул сверху ногу и затих. Мы лежали так некоторое время, он задумчиво водил ладонью по моему предплечью, словно размышляя о чем-то. Я закрыл глаза и, вдыхая его запах, наоборот - старался ни о чем не думать, чтобы запомнить этот момент именно таким - наполненным покоем и умиротворением. - Тебе никогда не приходило в голову, что было бы, если бы мы не встретились? - спросил он наконец. - Нет, - я вздохнул и пошевелился, - я никогда не думал об этом. - Почему? - Не знаю… Мне кажется, это невозможно. Это как думать, что было бы, если бы Земля перестала вращаться… или высохли бы все океаны… или Норвегия перешла бы на зеленый чай… или… не знаю. Невозможно. - Ты считаешь?.. - Угу. - А что если бы я не попал на прослушивание?.. Или Юлие взяла бы на роль кого-то другого? Что, если... - Холм, - перебил я его негромко. - Что? - Я нашел бы тебя, - твердо сказал я. - Вот так просто? - синева потеплела и тут же высветилась разноцветными огоньками: он улыбнулся. - Конечно, - я утвердительно пожал плечами, словно не было в мире ничего понятнее и естественнее. - Где-то ты сидел бы и ждал меня... По-прежнему улыбаясь, он облегченно вздохнул. - … и улыбался по-идиотски всем подряд, - продолжил я нарочито-нейтрально, и он тут же фыркнул. - Так что да - я нашел бы тебя, Холм. “В любой вселенной. С занавесками и без. По договору бессрочной аренды” - Это если бы я не нашел тебя первым, - улыбаясь, он чуть подвинулся на подушке и заглянул мне в глаза. - Только в этом случае. Я протянул руку и погладил его лицо. - Да? - Да. Я выследил бы тебя… - … у дома родителей, угу. В супермаркете на кассе. - Да, - подтвердил он и снова фыркнул. - И там тоже. Где угодно… Я бы выследил тебя, заманил в отдел здорового питания… - Почему туда? - Потому что туда никто никогда не заходит… Не перебивай. Я бы тебя заманил, связал и увез… - Куда? - Куда-куда… В свой страшный замок, конечно… - … и измывался бы там надо мной, старый ты извращенец… - А как же, - с готовностью закивал он. - Всяческими изощренными способами. Дважды… нет, трижды в день. Я хмыкнул. - Ты слишком старый для “трижды”. Раз через день - надо оценивать свои возможности трезво... - А вот за это ты поплатишься… принцесса, - он вдруг щекотно пробежал пальцами вниз по ребрам, затем так же быстро вверх, и еще раз. Через секунду, прижимая меня собой к кровати, он щекотал уже везде, куда мог дотянуться. - Хватит! Хватит, Холм, я кому говорю! Хватит! - извиваясь ужом, пытаясь вывернуться из его рук и отпихивая его под одеялом ногой, я хохотал в голос, пока не проступили слезы. Наконец он отпустил меня, посмеиваясь, лег рядом и оперся головой о локоть. - Вот так-то! - Да, - я вытер лицо тыльной стороной ладони, - вот именно так ты бы меня и доводил… - Ага. - Этим и своей дурацкой болтовней… - Ну. - … и несмешными шутками. - Точно. Он помолчал и добавил: - Целую тысячу лет. - А потом освободил бы? Он снова замолчал на несколько секунд, словно размышлял об этом, потом подвинулся ближе, навис сверху и заглянул в глаза - теплым взглядом, лучистым и синим. - Никогда. Я подался вперед, навстречу его губам, и он знакомо проник в меня, заполняя собой от макушки до кончиков пальцев. - Больше никогда. *** - Спи… Осталось совсем мало времени до будильника, поспи хотя бы немного. - Я не хочу… - Конечно, хочешь. - Не хочу. Он улыбнулся. - Спи, а то завтра будешь весь помятый и усталый, и Арнфинн начнет опять придираться… Скажет, мол, чем ты всю ночь занимался, посмотри на себя!... - Я скажу ему, - я зевнул и прижался к нему ближе, - что ты на меня как залез, так и не слезал, пока совершенно не вытрахал… и фигурально выражаясь тоже. - Такой молодой, - привычно протянул он, тихо посмеиваясь, - и такой… - Холм… - Что? - Я буду скучать. Я буду так… Я уткнулся в его шею, прижался щекой к вздрагивающей жилке и как мог крепко обнял его, сглатывая так внезапно и так ожидаемо поднявшийся к горлу ком. - Я буду скучать по тебе, Холм, каждый день… Каждый не-наш день… - Я знаю, - он вздохнул и покачал меня из стороны в сторону, ласково дотронулся губами до виска и погладил спину. - Я знаю, я тоже… - И я не представляю, - продолжил я, переходя на шепот, - как я смогу… - Конечно сможешь, - в свою очередь прошептал он, повыше натягивая одеяло, пряча нас под ним, словно каких-то заговорщиков. - Все будет хорошо. Сначала будет непривычно, но потом… Время пролетит так быстро, вот увидишь. Очень быстро... И однажды ты вернешься, а я… я буду ждать тебя прямо здесь. - Здесь? - я поднял голову и встретился с его взглядом. Он смотрел на меня снова тепло и ласково, улыбаясь. - Прямо здесь, - он кивнул, - где ты меня оставил. У нас дома. И все будет хорошо. - Правда? - Конечно. Я в нас верю… Чуть-чуть меняя положение, он улегся снова, придвинул меня ближе и крепко прижал к себе. - Мы сильнее, чем ты думаешь - вот увидишь. Я завозился в его руках, устраиваясь удобнее, зарываясь глубже, притираясь так, чтобы между нами не оставалось и миллиметра, просунул ступню между его ног и обвил руками. - А теперь спи, - снова сказал он, приглушенно и убаюкивающе. - Скоро вставать. Позавтракаем, и я отвезу тебя в аэропорт... - Нет, - пробормотал я. - Нет?.. - Я не хочу, чтобы ты вез меня в аэропорт… Я доеду на поезде. - Почему?.. - Потому что, - я замялся, и он тут же ободряюще провел широкой теплой ладонью по спине, - потому что я не хочу прощаться с тобой в аэропорту… больше никогда. - Но… - Я не хочу, - повторил я, - как в тот раз, понимаешь?.. Он вздохнул и снова погладил спину. - Понимаю. Потом помолчал и добавил: - Ты прав. Мы не будем прощаться в аэропорту. И знаешь еще что? - Что? - Мы не будем прощаться вообще - как тебе такой план?.. - Мне нравится, - я улыбнулся и поднял в нему лицо, он улыбнулся в ответ и тронул мои губы своими. - Мы не будем прощаться.