Blitzkriek

Смысл жизни только в одном — борьбе. А. П. Чехов

      — Ну как вы здесь, Бернхард? — молодая медсестра в белой униформе, уже повидавшей несколько склянок и препаратов, и шапочке набекрень нависла надо мной и аккуратно потрясла за плечо. — Вставайте.       Я с трудом открыл глаза. Голова до сих пор болела. Это либо ночные кошмары, либо местные препараты на меня так влияют. Спасением было видеть бледнолицую Мию, не столь молодую, но и не старую, которая с самого раннего утра была на ногах и развозила медакаменты по палатам и под натужные стоны пациентов вкалывала трёх, а то и четырёхкратную дозу больным. Знаю по себе, каково это. Хоть сам бывалый солдат, всё равно не потерплю нечто столь противное и мерзкое. Тем более в мягкое место.       Рад, что палату выделили одноместную, узкую и не такую комфортную, но хоть мои стоны тут никто слушать и записывать не будет.       — Доброе утро, — поприветствовал я девушку, когда она с доброй улыбкой на лице подвезла к моей койке тележку с препаратами. «Несколько обезболивающих, пять грамм слабительного и остальное по рецепту» — посчитал я, пробегаясь взглядом по металлической поверхности тележки, на которой там и тут были расставлены колбочки и коробочки. «Чёртова больница. Если бы не та засада, я бы сюда не попал». Глупо винить судьбу, если во всём этом дерьме виноват я сам. Не послушался командира и на тебе! — теперь страдай.       — Рада, что вы чувствуете себя лучше, — Мия вновь мне улыбнулась и резким движением раздвинула шторы. Я по рефлексу поморщился, когда яркий луч тёплого утреннего солнца упал мне на лицо. Девушка открыла окно, чтобы проветрить палату, и я мысленно поблагодарил её, ведь, когда в палате неделю (а то и больше) живёт и почти не моется взрослый мужчина, становится непривычно душно и приторно. Запах пота, мочи и экскрементов. Мне жаль Мию. Бедная девчонка, она и так наверняка отстрадала своё с этой войной, да ещё я на её голову свалился как снег на голову. Причём ещё инвалид.       — Спасибо, Мия, — я откинул ватный полог и выжидающе посмотрел на девушку. — Вы не представляете, как тяжело мне было этой ночью. Но с приходом утра, с вашим приходом, мне стало лучше. Солгал. На самом деле мне ни капельки не стало лучше, да и ночью не было особо плохо. Ностальгия замучала, правда. Но навряд ли её можно списать на какое-нибудь расстройство или банальный ночной кошмар.       — Сочту это за комплимент, — улыбка Мии стала ещё шире, оголила равный ряд её зубов. — А теперь…       — О, нет. Пожалуй, я снова сделаю это сам, Мия, — запротестовал я, когда девушка подошла к тележке и взяла шприц с лекарством. Странная голубоватая жидкость внутри шприца еле заметно колыхнулась от удара ногтей. Мия сделала все необходимые проверки и, когда нажала на рукоятку поршня, жидкость не взбрызнула, как положено, а мерзко стекла вниз. Что-то новенькое. Технологии двадцатого века наконец прогрессировали?       — Извольте, но нет, — отрезала Мия, повысив голос. Я вздрогнул, ведь впервые услышал, как милая и молодая медсестра строго сказала «нет». Это на миг напомнило мне Альфреда — командира нашего взвода, что запретил мне идти туда, где моя жизнь повернулась ко мне совсем другим местом. Пожалуй, тем мягким, куда мне только что вкололи шприц с мерзкой жижей. Извольте, но по-другому я назвать её не могу, да и ощущения были какие-то не те. Колкие и болезненные, и жгло как от пули.       — В этот раз врач наказал мне, что новый препарат нужно вкалывать исключительно по рецепту и под действием медсестёр, — Мия была на удивление строга. Её голос никогда не звучал так чётко и безприкословно. Я с удовольствием вспомнил те былые времена в армейских рядах.       Может быть, мне тогда повезло, что отделался инвалидностью и это судьбаносный намёк на то, что пора бы завязать с войной и остепениться, поселиться здесь, в красивом Штутгарде, и начать нормально работать.       — Вы сделали мне больно, Мия, — прохрипел я, не без помощи девушки приняв сидячее положение. — За это полагается одно желание страдальца.       — При всём моём уважении к вам, Бернхард, я, пожалуй, откажусь. У меня ещё несколько пациентов, — с этими словами Мия, прогромыхав тележкой, покинула мою палату.       Ох, и хороша чертовка! По-настоящему красива, да и характером не обделена. Это я к тому, что большинство милых женщин зачастую глуповаты. К тому же Мия ещё и повариха. Знатная, да. Стряпает только так… Я как-то пробовал её суп, уж не помню, как он назывался, но он был достоин самого графа. Возможно, она это единственный плюс в этой дрянной больнице.       Аргх, der fluch, глупец. Неужто позарился на молодую деваху? У неё небось и жених-то есть…       Я с трудом пересел в инвалидное кресло. «Глупышка Мия даже не помогла старику подняться». Но навряд ли она меня сейчас слышит, у неё же другие пациенты, чтоб их чёрт побрал.       — Дрянная старость, — вырвалось у меня, когда при попытке хорошо усесться верхняя часть позвоночника болезненно хрустнула. Я по-стариковски согнулся, придерживаясь за больной бок. Не особо-то я стар. Всего сорок лет от роду, а чувствую себя на целые шестьдесят. Спину ломит при изменениях погоды, а ночью мучает хандра.       — От безделья уже маешься? — ох, этот голос, хриплый и осипший от слишком громких криков, я узнаю из тысячи. Даже из тысячи тысяч. Узнаю, даже буду в другом углу военной заставы. Альфред. Треклятый командир и мой старый товарищ.       Альфред стоял на пороге моей палаты. Чистый, а главное живой. На плечах кое-где не растаял снег, а офицерская фуражка, вся мокрая и лоснящаяся, была зажата под мышкой. На кожаном поясе, как всегда, затянут револьвер да плеть. Помню, как Альфред высек меня рекрута ею за непослушание. Пожалуй, самое худшее воспоминание об этом хорошем парне.       — Вспомнишь лихо… — я несколько раз крутанул стальные колёса своей тележки, задев пальцами пару спиц.       Альфред не выдержал и шагнул вперёд, увидев, как я ещё не привыкший пытаюсь подъехать к нему на своей старой инвалидной коляске. Я упёрся подбородком в его небольшой живот и обхватил пояс.       — Решил проверить тебя, боец. Как ты тут, чем кормят и как содержат? — Альфред похлопал меня по спине и откатил назад.       — Рад, что хоть кто-то обо мне печётся помимо здешних медиков, — вздохнул я. Альфред усмехнулся, встал позади инвалидного кресла и подкатил меня к окну. Закрыл форточку и присел напротив меня, на подоконник.       — Ты же не просто так сюда пришёл, я прав? — я выжидающе посмотрел на офицера, как недавно смотрел на Мию. Думал, что Альфред так же, как и она обозлится ни на что, а он лишь увернулся, исподлобья глядя на то, как его родной Штутград заносит пургой.       — Новый командир у нас появился. Молодой и неопытный, ищет старичков. Ну, знаешь, кто в стратегии ещё шарит…       — На заставах полно знающих людей, Альфред. Почему именно я? — с одной стороны, я безумно рад, что Альфред всё ещё помнит, как мы с ним разносили английских пехотинцев, и порекомендовал именно меня, как стратега. Но с другой стороны, я «не на ногах». И навряд ли взводу потребуется ещё одна обуза.       — Знающих-то полно, да вот только единственное, что они знают, как перезарядку делать да противников гасить, — Альфред наспех поправил мою кровать, накрыл невзбитую подушку одеялом и был таков. — Стратегов хороших сейчас мало, новый командир хватается за тех, кто может.       — Я так понимаю, за меня уже всё решили? — нахмурился я. — Подай плед, bitte.       — Или ты предпочтёшь гнить здесь, в этой больничке? — Альфред похлопал меня по колену. Я бы всё отдал, чтобы почувствовать это. — Так-то будешь прям на точке. В посольстве, пропади оно пропадом.       — Вижу, оно тебе не по душе, — вздохнул я, — как и мне. Да тем более, куда уж там инвалиду безногому в посольство.       — Но ты всё ещё боец, — Альфред облокоталися на ручки коляски и уткнулся подбородком мне в макушку. — Не время опускать руки, приятель.       — Если меня контузит, ты будешь в этом виноват, — я ударил его по щеке и плотнее укутался в плед.       — Oh ja, kumpel! Обещаю тебя там прокатить по главной галерее! — Альфред воспрял духом, стал более живым. Даже для такого старого офицера, как он.       Я совсем не разделял этого интузиазма. Все, что мне хотелось, — поскорее убраться отсюда, из этой вонючей, задрипанной больницы, глотнуть свежего воздуха. Я уже знал, к чему клонит Альфред. Разумеется, и догадывался, что им либо будут пользоваться, либо подкупят, и я должен буду сделать необходимое сам.       — И кто меня там будет одевать? — съязвил я, когда Альфред бережно натягивал на меня тёмно-зелёный тулуп и фуражку.       — Мало ли… там служивые есть. Свистнешь — прибегут, — Альфред с отвращением скинул с ног здешние облезлые тапочки под тумбочку, и мы выехали из поликлиники. Некоторые врачи, чья смена только началась в столь раннее утро, с опаской смотрела нам в след. Кто-то даже проявлял храбрость спрашивать, куда мы, и Альфред тогда только увеличивал скорость. Я впервые узнал, что на инвалидной коляске можно так быстро ездить. Почти как на машине, только если водитель стоящий.       — Держись, Берн, мчимся в пургу! — Альфред развернул меня на сто восемьдесят градусов и прошиб спиной главные двери.       Свобода!       Альфред и я с самым жгучим желанием, которое только может быть у больных на голову людей, послали это место подальше в бездну и помчались на парковку, где нас давно ожидала его уже заснеженная машина.       Порой мне кажется, что только с этим (да вроде и неглупым) офицером, Альфредом Менхеном, я могу почувствовать себя «на ногах».