Паутина

Амели поет — тонким, срывающимся голосом. Никто бы не назвал это пение красивым — оно слишком жалкое, полное слез и тоски. Вдова лежит рядом, положив голову ей на колени. Она бы тоже пела, давая выход печали, только вот уже давно не помнит слов — ничего не помнит. Лакруа плачет за двоих. — Jésus! J'ai peur de la douleur… Des nuits de veille mémoire inachevée, qui ne sait… Ou elle naît.* Вдова усмехается — выбор песни необычайно удачен. Они ведь обе боятся. Утра и холодного света нового дня который разлучит их. Одна из них станет воспоминанием. Вторая — забудет все. — С'est assez, Амели, — в голосе убийцы просыпаются едва заметные ласковые нотки, когда балерина собирается начать следующую строчку, — не трави душу. Та послушно замолкает, невидящим взглядом уставившись в угол комнаты. Закрывает глаза, грустно улыбается. Вдове не нужны слова чтобы понять, что она вновь вспоминает Жерара. Ни одна из них не виновна в случившемся, но, вот же парадокс, обе, втайне от другой, считают себя причиной его смерти. Все слова уже давно сказаны, так что Вдова лишь крепко обнимает Лакруа. Пусть они потеряли самое ценное, что было в их жизни, но они все еще есть у друг друга. Помедлив, Амели тоже обнимает убийцу, затихая. У них слишком много боли. Даже для двоих. У Вдовы же, на самом деле, есть только она сама.