***
(Музыка для атмосферы: Karl Jenkins – «Escala Palladio (Танец смерти)»)
***
"Кто спасает одну жизнь, спасает весь мир" Талмуд
Мой отец принял смерть с закрытыми глазами, но при этом успев произнести заветную фразу наших Праотцев. Нет, он, прошедший мясорубку всей Первой мировой, был далеко не трус. Просто его даже на пороге смерти не переставал преследовать образ Скрипача, что с самых первых дней в Лагере Смерти незримо следил за мной и опекал. Отважный музыкант пожертвовал ради меня жизнью, ибо обликом и нравом я напоминал ему давно потерянного сына. И мне никогда не забыть этого.***
Бараки. Плац. И музыканты. Яновский лагерь. Смерть людей. Под музыку велели оккупанты Стрелять в людей. Так веселей!*
В то утро членов оркестра, как всегда, вывели на серый плац одного из многочисленных Концлагерей Украины. Суровый оберштурмбанфюрер СС, приехавший накануне к коменданту, лающим голосом приказал им встать в широкий круг и играть, пока другие заключённые ровным строем шли мимо.Над серым плацем скрипки зарыдали, В бараках люди, цепенея, ждали. Опять расстрел! Вгрызалось в души "танго". О, "танго смерти", "танго смерти"! Пощады - нет.
Так случилось, что одинокий скрипач тогда стоял лицом к колонне из тех, кого накануне признали негодными к работам. И не мог не видеть, как одни из заключенных шли с блаженной улыбкой на устах, ибо они уже мечтали о вечном покое. Другие же были настолько обессилены, что или пребывали в полнейшей апатии, или же, спотыкаясь, падали на плац, более не боролись за свою жизнь и лишь дожидались короткого выстрела в затылок, что дарил им вечный сон.Два года - двести тысяч павших. Под "танго смерти" шёл расстрел. И музыкантов, порохом пропахших, Ждал скорбный, как и всех, удел.
Но были и те, которые держались лишь на своей гордости за свой древний народ, что кровью своей щедро оросил крутые берега Днепра, Рейна и Темзы. Они, истощенные, твёрдо ступали в начале многочисленной колонны вперед, и даже озверелые овчарки начинали скулить при их возвышенном виде.Над серым плацем скрипки зарыдали, В бараках люди, цепенея, ждали. Опять расстрел! Вгрызалось в души "танго". О, "танго смерти", "танго смерти"! Пощады - нет.
И в этот раз впереди одной из групп ступал достойно тот, кто даже в таких жутких условиях не потерял надежду. Это был я. И Господин Исаак Мунк вынужден был, управляя оркестром, беспомощно наблюдать, как его единственный сын молча идет на верную смерть. Идя мимо мрачных музыкантов, я чувствовал, какие страшные муки испытывает мой отец. Мне же оставалось лишь не терять своего достоинства и преисполниться мужества.Остались сорок оркестрантов, Играют "танго". Их черёд! Под громкий смех и говор оккупантов, Раздевшись, падают на лёд. Над серым плацем скрипки не рыдали...
Мне ли, потомку самого царя Давида, победителя великана Голиафа, унижаться пред этими зверями, что возомнили себя высшей расой? Скоро я орошу кровью своей землю, и пронзительный глас её дойдет до самих Небес, что тотчас покарают безжалостных извергов, и падёт Рейх, как до него пали и прежние. Вдруг на сером плаце скрипка зарыдала, и как один окаменели полицаи. Мелодия, что внезапно полилась от одинокой скрипки, казалось, очаровала военных, а несчастным заключенным будто прибавила сил. И в минуту затишья скрипач, с которым я как раз поравнялся, буквально вытащил меня из строя и передал свой инструмент мне со странными словами: «На этот раз не умирай так скоро, сын мой, Йосеф!» Не успел я опомниться, как Скрипач, встал на моё место и через миг под крики разгневанного оберштурмбанфюрера СС скрылся в строю. Я же, печально смотря ему вслед, заиграл, и в плаче скрипки мне почему-то слышался морской прибой.***
Двадцать худощавых фигур неподвижно замирают в томительном ожидании на самом краю глубокой Долины Смерти, на дне которой покоились изувеченные останки нескольких тысяч заключенных Яновки. Преждевременно состарившиеся мужчины и седовласые юноши, встав впереди своих жён, сестёр и матерей, бесстрашно смотрят на направленные на них автоматы бездушных солдат СС. Расстрельная бригада привычно располагается на песчаном склоне Гицель-горы, которую в старом Львове ещё до войны называли просто – Пяски. Вдалеке, на сером плацу возвышающегося над Долиной мрачного Концлагеря, сутулый дирижер самозабвенно руководит неестественно отчужденными музыкантами, играющими страшное Танго. Овчарки яростно лают на очередную колонну, проходящую ровным строем мимо оркестра. Грозовые тучи закрывают просвет, и ярое солнце всего в одно мгновенье исчезает с небосвода. Вечерний сумрак неожиданно наступает в самый полдень. Отблеск молнии освещает звероподобного офицера, делающего резкий взмах рукой. Оглушительный гром – и горячий металл врезается в бренную плоть истощенных людей. Пронзённые тела, подобно развеянному карточному домику, падают вниз. Солдаты перестают улыбаться. Офицер удивленно поднимает бровь. Легкораненый мужчина, а точнее юноша с глазами древнего старика, единственный, кто сумел устоять под натиском пуль, расправляет свои широкие плечи. Он довольно дерзко смотрит на своих палачей с немым вызовом. Крупные капли дождя падают на пропитанный кровью песок, смывают грязь с его лица. Многоголосый оркестр на время затихает, и новоиспеченный Скрипач, что уже был готов погибнуть у кровожадной горы, исполняет свое берущее за душу соло. Под мощный катарсис Танго Смерти офицер повторяет свой хладнокровный жест. За миг до того, как несколько десятков пуль буквально изрешетят его и так уже покалеченное тело, юноша успевает лишь тихо произнеси: «Шма Изроэль!»Над всей Землёю скрипки всё рыдают. Под звёздным небом люди умирают... Опять расстрел! Терзает души "танго". О, "танго смерти", "танго смерти"! Забвенья - нет!
Скрипач внезапно падает на колени, не выдержав напряжения, и слезы перемешиваются с крупными каплями дождя. Офицер, остановившись у самого края оврага, зло смотрит на труп стойкого юноши, который омывается безобразным месивом, состоявшим из фекалий, грязи, дождевой воды и огромного количества крови.***