Only one

Когда сегодня утром Ричард приходит в участок раньше обычного, краем глаза он замечает точно такого же Ричарда сквозь прозрачное стекло кабинета Фаулера. Он сначала даже, вроде бы, немного не верит — чуть не спотыкается об чью-то корзину для бумаг, так ловко подставившуюся под ногу, опирается рукой на стол и выпрямляется, ставит корзину на место… и смотрит на копию. Точно такая же, он готов поклясться, что у неё те же параметры, те же способности и та же сила, что внешне и внутренне тот робот, разговаривающий с капитаном — еще один Ричард. Беседу не слышно, да и она бы не слишком интересовала андроида. Ему вдруг очень сильно хочется моргать — что-то не то с оптическим блоком, и регулятор насоса внутри ведёт себя очень неспокойно, заставляя его судорожно произвести быструю диагностику всех систем. Ничего. Что он тут делает? Создатель много рассказывал ему об особенностях его модели. От Ричарда не скрывалось, что таких, как он, десятки, сотни и больше, но до этого дня он не чувствовал ничего подобного. Другой RK900 продолжает разговаривать с Фаулером — так, черт возьми, словно он уже здесь обживается, словно намерен занять чужое место, с вежливой улыбкой и скудными жестами, точно словами не получается донести до капитана цель его прихода. Его не должно здесь быть. Те двести тысяч, о которых говорил ему Элайджа, стоят у Ричарда комом в горле, от ревности свербит ненастоящее сердце и шумит что-то в звуковом процессоре, как будто слышишь сквозь толщу воды или пуленепробиваемого стекла. Копия поворачивается и видит его через прозрачную стену. Убирайся. Интересно, встречал ли его Гэвин? Если да, принял ли за Ричарда? Ему хватит тупости поступить именно так, но его об этом не спросишь — в общем кабинете детектив Рид еще не показывался, а столики в комнате перерывов чистые, без оставленных крошек от пончиков и пятен пролитого кофе. Копия спускается по небольшой лестнице, и Ричард спешит как будто бы мимо, с силой задевая её плечом — он нервным, резковатым движением поправляет стоячий воротник куртки. Все системы внутри шалят и ведут себя тревожно, в зеркале он замечает светящийся красным диод — мигающий и как будто выдающий случившуюся в его голове ошибку, а чертов сканер и тот покрывает все находящиеся вокруг предметы алым свечением, будто кровью залило глаза. Он останавливается снова, удержавшись рукой за вешалку, игнорирует обращенные вслед изумленные взгляды. Люди… Люди, конечно, ничего не понимают. Элайджа не держит слова, данного во время его последнего визита. Его необычайно злит, когда дверь ему привычно вместо Камски открывает Хлоя — Ричард раньше не замечал у себя по этому поводу какого-то негодования, но сейчас не тот случай, сейчас он отталкивает её в сторону бесцеремонно, потому что хочет к создателю, без всех этих расшаркиваний и просьб подождать снаружи. Ричард любит Элайджу. Ричард видит в нём отца и что-то большее, хочет доверия и объяснений, а еще хочет к черту содрать со стены этот нелепый портрет как признак мании величия, хочет быть единственным. Он идёт навстречу своей возможной смерти — Камски может решить, что эксперимент зашёл слишком далеко, — но находит Элайджу в комнате с бассейном, флегматичным и очень расслабленным. Будто создатель знал о его приходе заранее. Колючая белизна снега за окном резко контрастирует с черным полом. Элайджа стоит к нему спиной — бледный и очень изящный, идеальный, каким и должен быть тот, кто фактически вылепил Ричарда и дал ему в этом мире место, а Ричард — его совершенное создание. — Почему так много? Вопрос создателю, самовольный, без разрешения — как пощечина для Камски. Заставляющая очнуться, избавиться от льстивых и деланно ласковых ноток в своем голосе — Ричард хочет правды и не хочет страданий. Он чувствует, что по-прежнему не знает столько, сколько Элайджа, как бы усердно он ни пытается всё изучить. — Двести тысяч, — продолжает он дрогнувшим голосом, получая тишину в ответ. — Почему? Вопрос глупый, заданный от отчаяния. От нежелания потерять и от пугающего ощущения, что истина ему вот-вот откроется, что она может убить его, что как только он узнает — не захочет больше оставаться в этом мире. Дверь закрывается за его спиной, Ричард делает несколько шагов — силуэт Камски вызывает в нём всё такой же трепет, неправильное восхищение, слепое благоговение, любовь, потому что Элайджа его создал, и потому что он один может всё это остановить. Неожиданно ослабевшие ноги не выдерживают. Ладони крепко стискивают крупные ворсинки ковра, и Ричард снова часто моргает, догадываясь в тот же миг — ему хочется плакать. — Ты расстроен? В тишине черной комнаты, залитой холодным светом искрящегося на солнце снега, Камски как всегда нетороплив и как будто… осторожен. Осторожен даже со своим созданием. Ричарда это ранит. Снова и снова. Он вслушивается — Элайджа держит в руке стакан и постукивает по нему пальцами. Ричард вспоминает Гэвина. Он знает, что должен попросить у Камски. Не попросить, а потребовать. Но создатель смотрит на него так участливо и с пониманием, что похеренная, впитавшая в себя сотни человеческих эмоций программа опять не дает ему сделать желаемого. Забываются прикосновения Гэвина Рида, забываются его глаза, забывается их совместная работа, и Хлоя, замершая около дверей почти неподвижно, и все вещи — всё беспощадно выкидывается из его головы. — Прекратите эксперимент, — у Ричарда мокрые ресницы — он плачет от злости и бессилия, невольно, не замечая этого. — Если я не один, почему именно мне?.. У Элайджи дёргается уголок губ. — Потому что ты первый, Ричард. И Хлоя — тоже не усовершенствованная, ранняя версия. Она прототип, как и ты. Копии, они… для других. Это не чистый материал. Местами затасканный, где-то переделанный. Гэвин не часть эксперимента. — Я хочу быть единственным, только не так. Не хочу видеть двести тысяч таких как я. — Ни один из них тебя не стоит. Слова Камски словно застревают в голове. Ричард слушает, внимает, сбивается вновь с пути к истине. Создатель медленно приближается к нему — влажная от воды рука ложится ему на шею, от неё веет спокойствием и привычной заботой, от которой высыхают слёзы, пропадает навязчивый шум в ушах, и диод загорается сначала желтым, а потом голубым, изредка погасая и вновь вспыхивая. — Элайджа… Ричард срывается во тьму, разжимает пальцы, позволяя утянуть себя на дно — с первым же поцелуем, неглубоким и холодным, как он сам. Так захлёбываются люди — хотят дышать, но хватают ртом ледяную воду и умирают. С Ричардом происходит что-то похуже. Он закрывает глаза и позволяет себе прижаться щекой. — Вытащи мой тириумный насос. Ричард больше не в доме Элайджи — он просит об этом прямо в участке, сразу же, когда встречается с Гэвином, который уже принялся крыть его матом за долгое отсутствие. Воспоминания помогают найти единственный возможный выход, единственный шанс всё прекратить. Никаких экспериментов. Никакого Камски. Он ждёт, что Рид начнёт смеяться в своей привычной манере, но глаза Гэвина вовсе не блестят той вечной ехидной искринкой. Он скрещивает руки на груди, поджимая губы, и Ричард почти готов поверить в то, что его собственное волнение, отчаяние и жажда свободы передаются детективу, расскажут ему обо всем за него — только правду, голую и беспощадную. Здесь нет создателя, нет того, кто ему бы помешал. — Зачем это? Такой простой вопрос — и так трудно дать на него ответ. Ему бы и вытащить самому, но не получается, дрожат пальцы, и сознание подсказывает — пусть Гэвин это сделает. Тот, кто ни о чем не подозревал, еще одна игрушка в руках Элайджи, лишь менее значительная — влияющий на Ричарда фактор, ничего более. — Не хочу быть первым. Не хочу быть частью эксперимента. — Ты умрёшь. Ричард слабо усмехается. Если бы… Если бы можно было умереть так просто, когда есть еще целых двести тысяч таких же, как ты, которым в любой момент можно передать свою память. Но ведь для Камски главное — чистота материала, нетронутость. Он сжимает руку Гэвина, стискивает до боли так, чтобы никто этого не видел. Касаться его без мысли о том, что это должно дать какой-то результат — приятнейшее, что может быть. Бледная, та самая затасканная и переделанная копия снова выходит из кабинета Фаулера с привычным выражением полного безразличия на лице. Детектив Рид провожает его чуть растерянным взглядом, а Ричард улыбается как безумный. — Вытащи, Гэвин. Ты ведь сделаешь то, что я прошу.