Дурацкая игра

Гарь — раздражающая, плотно забивающая нос едким запахом, всегда появлялась первой перед его приходом. Иногда её едва можно было заметить, а сегодня душным волоком она заполонила всю комнату. «Опять придется долго проветривать», — Очако сморщила нос, проснувшись и потерев глаза ладошкой. Полоска света из-под двери задрожала, схлестнулась с чёрной тенью и ослепила на короткий миг. Урарака приподнялась на локтях, щурясь, пытаясь рассмотреть всклоченную фигуру гостя. Это был лишь Кацки. Ей хотелось возмутиться, но требование организма продолжения сна ворчливо рокотало в её голове, и поэтому она откинулась на подушки. Сонливость приятно убаюкивала её, затягивала обратно в грёзы, поэтому Очако воспротивилась и намеренно глубоко вдыхала воздух, глотая чёртову гарь. Потому что точно знала, зачем он пришел: прокрался в крыло общежития для девочек, наверняка, сразу после какого-то оголтелого задания или тренировки. Даже в душ не зашел. Дело было в их «игре». Бакуго завалился к ней громко, с металлическим звуком связки ключей, которые грубо бросил в чашу около входа (она как-то сделала дубликат и невзначай отдала ему, на всякий случай). Дым, пот, пыль известки и бетона. Определенно несколько зданий пострадало, его опять отчитало руководство школы, и Кацки как всегда был зол на весь мир. Очако так и чувствовала колючки его затухающей ярости, которые мурашками прошлись по рукам и спине. Ей нравилось предугадывать настроение Бакуго. Это было похоже на игру в кости. Затягивающую и опирающуюся на удачу. За последние годы знакомства с ним ей удавалось угадывать всё чаще и чаще. — Спишь? — голос был тяжёлый, напряжённый, и его взгляд колол затылок. Урарака успела отвернуться к стене. Не хотелось бы, чтобы он видел её лицо, когда всё начнется. Первое правило — быть «спящей». И ни в коем случае не просыпаться. Томление от ожидания подогревало нервы и растекалось щекочущим чувством по шее, ласковой змеей проскальзывало к животу и ниже. Это было слишком рано — Бакуго только закрывал дверь и снимал с себя всё обмундирование. Щелчки застежек, шорох одежды, скрип снимаемых берцов. «Лишь бы руки Кацки не были холодными». Их «игра» началась около полугода назад. Немного погодя перед третьим курсом. В самом начале она была неловкой, смущающей, такая подростково-угловатая, что щёки непроизвольно горели стыдливым огоньком. И никто из них не отказывался, не вступал в разговоры об их отношениях — потому что это согласовывалось со вторым правилом «игры». Молчать. Один из них, «спящий», всегда должен был молчать. Матрас просел под весом Бакуго, и от близости их тел Урараку окатило горячей волной его тепла. И чего она, глупая, думала, что руки у него холодные. Сама же помнила каждую линию его ладони, загрубевшую кожу, твёрдые костяшки и изгиб каждого пальца. От большого до мизинца — руки Кацки были всегда тёплыми. — День был дерьмовым, — Кацки иногда был удивительно многословен. Оскорбления не сыпались из него, как из рога изобилия, не было нытья или гнева. Он просто рассказывал, как прошел его день. Себе же такого Очако не могла позволить. То ли боялась, то ли было нечего сказать (сплошное враньё, на уме у неё были только одни вопросы). В основе «игры» была определенная договоренность: задавать вопросы лишь по делу. Бакуго не обнимал её в самом начале и прикасался грубо. Так, что Урарака вступала с ним в полемику, нарушая первое правило. Ладонь его легла поверх одеяла, на бедро, пошла вверх лениво, и Очако едва вздрогнула, чуть не запищав. Мелкая дрожь пробралась под нервы, едва прижгла их, и лежать в одном положении становилось всё труднее. — Дурацкая у тебя футболка, — одеяло откинулось быстро, Бакуго не был любителем долгих прелюдий и начинал действовать чуть ли не мгновенно, — хотя я не удивлен, блять, все эти мультяшные зверьки и чудища в твоём стиле. За футболку с Сейлор Мун стало немного обидно. И, повернув её на спину, он огладил грудь, костяшками задел ключицы. Мягко и нежно, отчего под ложечкой засосало, Урарака выдохнула и почувствовала на языке ту самую горькую гарь. Пока Кацки пощипывал её за соски, покусывая поцелуями грудь, она копилась во рту и вязала привычной кислинкой. — Сдохни, — он навис над ней, лицом к лицу, обвел большим пальцем губы и раздвинул их, слегка приминая безвольный язык, — раздражаешь. Горячка наваливалась на неё многотонным прессом, растекалась по всему телу и копилась внизу возбуждением, пока Кацки едва двигал пальцами. Слишком хотелось открыть глаза и податься вперёд, сомкнуть губы на его указательной и безымянной фалангах, слегка втянуть, посасывая, и посмотреть, как Бакуго забавно покраснел бы. А после направить эту же руку в нужное место, вниз, чтобы сглотнуть от первого проникновения. Но в этой «игре» она редко ему проигрывала. Даже когда была не «спящей». И сейчас не собиралась. — Чёртова круглолицая, — футболка стаскивалась с неё тяжело, поэтому она позволила себе слегка помочь ему. Получилось даже открыть немного глаза и увиденные следы укусов смутили её, сбили дыхание, как и повторное прикосновение его шершавых пальцев к розовым затвердевшим соскам. Грубиян. Тишина вбирала в себя все звуки: скрип пружин матраса, шорох сминаемого одеяла, шумного возбуждённого дыхания Кацки и слабых подавляемых стонов Урараки. Иллюзионный вакуум сосредотачивал обоих на своих ощущениях: Бакуго уже не мог сдерживаться, головка члена в состоянии стояка упиралась в резинку трусов, на языке таял сладковатый вкус кожи Очако. Может, ей казалось, что она сдерживалась, но её коленки слегка дрожали, пальцы впивались в простыни, а овал лица был залит лихорадочным румянцем. И хрен со всем этим, но Урарака бесстыдно подглядывала влажным слезившимся взглядом, что он готов был сломать свою челюсть, сжав её так сильно, чтобы не выпустить утробный рык, огнивом и кремнем обжигавший горло. Свет из окна от уличных фонарей переплетался с тенями, невидимым покрывалом ложился на Очако, выделяя все изгибы тела: грудь её высоко вздымалась с покрасневшими следами укусов-поцелуев, линия мышц брюшного пресса плавной чертой уходила вниз, сомкнутые коленки, блик на округлых бедрах. Бакуго сглотнул. Красивая. До полного охреневания красивая. Замарать её губы поцелуем, болезненным и истязающим, вдавливая обнажённое напряжённое тело Урараки в матрас, прижаться пальцами к выпирающим подвздошным косточкам таза. Марево возбуждения нанизывало его на неведомый крюк, кровь приливала к щекам, и Кацки до опустошения ненавидел себя, что поддавался Очако. Дурацкая блядская «игра». Ёбаные сантименты. — Я слишком мало сделал с тобой, чтобы быть в таком состоянии, — вонзить в её подглядывающий взгляд свой кривой оскал. Это всего лишь «игра». Пусть он не мог остановиться и тащился к ней, когда чувствовал себя на самом дне своего мира. Это было проявлением омерзительной слабости, и жалость к самому себе он путал с чем-то другим. Как и чувство нужности. Урарака не щурилась, смотрела на него открыто, с искоркой и улыбалась податливо так, отчего Кацки взъярился и резким движением накинулся на неё. Она не извернулась, пошла навстречу, и по позвоночнику пошел разряд, когда она начала терзать его шею, обводя взбугрившиеся венки и жилы языком. Ткань её трусиков рвалась легко, Очако шипела на него — плевать, на всё было плевать, особенно на хреновы правила «игры». Пальцы проникали грубо внутрь неё, где Урарака была едва влажная, и бусинку клитора он нашёл легко. Она набухла под его надавливаниями, хренова кнопка отключения разума Очако, коснулся её, и круглолицая тихо застонала, изгибалась вертляво бёдрами. Пот градом катился по спине, жарко было невыносимо, в голове всё плавилось и перемешивалось, бурля вулканической лавой. И ей было так же — это было видно лицу Урараки, которое он мог лишь выловить в их спонтанных телодвижениях. Размашистое, с разметанными прядями каштановых волос, полуприкрытыми жадными глазами. Мокро. Очако текла под его пальцами, гнулась так, что Кацки удивлялся, как она не сломала себе спину. Презерватив не нашелся, наверняка, упал вместе с одеялом на пол. Он отвлекся, шаря пальцами по постели, и начал хрипеть, тяжело дыша, когда Урарака ладонью провела по вставшему члену. Указательным пальцем коснулась устья, из которого густо сочилась смазка, и Кацки не мог перехватить инициативу. Смазка пахла остро, смешивалась с едким потом Бакуго и гарью, сочетание запахов было тяжёлым, давило на неё — Очако заводилась ещё больше и другой рукой провела ласково по сильной шее Кацки. — Просто вовремя вытащи, — смазка жемчужной вязью поблескивала на пальцах, член его сильно пульсировал в её руке, и хотелось щелкнуть по нему. И да, Урарака нарушила правило. Хоть и не жалела об этом. — Сам знаю. Ноги, — его ладонь обожгла коленку, голос разорвал влажный клубок тепла внизу. Бакуго толкнулся в неё резко, вздрагивая от прикосновения Очако к пояснице и от её стона, тонкого и протяжного, не вышедшего за границы комнаты. Удовольствие от проникновения подкатило к горлу глухим хрипом, под которым Кацки скрыл свой стон. Движение было отрывистым, обоим приходилось подавлять свои голоса — Урарака пряталась в изгибе его плеча, как и он, только волосы её щекотали нос. Как и его кололи ей лоб. Очако проваливалась в белое марево, шаталась на грани, стараясь сжимать губы сильнее. — Слабак. Слово сорвалось и ударило Бакуго под дых. — Стерва. Толчки стали жестче, быстрее, и она вздрогнула, задрожала и обмякла. Остро пахнущее семя выплеснулось Очако на живот горячим мокрым теплом. Было слишком хорошо, чтобы потянуться за салфетками и вытереть всё — Бакуго увалился рядом. Может стоило что-то сказать ему? — Кацки, — имя перчинкой легло на язык, — что мы делаем? Футболка с Сейлор Мун была отшвырнута прочь к его вещам на полу, испачканная спермой с тела Урараки. Кацки смотрел на неё, как на последнюю дурёху. Стыд расползся по щекам и шее, и она замялась, замямлила, отводя взгляд от его серьёзного взгляда. — Пробуем, блять, общаться нормально, — Бакуго загреб её к себе, укрывая одеялом, — без этих вопросов. Только не раздражай. А то убью. Третье правило — не влюбляться — было благополучно нарушено.