Perfect creature

Создателю нужно подчиняться с первой секунды, с того момента, как ты открыл глаза и почувствовал, что ты можешь шевелить руками и ногами, можешь говорить, можешь видеть — Ричард до сих пор помнит все эти вещи, помнит, как сделал первый шаг, и это воспоминание до сих пор вызывает у него какие-то неясные, но приятные ощущения. Элайджа называет это положительными эмоциями. И Элайджа вовсе не против того, чтобы Ричард их испытывал — он всячески это поощряет в каких-то своих, ему одному известных целях, но обиду на него держать не приходится. Ричард любит своего создателя — со дня, когда смог ему улыбнуться. Он верит, что создатель отвечает ему тем же. Элайджа не разрешает прикасаться к своим пальцам — вернее, чаще всего использует это как награду на послушание или особо хороший поступок. Ричарда к ним странно тянет — вероятно, потому, что он хочет понять, как этим ладоням удалось сотворить его. Условно говоря, конечно. Когда Камски спрашивает, насколько RK900 считает его умным человеком, то Ричард решительно назовет его человеком века. Элайджа в такие моменты смеётся и говорит, что Ричард возвращает ему давно забытые воспоминания, но о работе в «Киберлайф» рассказывать не любит, и эту тему они почти не затрагивают. Элайджа мечтает о совершенном создании, так как же при всей его внимательности и своеобразной заботе не соответствовать его ожиданиям? Это будет неуважительно. Элайджа называет его чистым холстом, и хотя в Ричарда уже заложена определенная программа, создатель продолжает добавлять новые штрихи к его облику, экспериментировать и учить. Камски так же холоден, как и его роскошное жилище в черных и белых тонах, как и кроваво-красная вода в его бассейне, на которую Ричард часто смотрит, застыв подле — ему нравится спокойствие и кружащийся снег. Элайджа всё еще иногда требует от него, чтобы Ричард называл его отцом, но когда они впервые целуются, создатель отстраняется первым. — Отцов так не целуют. Играющая на его губах улыбка говорит о том, что он шутит. Потом отворачивается, отдавая свой халат Хлое, и вся его фигура одним изящным прыжком погружается в алую воду. Потом, когда Камски выходит из бассейна, RK900 отмечает про себя, что создатель тоже идеален. Как машина, созданная им. Как сам Ричард. Если Элайджа кладёт руки на плечи Хлое, Ричард ревнует — конечно же, скрыто, опуская и отводя взгляд. Он думает, что уж такие эмоции точно поощрять не стоит, но Камски опять смеётся. Неслышно, дернув уголками губ и прищуриваясь. — Смотри, твои глаза очень похожи на мои, Ричард. Каждое своё создание я продумывал с любовью. Однако я никогда не дарил им что-то из собственной внешности. Никому, кроме тебя. В спальне Элайджи есть большое зеркало — на всю стену, такое, какого достаточно для того, чтобы выразить всё его самолюбие, которое Ричард не считает недостатком. Элайджа успел показать ему каждую детальку перед этим зеркалом — холодные руки его скользят по синтетической коже, но всякий раз ощущения непередаваемы, как если бы она была настоящей. Можно только стоять и наслаждаться тем, как пальцы создателя чертят лабиринты на твоей груди, и ни в коем случае не позволяется без разрешения касаться Камски. — Можно один вопрос, Элайджа? Те самые голубые глаза, так похожие на его собственные, отрываются от чтения книги. Создатель любит после плаванья расположиться в кресле, одетый лишь в домашний темный халат, но Ричарду позволено сидеть на краю бассейна и касаться кончиками пальцев воды. — Да? RK900 спрашивает о том, что мучает его в те моменты, когда Элайджа им недоволен или просто зол. Тот страх, что идёт за ним как тень, хотя у машины не должно быть страхов. — Вы отключите меня, когда создадите модель, которая будет совершеннее моей? Ответ Камски невозможно проанализировать — потому что он молчит. Ричард не хочет отключаться. Не хочет оставлять создателя даже тогда, когда ему нужно возвращаться в департамент полиции для работы. Но Элайджа непреклонен. — Нет, Ричард. Я не стану отключать тебя. Он верит Камски, и особенно сильно начинает верить, когда отворачивается обратно к бассейну, и холодные ладони касаются его плеч. — Мне нравится зима, — произносит Ричард. Он знает, что это обрадует Элайджу. Элайджа учит его хранить свои особые тайны и посвящает во многое запретное. Он один целует Ричарда, чтобы заставить его просить еще. Причем ясно, кто ведёт игру, и сопротивляться этому решению совершенно не хочется. Как не хочется противиться воле создателя. Элайджа видит в нём совершенство. — Идеальные линии, — обводит пальцем выступающие напряженные мышцы, — которые хранят много секретов. Да и не только они. Мы очень похожи с тобой, Ричард. Это пугает и… И возбуждает, да. Ричард давно уже говорит эти слова без какого-либо стеснения, с чувством, потому что Элайджа это одобряет. Одобряют его глаза с плавающими на дне льдинками, одобряют губы. Ричард любит своего создателя с ног до головы, и собственное совершенство рядом с Камски кажется ему ничем — странным образом пропадают самодовольство и грубость. И даже когда Элайджа толкает его на белоснежную постель, когда бледная кожа касается мягкой простыни и чувствуется приятная тяжесть тела, давящая сверху — Ричард подчиняется. Подставляет запястья для наручников, вздрагивает от шлепков по крепким ягодицам — Ричард старается быть для Камски человеком. Идеальным человеком, с теплым телом, со своим запахом, мыслями и ощущениями, которые он иногда по просьбе создателя описывает вслух, порой умолкая, потому что вспышки удовольствия не дают системам сосредоточиться. Ричард глохнет, слепнет на несколько мгновений, а иногда и минут, и ждёт смерти, но выдерживает сладостную пытку. Элайджа хвалит его за стойкость. — Вода очень холодная, — RK900 садится около бассейна. — Это оптимальная температура. Камски, устроившийся в кресле с видом сытого кота, следит за ним взглядом — нет, даже не следит, а изучает. Ричарду и это приятно. Жизнь с Элайджей каждый день даёт ему что-то новое — хорошее или плохое. — Вы рискуете простудиться. Его забота смешит создателя. — Во всяком случае, я знаю, к кому обратиться за помощью. Элайджа делится с ним самыми сокровенными мыслями, говорит о том, чего не знает даже Хлоя, а Ричард внимает каждому его слову. — Всегда нужно оставаться терпеливым и холодным, — создатель бросает халат на кресло. — С тобой это труднее. Труднее — не значит плохо. Элайджа усмехается, словно читает его мысли, и спускается — прямо в эту ледяную, спокойную, словно пропитанную его кровью воду. Ричард наблюдает за ним и понимает, что ему впервые хочется того же самого — идти следом за ним. Глубоким вечером свет не горит и бассейн кажется черным, и фигура Камски в нём тоже черная, еще чернее. Ричард не видит его глаз, но знает, что его тоже зовут — зовут тонуть, дрожать в этом бездонном, как кажется, омуте. Он должен быть для Элайджи человеком. Должен чувствовать. — Совершенное создание, — слышится голос Камски над ухом. Чужие руки прикасаются к талии, ведут вверх, ощупывают и исследуют, заставляя Ричарда закрыть глаза, как бывало всегда. Он, вроде бы, и достает до дна бассейна, но всё равно ощущает себя тонущим. Тонущим из-за Элайджи. Волны тепла идут по телу, когда он получает поцелуй — тут же пытается вспомнить, за что, и не может. Элайджа пахнет дорогим одеколоном — там, если прижаться крепче с его разрешения, и уткнуться носом в шею, закрыв глаза. Ричард счастлив быть совершенным и, кажется, даже основные его задачи меркнут по сравнению с этим предназначением. Темная гладь воды совсем не пугает его, пока создатель рядом. Создатель — близкое, почитаемое, любимое им существо, воплощение его страхов и счастья, черное и белое, как и его дом. Тот, кто держал и держит его жизнь в своих руках.