Маленькие птички

Он молча сидел у двери, как послушная большая собака, которой хозяин приказал сторожить. Он не смел пошевелиться, не мог заставить себя глубоко вздохнуть; от непривычки затекли поджатые ноги, свело судорогой правую ступню, болела напряженная спина. Руки, стиснутые в кулаках, едва заметно подрагивали: боже, как изматывала его каждая минута промедления, как раздражал каждый звук, доносящийся не из-за запертой двери ванной комнаты, а откуда-то издалека – эхо чьих-то суетливых шагов, громкий смех и непонятный, быстрый и вульгарный говор. «Итальянцы, - подумал он с пренебрежением. – Кухонные рабочие». В его понимании это было совсем как «людишки», как «мусор» и как «ничтожества», да только ему было запрещено выражаться резко. «Вы, там, - он поморщился, хмурясь; уголки его губ резко поползли вниз, и сразу же за ними сползла с плеч просторная, слабо завязанная юката. – Закройте свои рты». Свежий воздух холодом коснулся оголенной кожи, пробирая его до мурашек. Однако он был все так же неподвижен и только взглядом скользил по тяжелой, упавшей крупными складками ткани, считая ало-красные, яркие маки, сбиваясь с этого глупого, бесполезного счета, но каждый раз упрямо начиная заново. Итальянцы замолчали. Теперь его окружал только шум воды: плеск в ванной комнате и влажные, ленивые шлепки капель начинающегося дождя. «Я жду тебя», - думал он, но чем дольше длилось это томительное ожидание, тем медленней крутились мысли в голове. В какой-то из комнат, видимо, ветер распахнул окно, и поднявшийся сквозняк превратил время в сущую муку. Сколько он просидел тут, не двигаясь? Час или, быть может, больше? Он, кажется, сперва хотел считать секунды, а не маки, но забыл - и сейчас уже было поздно начинать. - Я выхожу. – Совсем рядом с его ухом щелкнул замок, и он встрепенулся, словно ожившая статуя, в одно мгновение сбросил оцепенение, с усилием поднимаясь с колен и чувствуя, что ноги вконец онемели. – Ты здесь, Атсуши? Где же еще он мог быть? Разве ему было куда деваться? - Здесь, Сей-чин. Дверь со скрипом распахнулась. В этом доме - старом, пропахшем благочестием и традициями - скрипело все, начиная от половиц и заканчивая оконными ставнями. Не скрипела, наверное, только кровать – широкая, на высоких резных ножках, подходящая скорее для средневекового европейского замка, чем для фамильного японского поместья. Но она, собственно, к дому никакого отношения и не имела, потому что была куплена совсем недавно. Куплена специально для того, чтобы они, Мурасакибара и Акаши, занимались на ней сексом, приводя в неимоверный ужас всех духов усопших родственников Сейджуро. Кто бы мог подумать, что в этих древних стенах когда-нибудь будет совершаться такое вопиющее непотребство? Никто. Но оно, тем не менее, совершалось. Акаши, прекрасный, как сам бог, стоял перед ним в белой, в ослепительно-белой юкате. Его волосы, мокрые после душа, прилипали к лицу, длинная челка закрывала глаза. Он протянул руки к Мурасакибаре, обняв его за плечи и поправив заодно сползшую юкату, а потом, привстав на цыпочки, прижался к губами к его шее. Атсуши вздрогнул. В такие моменты ему казалось, что у него крошечное сердечко, как у небольшой птички… или как у его Сей-чина, и что совсем немного нужно, чтобы заставить его, это сердечко, биться яростно и громко. Он подхватил своего маленького любовника на руки, вмиг забыв о затекших мышцах, и быстрым шагом понес его наверх, в комнату с той самой, не скрипящей кроватью, на которой нежность неизменно превращалась в страсть и кровавое безумие. Акаши был легким, а особенно тогда, когда Мурасакибара спешил - но он все равно, казалось, боялся, что его уронят, и потому изо всех сил впивался пальцами в плечи Атсуши. Но ведь и правда - только казалось… Ступенька, еще одна, последняя – вот уже дверь захлопнута, а Сейджуро, в своей снежной юкате, лежит на алом шелке простыни. Белое на красном, белое с красным. Атсуши подходит ему по цветовой гамме, он – красный с белым. Бела и его юката, а маки на ней сочные, крупные, в тон постельного белья. У Сей-чина ничего не происходит по случайности. Не случайны совпадения оттенков, не случайно шелк ласкает дрожащие от холода и любви тела, а потом прилипает к вспотевшей коже, не случайно в доме скоро начнется масштабное празднество, не случайно, в конце-концов, Акаши однажды выбрал именно его, Атсуши, и не случайно он продолжал делать этот выбор долгие годы. «Все не случайно, - то же самое говорит и его улыбка – надменная и лукавая, величественная и вызывающая. – Все так, как я спланировал». Сейджуро – дьявол в обличии бога. Он извращен, но так прекрасен в своей извращенности, так бесконечно страстен и искренен в своем безумии, что видится ему созданием совершенным, абсолютным, лишенным всего мирского, и, скорее всего, не знающим человеческих чувств. Мурасакибара смотрит на него долго, с бесконечной, тягостной грустью, с затаенной болью и страхом; смотрит так, как будто Акаши лежит не на алом шелке, а в луже собственной крови. Это ощущение каждый раз в новинку, оно и тревожит, и влечет его - он не знает, почему. Акаши приоткрывает рот, обнажая белые зубы – на фоне красных губ. «Ты хочешь меня?» - спрашивает он, легким, плавным движением руки убирая с глаз мешающие волосы. Огненные, к слову. «Ты захочешь меня», - слышится Атсуши, и печаль сжимает его в стальных тисках. Приказы Сейджуро абсолютны. «А ты любишь меня? - раздвигая мешающие полы юкаты, Мурасакибара кладет ладонь на его грудь, прямо туда, где у Акаши предположительно находится сердце…или сердечко - находится чисто гипотетически, потому что порой он сомневается в этом. – Ты любишь меня, Сей-чин?» Он чувствует, как дрожат его колени, как восстанавливается потихоньку кровообращение в онемевшем теле, но как наливается свинцовым туманом голова. Там все – и горечь, и смирение, и нежность, и похоть, и потихоньку разжигающееся желание, и злость. Он видит, как велика его ладонь по сравнению с ладонью Акаши. Ее владелец и сам маленький – возросшая разница роста почти в сорок сантиметров делает его хрупким, как куклу. И сейчас, склонившись над Сейджуро, Мурасакибара замечает, что тень, которую он отбрасывает, закрывает его полностью. Он чувствовал бы себя хищным зверем, нависшим над добычей… если бы только его возлюбленный сам не был хищником. «Атсуши, - шепчет он, и голос его искушает. – Ты правда так сильно хочешь, чтобы я тебя любил?» Опаснейший тандем. «Очень хочу, - жалобно, по-детски тянет Мурасакибара, и сам себе удивляется – откуда этот тон взялся? – Хочу очень сильно», - повторяет он. Твердо, уверенно, серьезно. И Акаши ему улыбается, накрывая его руку своей ладошкой, прижимая к груди еще сильней – вот, теперь он ощущает это. У Сей-чина точно есть сердце. И оно бьется. Размеренно, медленно. Пока размеренно. Пока медленно. Еще чуть-чуть, и он станет птичкой. Такой же птичкой, как и Атсуши. «Тогда я люблю тебя», - а Мурасакибара по привычке слышит другое. «Давай начнем» - вот во что превращается это признание в любви. Но в глубине души он верит ему, только где-то совсем глубоко, там, где все еще теплятся в нем надежды на будущее. «Сделай меня счастливым, Сей-чин», - хочет сказать он, но не говорит. Только кивает. «Я тоже люблю тебя», - значит этот кивок. Или, быть может, другое - «хорошо, приступим». Вместе с первым поцелуем Акаши начинается гроза. Мурасакибара жмурится, когда он вгрызается в его шею; он не видит, как блестит молния, но слышит гром. «Ты сегодня нетерпелив», - думает он, пытаясь развязать оби Сей-чина. Ничего не выходит – пальцы так дрожат, не слушаются абсолютно. Самого Мурасакибару тоже начинает трясти; он сажает Акаши к себе на колени, совсем как тот любит, прогибается в спине, отклоняясь назад – и вот уже Сейджуро на целую голову выше его. А значит, выше кого-либо другого… «Маленький», - с усмешкой, с издевкой бурчит Мурасакибара, но слова его тонут в очередном раскате грома, как будто их и вовсе не было. Акаши прижимает его голову к себе, замирая. Он вслушивается. Капли дождя стучат по крыше в некрасивом, рваном ритме – в них совершенно ничего мелодичного, в них абсолютно ничего успокаивающего. В комнате не пахнет ни грозой, ни даже просто дождем, но Атсуши закрывает глаза и чувствует эти запахи явственно. Что вокруг него? Сознание рисует образы: они вдвоем где-то в бесконечном бушующем океане, а вокруг их небольшого плота беснуются, ревут гигантские волны, пытаются поглотить его, Атсуши; все это бесполезно - им никогда не добраться до него, пока он в объятиях Сейджуро. «Боже, защити меня, спаси меня, - неслышно, одними губами шепчет юноша, и Акаши, запустив ледяные пальцы в его волосы, легонько дует на лоб и дрожащие веки. Это – его последняя осознанная ласка. Мурасакибара резко распахивает глаза…и на долю секунды его ослепляет молния, хотя небо в этот момент спокойно. – Боже, сохрани меня. Люби меня, Сей-чин». Акаши выглядит самодовольным, как будто он знает, о чем и кому молится его любовник – или молитвы Атсуши уже дошли до него. Он бы и сам, возможно, сейчас помолился…своему жестокому, красному богу, тому, кто стоит еще выше, чем он; помолился бы за спасение их душ и грешных тел, но времени нет. «Атсуши, - Сейджуро заводит руки за спину и развязывает оби, стягивает его с себя, отбрасывает в дальний угол кровати, и юката сразу же распахивается. – Я не намерен сдерживаться». Мурасакибара медленно, с нажимом проводит ладонью по его бедру. «Разве ты сдерживался когда-нибудь, Сей-чин?» - спрашивает он, не поднимая глаз. Каждое прикосновение холодит... Но скоро станет гораздо теплее. Он не видит, как тонкие губы Акаши складываются в усмешку. В следующее мгновение он опрокидывает Мурасакибару на кровать. Пружинит матрац, голова Атсуши безвольно дергается, в груди разрастается злость. «Тудум, - стучит сердце. – Тудум». А потом его ритм становится быстрее, резче, яростней. На улице зачем-то зажигают фонари – оранжевый свет отблесками застывает на стеклах. «Тудум, - снова. – Тудум». Акаши садится на кровати рядом, ледяными руками раздвигает полы юкаты и обхватывает член Атсуши губами. «Тудум, тудум, тудум», - надрывается сердце: то ли плачет, то ли смеется. А потом его бросает в лихорадку. «Сей-чин», - сквозь стиснутые зубы бормочет Атсуши, но любовник отказывается его слышать. Ему нужно совсем немного – только возбудить, только раззадорить, а потом… А потом взять свое. Сейджуро неосторожен, он не следит за каждым своим движением, но Мурасакибара привык, что секс с ним – обоюдоострый нож. Насилие с обеих сторон, добровольная жертва, которую он приносит для того, чтобы быть вместе со своим возлюбленным. Он получает боль, а вместе с ней и омерзительное наслаждение; он приносит боль, доставляя такое же грязное удовольствие. Все по-честному, все открыто, без нарочитого, лживого смущения. Они знают, на что идут. Да, точно, они привыкли. Наверное. Почти… Нет, ложь - Мурасакибара не привык. «Хватит уже», - стонет Мурасакибара, когда чувствует, что уже достаточно тверд для проникновения. На этот раз Акаши замечает его – отрывается, вскидывает голову, и Атсуши видит, что его глаза уже застлало безумие. «Слишком рано», - с досадой думает он, приподнимаясь на локтях. Сам он почти трезв, возбуждение еще его не захлестнуло его настолько, насколько оно захлестнуло Акаши, и едва ли захлестнет. Его сводит с ума только нежность, сладкая ласка Сей-чина. Но ее они уже переступили, и повтор будет только после основного сеанса. «Нежность» - трейлер к фильму «боль», и Мурасакибаре порой очень грустно осознавать это. Но не нужно ни о чем думать. Они долго этого ждали. «Будет больно», - сразу предупреждает Сейджуро, как, впрочем, и всегда. Предупреждает и Атсуши, и себя. Он встает на колени, изгибается, облизывает пальцы и аккуратно, все-таки аккуратно начинает массировать анус. Да – Сей-чин настоящий псих, но, все же, псих не конченый. Мурасакибара вздыхает с облегчением и, напрягая шею, смотрит, как он себя подготавливает. К боли, крови и хриплым крикам. Смотрит, как он мягко двигает свою плоть, обнажая то и дело головку – он все еще не возбужден, это обычно происходит в процессе. Член у Мурасакибары большой, и чтобы насадиться на него, нужно максимально расслабить сфинктер, чему возбуждение не очень-то способствует. «Хорошо бы у нас был нормальный секс», - Атсуши поджимает губы и падает обратно на кровать, запрокидывая голову. Но вот словам «Акаши» и «нормальный» явно не суждено составлять одно словосочетание. Пусть так. Атсуши покорен. Раньше он, конечно, настаивал на смазке, но это было давно, когда они еще были в старшей школе. Сей-чин соглашался, пусть и неохотно, и на смазку, и на презервативы – но тогда были матчи, тогда был баскетбол, тогда нужно было поберечь себя, а сейчас… Он жалел, что они повзрослели так быстро. «Атсуши, смотри на меня, Атсуши», - громко шепчет Сейджуро, выплевывая каждое слово. Он сжимает коленями бедра любовника, встряхивает головой и закусывает губы. «Я смотрю», - лжет Мурасакибара. С закрытыми глазами ему легче переносить все это… Так он не видит искаженного от муки и наслаждения лица Акаши. Но чувства усиливаются – и вот до сих пор холодные ладони дотрагиваются до его члена. Секунда, еще одна, нервно вырывающееся из груди дыхание, трясущиеся пальцы, - Акаши делает это на удивление медленно, ему больнее, чем обычно. «Пожалуйста, Сей-чин, я прошу тебя, я умоляю тебя, давай подготовимся еще», - почти готов сказать Мурасакибара, но тут Акаши с шипением вводит в себя головку. Опускается, сгибая колени, ниже - Мурасакибаре хочется крикнуть, остановить его, но он молчит. К чему это глупое беспокойство? Все случится так, как должно случиться. Так, как хочет не он. «Приятно, Сей-чин», - через силу улыбается он. И ищет, наугад ищет ладонь Акаши, а точней – тянется к ней. Их пальцы переплетаются. Сейджуро облизывает губы, но все медлит, двигается осторожно, внутренне сжимаясь, и Атсуши становится еще больнее – слишком, слишком тесно. Он на миг представляет, каковы сейчас ощущения его любовника, и перестает жалеть себя. «Моя маленькая птичка, - бормочет он, не выдерживая тишины, и сильнее сжимает его руку. – Я люблю тебя». Акаши улыбается, ягодицами касаясь, наконец, его бедер. Убирает волосы с глаз и смотрит сквозь Атсуши. Его влажные ресницы склеились, веки полуприкрыты. «Давай сам», - говорит он, и Мурасакибаре кажется, что он все отдал бы за то, чтоб океанские волны их тогда потопили. Он собирается отказаться, признаться, что не может, но в последний момент губы перестают слушаться. Какая разница, что он может, а что нет? Приказы Сейджуро абсолютны, он все еще его капитан, он все еще его хозяин и бог. «Конечно», - так страшно. Но ведь Сей-чин бы не позволил ему утонуть. Акаши еще пару раз поднимается и опускается, а потом, рассмеявшись, соскальзывает. «Вставай, Атсуши, - зовет он, дергает его за руку, и Мурасакибара тянется к нему, обнимает, прижимая к себе, целует в макушку, зарывается носом в волосы. – Возьми же меня». «Однажды у меня сдадут нервы», - с кривой усмешкой думает Атсуши, укладывая его на спину, проводя по бледным, сильным рукам, красивому торсу. Где же дождь, где гроза? Неужели все кончилось? Он, покопавшись, развязывает оби, спускает с плеч юкату, отпихивает ее куда подальше. С шуршанием она падает на пол, и теперь они оба обнажены. Кровь приливает к голове, и туман становится еще гуще. Юноша склоняется к ногам своего Сей-чина, целует его щиколотки, с поцелуями поднимается выше. Бесстыже тянет время, и Акаши тоже это чувствует. «Сейчас же», - резко приказывает он, пихая его коленом в челюсть, и у Мурасакибары не остается и шанса. Он обхватывает член рукой, поддерживая начинающее спадать возбуждение, трет головку, а потом приподнимает бедра любовника. «Атсуши, - Акаши подносит руки к лицу и прогибается в спине, ощущая сильное давление, - Атсуши, Атсуши». И снова боль. На этот раз он даже вскрикивает – тихо, с надрывом. От удовольствия. Мурасакибара сжимает зубы и двигает бедрами, и со временем начинает получаться все легче и легче. Ему становится жарко. Он слышит, как стонет Акаши. Снова стучат капли дождя по окнам и крыше - гроза все-таки не закончилась. «Наверно, все так и должно быть. Только без боли», - думает он, начиная терять контроль. В воздухе уже давно пахнет кровью. В горле от этого першит, и он резко выдыхает, сильней сжимает пальцы на бедрах Сей-чина, удобней перехватывает его ноги, но двигаться не перестает. Уже не может. «Атсуши, Атсуши», - Сейджуро то смеется, то кричит, то оттягивает зубами кожу на запястьях, оставляя четко выделяющиеся, продавленные следы. Потом они превратятся в синяки, почти в засосы, и он будет подставлять их под губы Атсуши. Когда будет нежным, маленьким, ласковым. Не сейчас. Одной рукой Акаши ласкает себя, лихорадочно надрачивает член, теребит яички, прижимает головку к животу – ему хочется скорее кончить, тело требует разрядки, но пока он только извивается в экстазе. Мурасакибара дышит громко, нервно, прерывисто, у него тоже вырываются стоны, но он боится заглушить Сей-чина. Ему нужно слышать, чего он просит, как он кричит, насколько охрип его голос. Толчок, еще один, еще: становится только хуже, только лучше - как тут, черт побери, определиться? Он жмурится, с сердитым рычанием пытается прокусить губу, но ничего не выходит. На глаза наворачиваются слезы. Как же он ждал этого момента, - зачем тогда, отчего так боялся? Сейджуро замолкает, чувствуя близость оргазма. Он упирается затылком в кровать, открывает рот в немом крике, и шелк прилипает к его вспотевшим плечам. Атсуши поцеловал бы его, но не может. Как всегда – ничего не может. «Давай же, Сей-чин», - торопит он, и Акаши кончает. Жар становится невыносимым. Руки у Мурасакибары дрожат, соскальзывают, но он осторожно вынимает член, опускает любовника, обессилено садится на кровать, сглатывая слюну. Еще чуть-чуть, еще немного; Акаши поможет и ему достичь пика, как только сам отойдет. Так даже приятней – прервать острое наслаждение. Он не прикасается к члену, только крупно дрожит, стараясь унять бешенное сердцебиение. «Вот мы и птички», - улыбается он и чувствует, как Акаши берет в рот головку, посасывает ее, дразнит языком мошонку, поглаживает его по внутренней стороне бедер. Атсуши кончает с громким стоном, беззвучно у него не выходит. Руки разъезжаются в разные стороны, и он позволяет себе упасть на кровать. «Сей-чин», - беспомощно зовет он, чувствуя, как на его живот падают теплые капли. Потом на грудь, шею, подбородок – и Акаши целует его, впивается в губы. Во рту появляется стойкий, терпкий привкус спермы и крови. Атсуши обнимает возлюбленного, поглаживая по спине, и шепчет что-то успокаивающее. Сердце Сейджуро бьется на одном уровне с его сердцем, так же быстро; ничего страшного, что не в такт, - он думает, что жил ради этого целый месяц. Он надеется, что они оба так думают... «Атсуши, - шепчет Сей-чин. – Уже пора». Мурасакибара не хочет вставать. Он так ему и говорит. Куда спешить, зачем? Ласково, нежно он поглаживает Сейджуро по ягодицам, дотрагиваясь до окровавленного ануса, проскальзывая пальцем внутрь и осторожно массируя нежную кожу. «На этот раз сильно?» - спрашивает он, боясь услышать ответ. Все время боится. «Нам пора, Атсуши», - торопит его, но не отвечает. Мурасакибаре стыдно, хочется выть. Неважно, что Акаши только так и получает удовольствие, не имеет никакого значения – просто больно. Больно – вот и все, что он знает. «Не пойду, не пущу, Сей-чин», - упирается он, и тогда Акаши снова целует его. Медленно, чувственно, выдавая последнюю порцию ласки. Мурасакибара задыхается от восторга, поддаваясь, и Сейджуро выскальзывает из его объятий. «Если я сказал, что нужно идти, то идти действительно нужно», - он успокоился, у него снова такое же выражение лица, как и всегда: в нем нет ни малейшего признака безумия, только взгляд чуть мягче обыкновенного. Мурасакибара недовольно стонет, протягивает руку к изящной спине, но Сей-чин отбивает ее, не глядя. «Пожалуйста, пожалуйста», - просит он. И снова: «пожалуйста». Ответа нет. Акаши, чуть поморщившись, встает, тянется за своей юкатой и вытирает с тела кровь, сперму и пот. На белоснежной ткани расползаются уродливые, темные пятна. Мурасакибара закрывает рот рукой – совсем как маки, алые маки на его юкате. И правда – у Акаши ничего не бывает случайным. «Сей-чин, кровь», - начинает он, замечая на коже любовника очередную кровавую полосу. Акаши хмыкает. «А я и не почувствовал», - тянет он. Да, ему смешно, а вот Атсуши не до смеха. Кажется, все серьезней, чем обычно – этой чертовой крови пугающе много. «Пожалуйста…» - он сам не знает, о чем просит; переворачивается на живот, собираясь подняться и подхватить любимого на руки, но Сейджуро сам к нему подходит. Он упирается коленом в кровать, запускает пальцы в волосы Мурасакибары, притягивает его к себе – и Атсуши утыкается носом в его бедро, целует, слизывает густую, неприятную на вкус кровь, вытирает мокрые следы ладонью. «Тебе противно?» - Сей-чин перебирает прядки растрепанных волос, смотрит сверху вниз с каким-то сожалением. «Почему ты не остановил меня?» – задает ответный вопрос Атсуши. Все в нем бурлит. Вот почему он не хотел, вот почему было страшно – вот почему. Акаши запрокидывает голову, улыбается куда-то в потолок. Вопрос очень глупый… На его взгляд. Ведь на вопросы, начинающиеся с «почему» он не отвечает. «Если ты хочешь, чтобы я любил тебя, вставай и одевайся», - говорит вместо этого он, склоняясь над любовником и отстраняя его. Мурасакибара знает, что с Сей-чином сложно. Вина гложет его. Он готов ждать, ждать вечно, если потребуется, но причинять боль он не готов. Ему уже стыдно, что он получил столько удовольствия… Ах, если бы только он мог забрать боль Акаши себе! «Все в порядке. Хватит жалеть себя, – резко обрывает его размышления Акаши, и на этот раз он кажется довольно раздраженным. – Хватит жалеть меня. Почему ты все никак не успокоишься? Почему мне нужно каждый раз нянчить тебя? Поторапливайся, мы спускаемся вниз». Но вопросы, начинающиеся с «почему», Акаши любит задавать. «Зачем?» - не верит собственным ушам Мурасакибара. Там ведь праздник. Неважно, какой, главное – праздник. Сей-чин смотрит на него, будто думает над тем, стоит говорить или нет. А потом, наконец, решается: «Представлю тебя отцу. Двум маленьким птичкам пора уже свить свое гнездо». Мурасакибара широко распахивает глаза. Ему снова кажется, что он ослышался, но переспрашивать он не осмеливается. «Сейчас встану, я сейчас встану, подожди минуту», - потерянно шепчет он, и Акаши смеется, наблюдая за тем, как преображается его лицо. Мурасакибара больше не омерзителен сам себе, это почему-то быстро забывается, напротив – он понимает, что он лучший, самый, самый-самый лучший на всем белом свете. После Сей-чина, разумеется. «У тебя сердце бьется, Атсуши. – Говорит Акаши, снова ласково. – Я даже отсюда слышу. Только не плачь». Поздно. Мурасакибара прячет лицо в ладонях, чувствуя, что к горлу подступает комок. «Боже, спасибо тебе, спасибо, - глупо улыбается он. – Спасибо, спасибо, спасибо». Сейджуро снова наклоняется над ним, целуя в висок. Он услышал его благодарность.