Освети тьму ночи, Моя единственная в мире звезда. А теперь… Упади.
Он же.. Он же не сорвет замок, верно?.. Эмма с силой сжала подушку в немеющих пальцах, будто это -единственное, что может её сейчас спасти. Зажмурилась до красных пятен перед глазами. Надеялась, что вот такую вот, сжавшуюся в комочек в самом углу полутемной спальни, её просто-напросто не заметят?.. Как бы не так. Он все замечал. Эмма знала. Он замечал, просто не всегда говорил. Почти никогда не говорил. “Я всё вижу, Эмма. Можешь даже не пытаться.” И от этого становилось ещё страшнее. Иногда ей казалось, что он знает о ней всё, и даже чуть больше, таким пронизывающим был его взгляд. Пробирающий до костей холодом, он - её личное безумие, её персональный Ад, стоит сейчас под дверью, затаившись в полумраке. Он это умеет, он же.. он же полностью соткан из темноты. И даже смешно от того, насколько это верно. Он надеется, что она сама выйдет к нему?.. Как бы не так. Эмма душит истеричный всхлип на подступах к горлу. Нет-нет, плакать нельзя, так она себя точно обнаружит, и вот тогда впору уже только зареветь. Беспомощно и отчаянно, как ребенок, потерявший маму в толпе. За исключением одного: Эмме Кэрью уже никто не поможет. Потому что если он найдет способ войти в комнату, то.. То лучше сразу свести счёты с жизнью. Поэтому только и остается, что жаться в отчаянии в угол, захлебываясь в собственных слезах и накатывающем ледяными волнами животном ужасе. Вслушивается напряженно в тишину: вдруг уже ушёл? Вдруг решил оставить её в покое хотя бы на этот раз? Пожалуйста, пускай хоть так.. Хоть сегодня. У неё больше не осталось слов. У неё больше не осталось слёз. У неё больше не осталось сил. Она устала. И поэтому на характерный поворот ключа в замке - даже не хочет знать, откуда у него второй - Эмма реагирует совершенно спокойно. Неожиданно даже для самой себя. Пускай. Звенящую тишину прорезал скрип половиц. Тихо, но Эмма с трудом подавляет в себе желание заткнуть уши, лишь бы не слушать этих шагов. Отсчёт пошёл. “- Где же ты?” - Один. Он делает вид, что не замечает. Но Эмма-то знает. Знает, что ему известно наверняка, где она затаилась на этот раз. Ещё шаг. “- Не прячься.” - Два. Тело пробивает крупная дрожь, когда она начинает различать в полумраке его силуэт. Буквально в нескольких сантиметрах от неё, глядит совсем в другую сторону, он будто бы даже расслаблен, но - это абсолютно точно - готов в любую секунду напасть, удержать, не дать уйти. Только дёрнись, и увидишь. “- Иди ко мне.” - Три. В глотке что-то спирает, дышать становится трудно, практически невозможно, когда он наконец разворачивается, и Эмма ясно видит, как растягиваются в усмешке чужие губы.Сможешь ли ты сказать мне, что истинно? Потому что я снова сбился с пути. Сможешь ли ты сказать мне, что чувствовать? Потому что я ничего не чувствую. И теперь, когда я здесь… Я вновь отправляюсь в Ад.
Он протягивает ладонь - Эмма отшатывается в сторону. Так опрометчиво, так глупо, так наивно. Отчего-то это кажется ему забавным. -Нет! - Хрипло, совсем не узнавая своего голоса, зажмурившись, будто бы в ожидании удара. Такового, однако, не последовало. Был слышен только тихий сиплый смешок, а потом стремительно притянули к себе, сжав до боли плечи в железных тисках пальцев. Кровь в венах в одно мгновение будто бы кто-то подменил битым стеклом, прилившим сию же секунду к сердцу, заставляя задыхаться от ужаса, и в этот момент Эмма ненавидит. Она ненавидит, когда он касается так. Она ненавидит, когда он смотрит так. Будто она, Эмма Кэрью, всё ещё что-то значит для него. Она ненавидит бесконечно вглядываться в эти черты, тщась найти в них хоть что-то родное, хоть что-то, не давшее бы провалиться в пучину отчаяния вновь, хоть что-то, что напоминало бы.. О том, кем был когда-то этот человек. Когда-то давно, был же, был, так куда сейчас это делось?! Она ненавидит его всего. Она ненавидит то, что осталось от Генри Джекилла. -Ш-ш-ш. - Чужая обжигающе-горячая ладонь тяжело соскользнула вниз, проходясь грубой лаской от плеча к запястью, и Эмму невольно передергивает от отвращения и невозможности сделать хоть что-нибудь. Она не может. И никто не может. Никто не придет на помощь. Эмма одна. Эмма наедине со своим ночным кошмаром. Со своим демоном, которого она, казалось, знала так хорошо. Знала, и не могла допустить даже мысли, что когда-нибудь он по щелчку пальцев превратится.. В это. Она знала, как это было. Она читала его дневник. Его дневник.. О, это была самая изощренная пытка, какую можно было только придумать, она навеки отпечаталась в памяти огненным следом. Холодно. Больно. Страшно. Сжимает в пальцах потрепанную книжицу в кожаном переплете - не решается открыть. “- Читай, девочка. Вслух.” - Всё ещё не верит своим ушам. Что этот.. Это чудовище хочет заставить её сделать?.. -Я не могу. - Она не может верить. Она не может открыть дневник, чтобы найти там доказательства услышанной только что истории. Она не хочет верить. “- Неужели?..” - Прямо в ухо, заставляя в ужасе отшатнуться, налетев по пути на что-то тяжелое и, вероятно, острое: тонкая ткань ночной рубашки оказалась распорота с впечатляющей легкостью... Вглядывается в размытые строчки невидяще, чувствуя спиной чужой взгляд. -«Трансформации происходят всё чаще помимо моей воли… » Откуда-то сзади слышится одобрительный смешок. -”Дальше.” Эмма глотает с трудом подступающий к горлу комок. -«Я прекрасно осознаю риск, на который иду, но я должен постараться как-то сломить ту тёмную силу..» - Эмма оглянулась через плечо, и взгляд без труда выцепил из сумрака ту самую.. тёмную силу, лениво опустившуюся сейчас на краешек стола. Эдвард Хайд. -«Ту тёмную силу, что отныне живёт во мне.» Ну, а теперь достаточно, теперь - хватит? -”Нет.” - Хриплый, словно простуженный голос слышится сейчас гораздо ближе, чем в прошлую минуту, но Эмма уже не решается обернуться. -«Я стал опасен. Я опаснее любого дикого зверя, вырвавшегося».. - Леденящий душу смех слышится совсем-совсем рядом, над ухом,так, что аж в горле пересохло. - Что Вы.. - И поперек живота обхватили крепко без надежды на скорое освобождение. - Отпустите меня сейчас же!.. “Пожалуйста.” В реальность Эмму вернули резко, словно вытащив на свет Божий из ледяной проруби, в которой она уже готова была - абсолютно добровольно, кстати - утонуть. С губ срывается задушенный вскрик, когда кольнуло чуть ниже мочки уха щетиной, и впились жадно горячими губами. И, как в тот, первый раз, липкой удушливой волной накатывает отвращение. -”Ты меня слышишь?” - По шее вверх мазнуло липким языком так медленно и влажно, что Эмма готова была умереть на месте. Это было.. Так страшно, так противно, так..противоестественно - осознавать себя безвольной куклой, которая не может даже шевельнуться, даже вдохнуть лишний раз, потому что боится. Потому что смертельно боится, потому что понимает, что сейчас с ней могут сделать всё, что вздумается. Хотя, в общем и целом, это “то, что вздумается” предугадать несложно. Она будет возражать, конечно, как же без этого?. И не по той ведь причине, что всё ещё надеется на снисхождение со стороны своего мучителя, а просто… Она никогда не может принять его спокойно, как бы ни старалась убедить себя, что так будет лучше для.. для всех. Это что-то гораздо сложнее, что-то гораздо сильнее, это чувство, заставляющее из раза в раз сопротивляться так, будто спасение само по себе возможно. Оно не поддаётся описанию. И поэтому она вырывается, шипит бешеной кошкой, стремится оцарапать, ударить, оттолкнуть. И его всегда это забавляло. И он не стеснялся об этом ей сообщать. “Мне нравится твоя дрожь. Ты боишься?” “Плачь. Тебе же больно, я вижу.” Но однажды ему это вдруг надоело, он не выдержал, не пожелал больше терпеть бесконечные жалобные писки и попытки дернуть побольнее за волосы. Поэтому у Эммы на запястьях до сих пор сияют всеми оттенками фиолетового отметины тяжелого широкого ремня с заклёпками, как напоминание о том, что любой саботаж заведомо бессмысленен. Да и Эдвард, развязывая её в прошлый раз, пообещал опять пустить “эту штучку” в ход, если, как он выразился, “мисс Кэрью продолжит рыпаться”. А если Эдвард обещает - Эдвард сделает. Эмма это уяснила с самых первых дней их… Знакомства. Но, как бы там ни было, в этом случае он был… Прав? Ведь Эмма знала, прекрасно знала, что лучше прекратить эти безумные в своём отчаянии попытки, но.. Но что она может сделать, когда он касается так, что всё изнутри скручивается в тугой змеиный узел, движимое абсолютно диким страхом и неестественно сильным отвращением? Как сейчас. Эмма из-за этого даже не поняла сразу, зачем её вдруг развернули резко к себе лицом, дернули за подбородок наверх, заставляя смотреть неотрывно в лихорадочно блестящие серые-серые льдинки глаз напротив, где в расширенных нездорово зрачках она ясно видит собственное отражение. Словно в кривом зеркале. Как же она боится таких взглядов. Взглядов, которые нервы обнажают, вытягивают из головы скользкими жилами, разрывают в клочья, в кровавые ошметки все мысли. А ведь Эдвард по-другому не смотрит. По-крайней мере, на Эмму - ни разу. Чувствует тяжёлое, сбивающееся дыхание на своих губах, и внутри всё поджимается, подкатывает комком к горлу, мешая дышать. Дышать. Дышать, чёрт дери. Он склоняется ещё ниже - Эмма хочет отшатнуться, но тело будто сковало судорогой. Он касается её губ своими - вдруг так осторожно, будто бы даже нерешительно, - Эмма вздрагивает. Он никогда раньше не целовал её, даже не пытался. Маленькую скидку делал, как ей всегда казалось. Потому что целуют тогда, когда любят. В других случаях это просто не имеет ни крупицы смысла. А Эдвард.. Он её не любит. И она его не любит. Так зачем?.. Зачем ему это сейчас?.. Нет. Даже не так. Зачем ей это сейчас? Эмма ведь не отстраняется, Эмма застыла напряженно, будто бы ожидая чего-то. И он тоже ждёт чего-то, прикрыв глаза, вжимаясь в неё нагло всем телом и целуя по-прежнему до смешного несмело. Пока до Эммы не доходит один простой факт. Эдвард попросту не умеет. Эдвард никогда не целовал никого раньше. Осознавать это очень и очень странно, но, по всей видимости, так и есть. Она не знала, сколько времени они стояли вот так - неподвижно, не в силах ни отстраниться, ни, если уж на то пошло, продолжить начатое. Не хотелось вообще ничего. Но всё же.. Минуту? Больше? Меньше? И если для Эммы эти мгновения растянулись на вечность, то для Эдварда пронеслись мимо со скоростью, близкой к скорости света. До тех пор, пока она не открыла глаз. До тех пор, пока она не начала вновь вырываться с жалобными протестующими писками. До тех пор, пока она вновь не встретилась с ним взглядом. И пока не почувствовала: в этот раз ненавидит он. -”Чёрт тебя дери, мелкая тварь.” - И когда в полумраке вдруг блеснуло серебристое лезвие, Эмма даже не всхлипывает. Шнуровка платья поддается ножу удивительно легко, Эмма даже не успевает ничего толком осознать. А когда осознает: с первым прикосновением чужих пальцев к обнаженной холодной коже - четким, уверенным - он точно знает, что делать, - хочется закричать. В голос, жалобно, так, чтобы не пришлось просить снова и снова: “пожалуйста-не-делай-этого-не-надо-остановись”. Так, чтобы срывая голос, чтобы утрачивая способность говорить, чтобы мысли все из головы вон. Так, чтобы хоть кто-то услышал, чтобы хоть кто-то пришёл на помощь. “Пожалуйста.” - Шепчет в исступлении, чувствуя его губы на своей шее. “Кто-нибудь.” - Чувствуя его дыхание на своих волосах. “Кто угодно.” - Чувствуя его прикосновения на своих плечах, на талии, в следующую секунду где-то ниже, срывая с искусанных губ задушенный отчаянный стон. “Помогите.” - Чувствуя возбужденную дрожь чужого тела. Забывает начисто, как дышать, когда голову оттягивают болезненно, до слезинок в уголках глаз, назад за волосы. Он вглядывается внимательно в её лицо, окончательно сбивая с толку, прежде чем оттолкнуть с силой на кровать. А дальше - всё. Дальше не поддавалось описанию. Было очень жарко, было очень больно, от чужих прикосновений мутило, ледяные пальцы жгли огнём и, как бы Эмма ни пыталась отвлечься, отрешиться, из глотки всё равно рвались отчаянные безнадёжные стоны, задушенные вскрики стягивали грудь железным обручем, в зажмуренных до боли глазах - красные всполохи и пятна, пятна, пятна. Трётся об неё щекой - медленно, будто бы даже ласково, но Эмму аж передергивает всю, до безумия, до пугающей пустоты в мыслях. Хочется содрать с себя, стереть эти прикосновения, срезать, так, чтобы кровь хлестала, чтобы боль мешала дышать - что угодно, пожалуйста, что угодно, только бы не видеть этого, не слышать, не чувствовать. Его пальцы в её волосах - Эмма, не отдавая себе отчёта, цепляется ногтями за его плечо, мол, нет, не трогай - но кто её тут слушает? Низ живота обжигает холодом металл, и Эмма всерьёз пугается - пока не доходит, что это всего-навсего пряжка чужого ремня. Ну, конечно. Но менее жутко от этого не становится. Что-то шепчет ей на ухо - даже не пытается разобрать, но от одного только свистящего горячего его дыхания, от липких обжигающих губ становится натурально плохо. Дико, неестественно, страшно, больно, но она не позволяет себе плакать. Потому что знает, как ему это нравится. Нет. Нельзя. Нельзя, чёрт возьми! И Эмма держится. Держится, когда плечи царапают грязными ногтями до крови. Держится, когда закатываются в исступлении его глаза. Держится, когда он легко касается губами пылающего её виска. Ещё немного, и он уйдёт. Ещё немного, и всё закончится. До следующего вечера. Однако Эдвард отчего-то медлит. Эмма не видит его, но чувствует спиной жар чужого тела, чувствует шумное тяжёлое дыхание прямо в собственные спутанные волосы. Сухие ладони ложатся на плечи, заставляя вздрогнуть, а носом осторожно ткнулись в изгиб шеи. -”Эмма.” Эмма не отвечает. Не потому что знает, что ему это не требуется, а потому что от одного только его голоса глотку стягивает рыданиями - скажи хоть слово, и сию секунду задохнешься. Эмма чувствует, как против даже её воли по щеке скатывается слеза. Одна, потом ещё одна, и ещё одна, и ещё.. -Да? - Выдавливает из себя с трудом. Потому что он молчит. Потому что он ждёт. -”Я тебя люблю. “ - Тихим хриплым шёпотом, склоняясь к самому её лицу. - “Я тебя люблю.” - Тихим хриплым шёпотом, от которого всё её существо сжимается в комочек. Слизывает медленно-медленно слезу с её щеки. -”Я тебя люблю.” - Тихим хриплым шёпотом, до стеклянного звона в ушах, до мороза по коже, до истерики. Эмма прикрывает устало глаза, успокаивая нервную дрожь. Ей не хочется сейчас ни о чём думать, в голове - тысячей отзвуков его хриплый шёпот, а в груди пусто-пусто, даже стук сердца, казалось, затих на время. Ей сейчас так просто - уснуть, и больше не проснуться. Ей сейчас так просто - прекратить одним рывком. Ей сейчас так просто… Сухие искусанные губы растягивает улыбка.Сможешь ли ты сказать мне, что истинно? Потому что я вновь сбился С пути.