I love you, McCormick

Карен зевает, трет пальцами уставшие глаза, часто-часто моргает и с немыслимым вожделением смотрит на часы. Затем переводит взгляд на ладонь, легко касается запястья, вздыхает как-то предвкушающе и забирается с головой под одеяло. Осталась минута, и тогда она наконец увидит. Всего одна единственная минута, которую она ждала, кажется, все свои шестнадцать лет. И Карен хочет скорее уже узнать. У нее в руках телефон, где открытая вкладка диалога и готовый уже как полчаса нажать на иконку фотоаппарата палец. Чтобы запечатлеть этот момент в ту же секунду. Чтобы поделиться своей радостью с одним из самых близких людей на Земле. Это не мама, которой, в общем-то, немного на это все плевать. Это не папа, который даже не в курсе, что это может быть важно. Это не Кевин, которому о таких вещах просто думать не доводилось. Это не Кенни, который, к сожалению, слишком занят работой, чтобы вспомнить о такой мелочи. Но это Триша. Милая рыженькая пофигистичная ко всему Триша, со своим привычным поднятым гордо средним пальцем на аватарке и красивыми синими-синими глазами. Которая написала вот прямо только что: «Вперед! Не волнуйся». И у Карен сердце отчего-то вдруг будто не на месте. Звучит, громко и глухо, везде, где только можно — отдает и в горле, и в ушах, даже в животе и коленях! Только не там, где ему биться положено. А еще так медленно тянется эта чертова минута! «Сейчас» — набирает в спешке Карен. У нее пальцы дрожат, а в глазах плывет, и она безмерно счастлива, что вообще может писать. На стене предательски внезапно тикают часы. Слишком громко. Слишком незаметно. Слишком вдруг. И Карен даже как-то испуганно вздрагивает, одергивается и смотрит на руку. Хмурится, потирает глаза, снова смотрит и хмурится, кажется, еще сильнее. Потому что там странная, непонятная надпись. Почти что чужеродная. Карен приходит в себя быстро, стоит только осознать, что это вообще такое. И что она, как бы, с нетерпением только что этого ждала. «Ну что?» — пишет вдруг Триша, и это кажется Карен таким необычным, невероятным событием, будто бы они вообще никогда до этого не разговаривали. Карен делает фотографию. Пытается сделать. Получается нормально раза с четвертого, и в этом абсолютно нет никакой загадки: темнота, ее дрожащие пальцы и сердце, мешающее соображать. «Вот» — отсылает Карен фото и медленно, очень, слишком, невероятно медленно опускается обратно на подушку. Карен все смотрит на запястье, глядит на эти невероятные слова на коже жадно и изучающе, будто никогда свои руки не видела раньше. Ей темно, ей душно, ей плохо — но она взгляда не отрывает. Одеяло все так же накрывает ее с головой, а телефон вибрирует, извещая о том, что Триша ответила. Карен берет его пальцами с такой опаской, что, кажется, она держит, как минимум, ядерную бомбу. — Можно я не буду смотреть? — почему-то шепчет она вслух. Затем качает головой, бьет себя по пылающим, отвратительно горячим щекам и смотрит. «Это я» — пишет Триша. Карен не верит. Даже вскакивает с кровати, не то в возмущении, не то в ярости. Может, все сразу. Холодный пол отрезвляет совсем чуточку, но и этого Карен хватает, чтобы схватиться за собственное запястье. Телефон, со злостью отброшенный, вновь в ее дрожащих руках. Карен дышит глубоко, старается успокоиться и ответить хоть что-то вменяемое, но лишь смотрит на экран и даже не может разобрать букв. Единственное, что она видит отчетливо и ясно — новое, только что присланное сообщение Триши. «Это я сказала». Не может быть. Не может быть. Не может быть… Карен носится по комнате, забыв даже, что сейчас два часа ночи и все дома спят. Она судорожно натягивает шорты, засовывает в карман толстовки телефон и почти бегом мчится к велосипеду. Единственное, что она слышит, пока крутит педали: ее стучащее сердце и вибрация от сообщений. Карен достает телефон только тогда, когда оказывается перед чужим крыльцом. Велик отброшен на влажную траву, волосы растрепаны, а толстовка практически полностью съехала с плеча, но ее это волнует мало. Она даже не смотрит на сообщения, лишь набирает номер и подносит экран к самым губам. Они дрожат, когда слышат немного сонное «Карен?», но тем не менее произносят быстро и уверенно, лишь тоном показывая, как она на самом деле волнуется: — Я здесь… Карен сбрасывает тут же. Не глядя засовывает телефон в задний карман шорт, сжимает пальцами локти, покачивается на носках и смотрит, как в окне напротив загорается свет. Сейчас из-за него рыжие волосы Триши пылают еще сильнее. — Ты чего это? — спрашивает она тихо. Карен кивает непонятно чему, потом просто качает головой из стороны в сторону, жмурится, чтобы лишний раз не засмотреться на это милое, родное лицо… Карен внезапно даже для себя ничего не в силах произнести. — Хотела узнать, не вру ли я? — как-то грустно хмыкает Триша. Карен резко кусает губы, сдавливает в пальцах собственное запястье и что-то отчаянно мычит себе под нос. А потом, будто срываясь, смотрит прямо на Тришу и кричит, срывая голос: — Я люблю тебя, Такер! Это громко, вульгарно и как-то слишком по-детски, но Карен чувствует себя лучше. Ее даже не волнуют загорающиеся повсюду окна и недовольные выкрики пожилых соседей. — Я догадывалась, — усмехается Триша. — И давно ты… догадалась? — как-то совсем уж беспомощно шепчет Карен. — На мой день рождения, — чуть улыбается Триша. — Я ошиблась на пару минут… это вышло случайно. Я сама не ожидала. — Так значит… — почти задыхается Карен. — Ага, — отвечает коротко Триша и протягивает из окна свою руку. На запястье мелкими буквами красуются два слова. «Спокойной ночи». Карен уже три месяца как видела эти слова. И она так боялась, так чертовски боялась, что они — ее… И в то же время она желала только одного. Чтобы эти слова принадлежали ей. Только ей, Карен. А сейчас… Как же хорошо жить. — Радуйся, — улыбается Карен дрожащими губами. Ей кажется, что даже ночное небо сейчас сияет по-особенному, — Что я не послала тебя, как ты любишь. — То, что я люблю, это ты, Маккормик, — шепчет Триша и улыбается. Все, оказывается, так просто. У Карен на запястье — самое лучшее, что она когда-либо хотела услышать.