last gift in my room.

Джонхен ненавидел открывать глаза. Ровно шестьдесят шесть дней прошло с тех пор, как он потерял сон. Он лежал каждую ночь, объятый прохладной темнотой, слушал тихий стук своего сердца и ждал того часа, когда ночь начнет сливаться с утром, его мысли начнут сливаться друг с другом и кругом наступит невнятное и густое, как формалин время забытья. Он ждал, стрелки тикали на стене, отмеряли секунды, он дышал размеренно и ни за что не хотел открывать глаза. За закрытыми веками было тепло и был он. А потом чудесное время проходило, с улицы начинали доноситься первые крики прохожих, привычный шум автострад. Мир захлопывал пасть повседневности, Джонхен вставал, чистил зубы, наливал кофе в кружку, выпивал половину, остальное выплескивал и шел на учебу. Он ехал в душном метро, привалившись к стене, смотрел, как в темноте на огромной скорости проносятся толстые змеи проводов и исчезают за гранью вагона. Он думал, что вокруг него – надувной шарик, лопни его, и все пройдет. Все вернется на свои места. Джонхен думал, где ему взять иголку. Он думал — твой мир определяется рамками вагона. Твой мир определяется тем, что ты видишь и кого ты видишь. Все, кто в твоем поле зрения — твой мир. Их действия — часть твоего мира. Как только они окажутся там, где их дыхания не будет слышно, они выпадут из твоей жизни. Может, навсегда. Джонхен видел только черноту туннеля за стеклом и толстые провода-змеи. И они бесконечно пронизывали его мир, извиваясь там, на расстоянии вздоха, за окном вагона. Джонхен закрывал глаза и думал, когда самый важный человек выпал из его мира. Оказался вне поля зрения. Потому что он ушел, не попрощавшись. Просто в один прекрасный день его не стало, не стало его запаха на подушке, его носков у дивана, не стало его зонтика и шарфа на вешалке, не стало его шампуня на полке. Его вырезали, аккуратно оттяпали из жизни Джонхена, не спросив, не предупредив. Джонхена вырезали. Джонхен живет по инерции, еще двигается вслед за своей тенью, за своим каждодневным «Я», привыкшим к своей траектории, он день за днем проходит ее, но импульса уже не хватает, он все медленней, все медленней, все медленней… Проходит июнь. Наступает июль. Джонхен совсем больше не смыкает глаз по ночам – все смотрит. Его подарок совсем завял. Стоит на подоконнике, чахлый, цепляется за занавески сухими листьями и шуршит. Надрывно и по-осеннему одиноко. Джонхен прикрывает глаза и вспоминает осень. Шуршит, как листья, в которых утопал парк в тот день. Такой же желтый, как те листья. Такой же неживой, но солнечный и греющий, как те листья. Он шел по парку, злясь на свою девушку, которая его бросила, на родителей, которые ее так любили и винили во всем сына, на университет, на преподавателей, на друзей-болванов из сколоченной им любительской группы. Шел, смотрел хмуро в пасмурное небо, жалел себя и считал таким одиноким. Пока не увидел его. Он лежал в куче листьев, маленький и худой, очень тонкий. На нем было черное пальтишко, расстегнутое, слишком не по погоде холодное, сиреневые варежки и клетчатый шарф. У него были длинные волосы, разметавшиеся по опавшей листве, как расплавленное золото. Джонхен смотрел на него долго, издалека, потом подошел и улегся рядом. И почувствовал, как маленькая ручка сжимает его, гладит успокаивающе, греет. И злость ушла из сердца Джонхена. Он думал – навсегда. Теперь он ненавидел открывать глаза. Ненавидел, потому что знал – ничего не изменилось. Но он все еще ждал. Ждал его назад. Он не прощал, потому что не держал зла. Он не смог бы извиниться, потому что не чувствовал вины. Он чувствовал только одно – он не мог сдвинуться с места. Его приклеило, пришпилило, как бабочку, к этой стороне жизни, навечно, наверное. Если понадобится, он готов остаться тут вечно, и ждать, бесконечно долго ждать, что дверь откроется и он вернется назад. Его квартира поймала его в ловушку. В каждой коробке притаился он – маленький, златовласый и улыбчивый. С того самого момента, когда он переехал жить к Джонхену, когда заполнил собой пустоту в его комнатах, в его сердце, когда его вещи стали встречаться Джонхену на привычном пути из комнаты в комнату, когда его запах неуловимо поселился в его кружке и пледе, когда несколько его золотых волосинок оставалось на подушке с утра… С того самого момента, когда Джонхен в парке влюбился в него – тоненького и хрупкого. Его квартира впитала в себя призрак маленького Тэмина, навсегда зажевала пленку, оставила его тень на стене, только тень. Сам Тэмин ушел, а Джонхен продолжал крутиться на круглых катушках, наматываясь на них до конца и начиная движение в обратную сторону. Записки на холодильнике давно выцвели, старые, зимние, просьбы купить хлеба и молока, возвращаться пораньше, встретить у метро. Тапочки у двери давно остыли, они всегда были ему велики. Зубная щетка высохла. Зарядка от телефона пропала с привычного места на полу у розетки. Джонхен садится в кровати и обводит мутным взглядом тусклую комнату. Все в ней, кажется, бесконечно скучает по Тэмину. Каждый миллиметр обоев и ковра, каждая крошка грязи в прихожей, каждая капля воды из подтекающего крана в кухне, каждая пылинка с занавески, каждая клеточка тела Джонхена скучают по нему. По его маленьким ручкам, по его улыбке и глазам, по его нежным губам, которые целовали Джонхена перед сном, по теплу его тела под одеялом, по звонкому смеху, по шапочке с помпоном. Джонхен утыкается лицом в подушку и тихо трясется на смятых простынях. Он не плачет, он просто скучает. Скучает безысходно, бессильно, до дрожи и бессонницы. Хочет плакать, но внутри все зажевало, внутри тускло и только траектории. Внутри призраки старых, счастливых зимних дней, Рождественских ночей, снежков в парке, вечеров у телевизора вдвоем. Призраки его смеха и его глаз. Джонхен подарил ему на Новый Год колечко – простое, серебряное, не очень широкое, с гравировкой по внутренней стороне, где слова складывались в надпись “most important person in my life”. Тэмин не снимал его никогда, оно всегда было теплым, нагретое его рукой, он смеялся, что у него теперь есть жених, открывал странички с ателье в Интернете и шутливо звал Джонхена выбирать платья. И Джонхен шел, садился рядом, с видом ценителя кивал и обещал заработать на каждую его прихоть, чтобы он был самой красивой невестой в мире. Потом Тэмин перебирался к нему на колени, обнимал, утыкался носом в шею и говорил, что нет во Вселенной счастливей человека, чем он. И сердце Джонхена замирало. Теперь оно перестало биться. Кольцо осталось лежать на тумбочке – холодное и чужое. Бывшее когда-то горячим, теперь оно только выкачивало жизнь. Но Джонхен привык, что его квартира рвет его на части каждой своей частичкой, без конца позволяя теням Тэмина мелькать тут и там, заставляя его смех разноситься из соседней комнаты, пуская лживые запахи его шеи по простыням. Джонхен привык, ждал покорно и не двигался с места. Он часто думал, что их знакомство было похоже на сцену из фильма. Из красивой дорамы. Все было слишком сказочно, и его ручки в сиреневых перчатках, и его улыбка и согласие провести остаток дня с незнакомым человеком. Джонхен не верил своему счастью, носил Свое Счастье на руках и думал, что он сделал что-то хорошее в прошлой жизни, раз Бог послал ему разок такое Чудо. Чудеса имеют свойство заканчиваться. Совсем не так, как все ожидают. Джонхен не знал, когда все пошло не так, что случилось, почему Его Счастье стало воспоминаниями. В каждом ящике стола, в обувных коробках, в столовых приборах и его тетрадках по теории языкознания и прикладной психологии поселились одни только воспоминания. Он ушел тихо, весной, когда занавески с утра развевал ветерок с востока, и красная заря занималась в высоком чистом небе. Собрал все, что ему было нужно, и ушел, оставив вместо себя на подушке большой подсолнух. Джонхену не надо было открывать глаза, чтобы все понять. Он не вернулся под вечер. Он не вернулся через день и через десять дней. Он не брал трубку, скидывал, не отвечал на СМСки. Его последний подарок завял через одиннадцать дней. Джонхен вылил воду из вазы и поставил сухой подсолнух на подоконник. И больше не спал. Июль тек лениво, Джонхен проводил целыми днями в своей ловушке-квартире не отвечая на звонки и ожидая одного-единственного. Он набирал ему исправно, каждый день, по три раза, но его все время скидывали. 5 июля абонент перестал быть доступен. 18 июля Джонхен заказал самый огромный букет подсолнухов, который мог себе позволить, пришел в парк и разбросал их на том самом месте, где когда-то впервые взял Тэмина за руку. Потом положил маленькую коробочку – подарок на день Рождения Тэмина, который купил ему давно и не выбросил после его ухода. Потом пришел домой, лег на простыни и уснул. В соседней комнате тихо билось об стенки эхо смеха Тэмина, а на подоконнике шуршал сухими листьями последний подарок. Конец.