***
Северная башня представляла собой круг стены, разрушенный, разваленный, годами не тревожимый человеком. Когда-то, давным-давно, по словам деда, во времена его прадеда, старая башня служила маяком. «В те времена», — говорил он, — «суть источника была другой». Что это значило, не понимал даже он. Матушка, будто олицетворяя саму ночь, выбрала для прогулки платье из чёрного бархата, подол едва ли не доставал земли. Стой она не на дорожке, а хотя бы на пять шагов в сторону — посреди травы, казалась бы статуей, завораживающей сказкой, иллюзией, богиней. Она не обернулась в мою сторону, не взглянула, когда я встал рядом. Пошла вперёд размеренно и плавно. Шум прибоя, доносящийся с берега, проглатывал возможный звук наших бьющихся сердец. — Я очень люблю тебя, Рус. — Звуки её голоса вторили шепоту ветра. — Как любая мать души не чает в своем сыне. И ты будешь любить своего, как и он своего. И чтобы так продолжалось вечно, мы должны кое-что помнить. Огибая древние стены, мы подошли к воротам уже нового замка, выглядящего на фоне груды камней искрящимся облаком, храмом, святыней. Стража стояла по обе стороны входа, взирая на нас с холодным достоинством. Они поклонились моей матери, отворили ворота и, дождавшись знака, сомкнули тяжёлые створки за нашими спинами. Удушающий горячий воздух перехватил дыхание. — Твой отец считает, что ты слишком мал. — Она шла дальше, так и не оборачиваясь ко мне, говорила, глядя перед собой. — Я же — знаю, какой ты начитанный и умный мальчик. Её похвала успокоила мою душу, не находящую себе места с того самого момента в апельсиновом саду. Я знал, она говорит лишь правду и не станет врать мне. Мы шли меж высоких стен, редко подсвечиваемых факелами. Коридоры становились то залами, то галереями, вели вперед, предлагая одновременно массу вариантов, куда можно было бы свернуть. Я не сразу осознал, что слышу шум, ведь поначалу он походил на звук прибоя. С нашим продвижением вперёд в нём оставалось всё меньше природного, добавлялось всё больше человеческого. За очередной аркой потолок вздыбился куполом, теряясь в темноте. Красное зарево, льющееся снизу, не способно было разогнать её. Стоя у края, отгороженного от пропасти коваными перилами, я выглянул вниз, перевесившись через них. Очень было похоже на то, что происходило днем, но вместо счастливых детей я увидел людей, работающих в углубляющемся карьере. Взмахи киркой, лопатой, передвигающиеся вагонетки, пустые и наполненные породой — создавали шум, услышанный ранее, воспринятый мною как шепот волн. Люди — грязные, в трудовой одежде, добывали камни, служащие крошечными источниками магии там, на материке. О магии я знал мало, только из рассказов деда. Книг у нас таких не было, и сам я ею не владел. Затем раздался крик. Первый в мерном звуке работы, подобный возгласу чайки. Я взглянул в ту сторону. Стражник бил человека, стоящего перед ним на коленях, хлыстом, тот поднял руки, закрывая голову, пригибаясь к земле, к собственным коленям, и кричал. На его спине открывались раны, подобные жилам, из которых в этой пещере добывались такие ценные камни. Я хотел было отвернуться, но мама лёгким прикосновением повернула мою голову. — Мама? — Не отворачивайся. Ты должен смотреть на них. Ты должен помнить, что они там, потому как заслужили это, а ты возвышаешься над ними, потому как рождён для этого. Я смотрел. Мы смотрели до тех пор, пока стражник не решил, что человеку досталось сполна. Матушка повела меня дальше, вдоль ограждения, мимо стражи, взирающей сверху вниз на работающих. Так я наблюдал их до самого входа в следующую ветку коридоров. Они привели нас в другой, уже выработанный карьер, но не заброшенный. Отделяясь от смотровой площадки, тропа завитками уходила вниз. В стенах, примыкающих к ней, тоннели были загорожены решетками. После указывающего кивка своей хозяйки, один из стражников, одетый в чёрные доспехи, пошёл впереди нас. Он будто сливался с собственной тенью, дёргающейся около ног от горящего на стенах огня. Закручивающуюся тропинку ничего не отделяло от дна карьера, который я, сколько не силился, разглядеть не мог. Внезапно из темноты камеры высунулись руки, потянувшись к нам. — Госпожа! — Донеслось хриплым голосом. Я не видел того, кто тянулся к нам, перед носом мелькали его ужасно тонкие пальцы с отросшими ногтями. Вжимаясь в ногу матери, преступившей мне путь к бегству, я не мог издать и звука, а тот человек хрипел: — Госпожа! Я не виновен. Это ошибка! Она подтолкнула меня дальше. Из каждой камеры к нам тянулись руки, доносились голоса, к ним прибавились смрад и вопли, поднимающиеся снизу, из более глубоких камер. — Они виновны. — Спокойно говорила она. — Иначе не оказались бы здесь. Они преступники, родились ими и ими же умрут. Их дети тоже преступники. А дети слуг и стражи будут слугами и стражей. Наш святой долг следить, чтобы порядок, заведённый много столетий назад, существовал ныне и впредь. У всех своя роль и предназначение в этом мире. Когда придет время — ты станешь правителем замка и будешь соблюдать этот порядок. Всё то время, что она говорила, мы спускались глубже и глубже. Каждое слово — это шаг. На той стороне, на пару витков ниже, двое стражников вытянули человека из камеры. Он безвольно повис на их руках, ноги волочились по полу. Дойдя до края, одетые в чёрное люди сделали одно уверенное движение, кидая преступника вперед. Он слабо вскрикнул, падая, ухнул, ударившись о дно, которое теперь я смог различить — кости. Я упал на колени, вцепившись в край тропки. Мой ужин отправился в эту помойную яму для трупов. Крики продолжали разноситься по карьеру. — Госпожа!***
— Мама. Я сел в кровати, обхватывая себя руками, взглянул в незашторенное окно. В такие безветренные ночи, когда в небе светит сытая луна, я слышал их стенания сквозь закрытые двери, ставни, что угодно. Они пробирались в мои сны, и не было возможности убежать. Прошло много лет, я перестал различать, когда звучали настоящие крики, а когда из бездны сознания всплывали мои воспоминания. Утро наступит нескоро. Лежать в ночи, не такой уж безмолвной, вспоминать отблески красной породы на выгнутом потолке или отдать это время книге, затёртой до дыр? Последний прибывший корабль, помимо новых невольников, притащил на своем борту кипу литературы, и она вся оказалась стихами, кроме двух тоненьких книжонок в мягком переплете. Желание читать поэзию умерло вместе с дедом семь лет назад. Впрочем, нет, оно прожило аккурат до дня похорон, на которых я час зачитывал его любимое произведение. Я хотел произнести всего несколько строк, отмеченных в книге карандашом, но не смог остановиться. И никто, боги их прокляните! Никто не осмелился остановить меня. Стража смиренно стояла, склонив головы. Отец был слишком расстроен. Матушка, по-видимому, считала, что всё проходит как по маслу. Из тех книг на корабле одна была романом про каждодневную рутину и всемогущую любовь, вторая — непонятной философией про жизнь, облачённой в абстрактные формы. Обе я прочитал по диагонали и забросил в библиотеку. В буквальном смысле: открыл дверь, швырнул бумагу внутрь комнаты. Пролетев пару метров, они сбили горку предыдущих заготовок под растопку и вместе рухнули за стол. Книга, которую я перечитывал вновь и вновь, повествовала о традициях различных народов нашего мира. О тех людях, чей странный цвет кожи я никогда не увижу, потому что они не присылают своих преступников работать на острова. Те народы наверняка даже не знают о нашем существовании. Любимое чтиво было подарком девушки, которая избежала участи стать моей женой. Бедная, она не была воришкой, убийцей или попрошайкой. Она родилась в семье купца, который без угрызений совести продал свою пятую дочь. Имя Соне давали не боги, а люди, которые ошиблись. В её карих глазах горел интерес к жизни, буквально угасающий с каждой минутой с того момента, как она узнала о своей судьбе остаться на острове навсегда, без возможности когда-либо вернуться на материк. Я сказал ей, что никогда не покидал этих земель, следующий корабль не возьмёт её на борт, приплывший за ним — тоже. Она проплакала всю следующую ночь в моих объятиях. Глядя на закатное солнце, почти каждый вечер Соня пела, даря свой голос наступающей ночи. Мне казалось, я знал наперед, чем закончится её пребывание на острове. Однажды матушка решит доказать свою правоту проверенным способом: отведёт девушку к алому каньону, сотрет иллюзию принадлежности нашего обиталища к небесам. Замок казался сотканным из облака, в солнечные дни его стены искрились от отражённых лучей, некоторые из стеклянных башен вовсе казались драгоценными камнями. Под всем этим круглые сутки кипела работа по добыче магического ресурса, омываемого для пущей эффективности кровью. Девушку ужаснёт правда. Она предпочтет гибель среди волн жизни здесь. Каждый день я говорил о том, что её необходимо отправить обратно домой, повторял как заклинание, как молитву. Так яростно я не желал раньше ничего в этой жизни. Нам удалось убедить мать. Впервые в жизни воспротивившись ей, я добился своего. Они обе отстранились от меня. Соня вернулась на материк, присылала мне письма, книги, разные безделушки. С каждым разом связи с другим миром становилось всё меньше. В последнем письме она сообщала, что отправляется в путешествие и сожалеет, что потеряет возможность общаться со мной. В то же время матушка делала всё возможное в подборе жены для меня. Она пригласила ещё двух или трёх девушек, но я не испытывал к ним какого-либо интереса, ведь суть их сводилась к заключённым, а я должен помнить о своём месте — заложник собственной тюрьмы. Потом стремления матери поостыли на пару лет. Вновь возобновились, но ко мне они уже относились лишь поверхностно. Ей нравилось приглашать сюда невинных, мало что знающих о жизни девушек и ужасать их картинами избиения заключенных, вонью в подземном могильнике, образом жизни на острове. В какой-то момент я пришёл к выводу, что таким образом она возвращается в тот день, когда впервые показала мне дорогу от северной башни к основе нашей власти. Она видела в них меня. Вернуться домой повезло лишь Соне. Остальные несчастные оставались на острове в качестве прислуги, многих я встречал почти каждый день: убирающих комнаты, разносящих еду, выполняющих поручения. Тех же, которые не соглашались на такие условия, отправлялись в тюрьму. Покидать остров строжайше запрещалось. Лишь много месяцев спустя я узнал, как сильно отец рисковал из-за той первой девушки, чтобы спасти и её, и моё сердце. Он убил человека с корабля, отправляющегося на материк, подменил его Соней. Их смекалка была подкреплена помощью богов, иначе ничего не вышло бы. Мама просто согласилась с этим. За всю мою жизнь этот поступок был высшей демонстрацией её любви ко мне. Зажигая свечи, я думал о том, что делать дальше. Не в глобальном смысле, нет. Это я уже проходил много раз. Выстраивал свою жизнь в различных вариациях: доживший до старости одинокий старик; молодой человек, погибший, разбившись о камни около крутого берега. Я перебрал сотни возможностей смерти вплоть до похода в подземелье на растерзание рабам, и ни одна не устраивала меня. Дело в том, что любой из вариантов упускал возможность исполнения хотя бы маленькой моей мечты. Какой? Конечно же, читая книги о других странах, я мечтал побывать в них, слушать чужеземную речь, пробовать странную, непривычную еду. За магические накопители, хранившиеся в недрах под замком, я мог бы объехать весь мир с комфортом короля. Выходя из комнаты, я остановился около зеркала во весь рост, глядя на застывшее там отражение. Кто? Что? И зачем? Куда пойти? Почему вернусь? Отец говорил, что я похож на деда. Мать тоже произносила эти слова, вкладывая в них совсем другой смысл. Схватив светлую прядку неровно стриженных коротких волос, оттянул её в сторону. Теперь она торчала против своих соседей, заложенных с правой стороны. Похож или нет — какое это вообще имеет значение, кроме как для потехи самолюбия родителей? Я отвернулся от зеркала и покинул комнату. Мечты и книги занимали мои мысли сегодня как в замке, так и на берегу. Если бы страдания были камнями, я бы выбросил их в море без сожалений, вместе со всем остальным — хорошим, плохим — каким бы то ни было. Лучше жить без чувств, выполнить отведённую роль и тихо скончаться в собственной постели, чем осознавать свою беспомощность. Дед настоял на том, чтобы учить меня читать, научил. Лишь спустя год, а может — два после его смерти, я понял, почему он так яростно спорил об этом с моей матерью, которая настаивала на том, что всё необходимое на острове я буду знать и так. Он помнил, каково это — жить на материке, хоть и находился там лет до пяти — шести. Книги оставались дорогой в тот, такой им желанный мир. Когда я совсем перестал бояться осуждения со стороны матери, а было это в двадцать шестой год моей жизни — я начал узнавать мир по-новому. От познания ребёнком это отличалось тем, что я сам выбирал способ получать информацию. Словом более веским, чем моё, обладали в замке лишь родители, и они не могли проконтролировать все мои действия. Всё, что не запрещено — разрешено. Стражи и пленных здесь хватало с головой. Среди преступников попадались люди как совсем безмозглые, размышляющие на уровне инстинктов, так и начитанные, сознательные собеседники, которых нужда заставила встать на неверный путь. Или изменяющая жена. Поначалу я говорил с ними в карьере или в камере. Они относились ко мне настороженно, поглядывали исподлобья, невнятно бормотали ответы. Потом привыкли. Некоторые даже пытались использовать интерес молодого господина в своих целях. Я поиграл в эту игру пару раз и мне наскучило. Некоторых особо интересных я иногда приводил в замок. Они рассказывали мне массу занимательных вещей, но, в конце концов, возвращались в подземелье. В их глазах я видел надежду на спасение в моем лице. Не может быть дружбы между хозяином и рабом. Потому как раб на острове не понимает, что его хозяин — такой же невольник. Он надеется, что молодой господин сжалится над ним и отправит следующим кораблём домой. Не знает он, что сам я пытался подкупить всех членов команды, поодиночке или сразу весь корабль. Получал отказ вновь и вновь с разницей в месяц, три, год, шесть лет. Каждый раз, будь то старая команда или новая. Они разводили руками, качали головой и внушали, что от этой затеи одни беды. — Икар, не спится? — Да, отец. Из-за шума воды я не слышал, как он подошёл ко мне. Затем с горечью осознал, что даже не испугался. На этом острове просто невозможно быть в одиночестве. Он присел со мной рядом на песок. Ветер тут же кинул брызги с гребня волны прямо ему в лицо, заставив зажмуриться. Именно на берегу я иногда мог наблюдать выражение любви на его лице. Здесь не было необходимости в словах, потому как я испытывал то же самое к земле острова и к океану, окружающему его. Это была безоговорочная благодарность за пищу, которой вдоволь, за пресную воду, за хорошую погоду и саму возможность жить. Вторя нашим размышлениям, огромный, бездонный бог вел свой безответный монолог, повествуя о рыбах, снующих в его толще, о землях, которые он омывает и о людях, что несутся вперед под парусами на деревянных кораблях. — Звезда упала. — Сказал отец. Подняв голову, я увидел тысячи и тысячи других мерцающих точек. На звездопад, как и на волны, я насмотрелся вдоволь, и всё же мог сидеть здесь часами, копаясь в собственных мыслях. — Океан и небо так похожи. — И он, наверняка, тоже выходил к обрыву около восточной части замка, наблюдал и слушал. — Нет, не похожи. — Ответил я. — Люди научились преодолевать расстояния по воде, а небо им не даётся. Он повернул голову, долго смотрел на меня. Я смотрел на него. Вот уж редкое явление. Последние годы мы редко принимали пищу вместе. Завтраки мне приносили в комнату, обедал я на кухне, когда голод буквально брал за горло и требовал своего, а общие ужины случались только с прибытием новой партии невольников. Если бы не желание матушки показать, что на острове всё идет своим чередом, мы могли бы и забыть о существовании нашей семьи. Всё ведь и в самом деле шло как прежде. Рабы прибывали на остров, добывали камни, умирали. На их место привозили новых. Камни увозили на материк, очередной карьер превращался в спираль, ответвления которой служили камерами. Всё равно они не жили долго, в среднем около восьми лет, максимум — двенадцать. Иногда мне казалось, что добыча магического материала, углубление в недра — всего лишь фарс. На самом деле камни появлялись, напитываясь соками страдающих, истекающих кровью там людей. Они тянули жизнь из нас тоже. Иначе я бы давно обзавёлся парочкой собственных сыновей от какой-нибудь из служанок, а то и от нескольких сразу. Я радовался тому, что лишён возможности обречь на страдание невинную душу. Тому, что мне не придётся смотреть им в глаза с чувством вины, как сейчас смотрел мой собственный отец. — Пойдем, — он хлопнул ладонями по коленям, поднялся на ноги, — я дам тебе лучший повод не спать, чем их голоса. Так я получил ответ на вопрос, который давно боялся озвучить. Мы поднимались в его мастерскую. Отец проводил за экспериментами более шести часов, когда я был еще мал, пропадал по полдня после смерти деда, а пару лет назад, когда он наконец-то осознал, что его сын более не нуждается в присмотре, так и вовсе перебрался в восточное крыло. Прислуге строжайше запрещено появляться там и тем более пытаться убирать. Матушка к магическим изысканиям отца относилась холодно, равно как к нему самому. Он выполнял отведённую ему роль управителя, когда прибывал корабль, и этого было более чем достаточно. Достав из-за пазухи ключ, он провозился с замком некоторое время. Дверь поддалась, открыв предо мной просторный запылённый зал, темный, молчаливый. Меня всегда поражало это свойство замка — при всём великолепии и воздушности наружной конструкции внутренние помещения зачастую казались мёртвыми. Будто не было здесь ни нас, ни около ста человек прислуги и почти столько же стражи, а обитали лишь призраки да ветер гонял опавшие листья. За поворотом, небольшим отрезком коридора и ещё одной дверью находилась комната, в которой тёплилась жизнь от постоянного пребывания там человека. Вдоль стен располагались столы, заваленные всяким инструментом, между ними вклинивались шкафы с книгами, стойки с горой тряпок поверх, сундуки. К одному из огромных хранилищ, не обронив ни слова, отец повёл меня. Сняв свободные от замков скобы, он откинул крышку, выставляя напоказ содержимое. Изнутри веяло слабым запахом гнили. Я протянул руку и достал первое попавшееся перо: белое, когда-то принадлежавшее чайке. — Что это? Ответил он не сразу, будто боялся моего осуждения, которое могло стать последней каплей в переполненном до краёв бокале. — Наш шанс. — Голос его осип за то время, как мы добрались сюда в полном молчании. Он прочистил горло. — Сам я боюсь сделать это, но с тобой и ради тебя я смогу. — О чём ты, отец? — О покорении неба, Икар. Останавливаемый страхом и подгоняемый надеждой, он рассказал мне свою идею, до того безумную, что во мне сразу разгорелся огонь желания воплотить её в жизнь. Все годы, прошедшие с первой книги про магию, что отец провёл в мастерской, он изучал взаимодействие с камнями, добываемыми аккурат у нас под ногами. Имели место быть эксперименты — удачные, провальные; только бессмысленных не было. Лишь сравнительно недавно, всего три с половиной года назад, он придумал способ покинуть это место раз и навсегда. В первую очередь он изучал прямое воздействие кристаллов на окружающую среду — разрушение, усиление. Когда дело, само собой, дошло до живых организмов, точнее — некогда живых, результат вышел весьма неожиданным. Взяв мёртвую чайку, отец вскрыл ей грудную клетку и поместил в неё осколок кристалла; птица не ожила, как он ожидал. Случайно задев камень пальцем, он заставил чайку раскинуть крылья, да так резко, что сам испугался, отскочил к противоположному столу, подняв руки в защитном жесте. Долгие, тянущиеся минуты ничего не происходило. Осторожно, медленно, словно перед ним не птица, а змея, отец подходил к столу. Сердце гулко билось в голове, горле, груди, сотрясая мысли, мечущиеся в попытке понять произошедшее. Мёртвая птица, у которой уже начали проявляться признаки трупного окоченения, лежала с распростертыми крыльями. Белым пятном на тёмной поверхности столешницы, упавшим символом власти бога казалась она. Когда суеверные страхи отступили, вернулась логика. Единственным, что могло привести птицу в движение, был кристалл алого цвета. Поскольку она не двигалась после — не хватало ещё одного важного элемента. Отец занес руку над трупом. Ничего. Он медленно опускал ладонь, ощущая энергию, заточённую в камне. Тем не менее, вновь ничего. Всё осталось по-прежнему, даже когда кожа коснулась граней камня, а заодно и белых перьев по обе стороны грудной клетки. Когда произошедшее начало казаться иррациональным и отец облегчённо выдохнул, крылья вздрогнули вновь. Отец быстро выяснил, что птица приходила в движение при сокращении его собственных мышц руки. Заставляя крылья взмахивать то вместе, то поочередно, он радовался, удивлялся и ужасался горизонтам, открывающимся перед ним. Затем пришла пора лап, головы, век крохотных наглых глазок. Он так увлекся «игрой», что к полуночи израсходовал всю энергию камня. Под конец тот едва светился, уже став частью тела чайки. К живой плоти кристалл не прирастал. — Последний год я собирал каркас. — Продолжал рассказывать он уже немного севшим от переживания и усталости голосом. — Было несколько вариантов. Сейчас остался только этот. Он отодвинул край одного из узких книжных шкафов и поймал свободной рукой упавшую на бок связку деревянных досок, шириной они были не более ладони, зачастую гораздо меньше. — Из костей получалось гораздо лучше, но их нужно слишком много. Я боялся, что будет слишком подозрительно, если я начну забирать трупы… «Оттуда, снизу» — скорее всего, должно было прозвучать в конце. Как показала сегодняшняя ночь, наши мысли часто сходятся. — Дерево тоже подходит. И его легче крепить. — А что потом? — Я уже верил всему, что он собирался сказать, но какая-то часть человека, разом за разом воскрешающего и теряющего надежду, заставляла держаться холодно, отстранённо. Почти как… мама. — Потом — вот. — Он сбил только сформировавшуюся мысль, протягивая кучку слипшихся перьев на открытой ладони. — Это самое лёгкое из того, что поддаётся магии. Кристалл воздействует только на те элементы, которые когда-то были живыми. Не в традиционном для нас понимании, нет, но по-другому я сформировать идею не могу. Он реагирует на дерево, но не влияет на уголь, камень тоже не поддается, а вот ракушки… — Пап, — перебил я его, — ты уверен, что это сработает? Долго, сводя этим с ума, ужасающе долго он молчал, вглядываясь в мои глаза. Его радужки уже начали терять свой цвет, и я заметил, точнее, осознал — в волосах его прибавилось так много седины, что преступлением было не обнаружить этого ранее. — Должны же боги дать нам шанс. — Фраза дерзкая, просящая для своего владельца отдельной каторги длиной в вечность и глубиной до самого центра земли. Ничего не должны нам безучастные боги. И его слова значили совсем другое — третьего варианта не дано. Либо мы пытаемся, и будь что будет, либо гнием на острове вместе с рабами. Я так и не сомкнул глаз в ту ночь. Но отец был прав, он дал мне новый повод не спать. Представляя, какие горизонты сегодня открылись мне, я заставлял своё сердце биться быстрее. Сделать то, чего никто никогда не делал — подняться в воздух, лететь вперёд, добраться до другого мира, а там… Люди, города, архитектура, культура, магия — всё то, о чем можно было только читать и мечтать до сегодняшнего дня. В дверь тихонько постучались. Встав с кровати, я бросил взгляд на свечку, истаявшую наполовину за время, прошедшее с того момента, как кошмар посмел вмешаться в мои сны. За дверью оказалась девушка из числа прислуги. — Мой господин, я видела вас внизу. — Иногда она приходила в мою комнату, как и прочие. — Вам нездоровится? — Возможно, — я потянул её за руку, увлекая за собой, — мне надо отвлечься. В действительности, на какое-то время я забыл про крылья, про отца и другой мир. Мысли о них вернулись, когда я проваливался в сон, ощущая запах прекрасного, тёплого тела, прижимающегося к правому боку. Как же хорошо будет бросить всё это.***
Ночь стала моей главной любовницей. Именно она принимала меня в свои объятия и молча наблюдала за новым увлечением, в которое я нырнул с головой. В кои-то веки, впервые за более, чем тридцать лет своего существования, вновь я восторгался вкусом еды, запахом моря и прочими доказательствами того, что я живой. Я с удовольствием ел, много времени проводил снаружи замка. Уходил далеко, чтобы тренироваться. Отец сказал, что тело, которое будет управлять крыльями, должно быть готовым к нагрузкам. Засыпая под утро, я представлял свою тень, скользящую по поверхности океана. Дремля днём, во время удушающей жары, я метался в тревоге из-за боязни быть раскрытым матерью. Отец руководил сбором каркаса, прочерчивая детали на бумаге и из неё же, сложенной в несколько слоёв, делал макеты. Помимо физических упражнений снаружи, каждый день в лаборатории я уделял от тридцати минут до часа привыканию к управлению будущими крыльями. Тренировочный каркас уже был оснащен коробом управления, как назвал его отец. В коробке, высотой в локоть и шириной в его половину, пряталось подвижное крепление для каждого крыла. С той стороны, которая прилегала к спине, вставлялся магический камень. Стоя по центру комнаты, я расплавлял одно крыло, поднимал его вверх, иногда корректируя движения рукой, складывал, делал пару шагов в сторону — расправлял другое. О том, чтобы раскрыть здесь сразу оба, не могло быть и речи. Помимо привыкания к управлению, я мог таким образом понять, какие изменения необходимо внести в основной механизм. Для этого и предназначался третий каркас. На первый и второй мы клеили перья, которых катастрофически не хватало. Если учесть, что отец начал работу над своими крыльями гораздо раньше, то мне предстояло ещё более месяца оттирать воск от пальцев перед ужином. Если не брать в расчёт спинной механизм, который мы не торопились устанавливать до полной готовности, его крылья были почти закончены, в то время как мои — лишь на треть. Но я не собирался торопить события, продолжал методично собирать исключительно белые перья, чем иногда заслуживал неодобрительный взгляд отца. Он ничего не говорил мне, поджимал губы, уходил с головой в чертежи. Так, за всё время семейной жизни, он привык. В свою очередь я, прожив здесь более трёх десятилетий, считал, что ещё несколько недель погоды не сыграют. Даже наоборот — время приближалось к тому месяцу, в котором солнечных дней куда больше, чем пасмурных, тем более — дождливых. Корабли добирались к острову от материка за пять недель при благоприятных условиях. Наш путь, по расчетам отца, должен был занять всего на треть больше времени, даже при вынужденном отдыхе каждую ночь. Ветер в последующие месяцы будет преимущественно попутный или боковой. Да и сами люди в этот период не прибывали на острова. Там, на материке, время празднеств, связанных со сбором урожая и подготовкой к зиме. Наш остров находился южнее города, из которого отправлялись корабли с невольниками. В ту сторону по пути их следования раскинулась вереница незаселённых людьми островов, названная «Жемчужным поясом». В их скромных лесах живут только птицы. Мы будем как они.***
В один из вечеров мы с отцом раздвинули все столы, шкафы, прочую громоздкую мебель, чтобы проверить работу каркаса, внести последние корректировки, а после — установить такие же механизмы на наши крылья. Я надел каркас, поочередно засунув руки в кольцевые лямки, которые тоже не раз и не два перешивались, соединил лямки между собой ремнями, застёгивающимися спереди на уровне груди и живота. Деревянный скелет крыла подчинился. Концы последних досок коснулись стены. Я просто услышал скрежет, может, почувствовал небольшое сопротивление, передавшееся от камня, не более. — Потрясающе. — Прошептал я сдавленным от восторга голосом. — Ничего не получится. — Ответил отец, обхватив голову руками. — Нас поймают и прикуют в обеденном зале. — Он отошёл к столу, на котором лежали чертежи. Сложив крылья, я поспешил за ним. — Получится! — Я со всей силы ударил о столешницу. — Мы зашли слишком далеко. Подняв взгляд на меня, отец смотрел неотрывно, снизу вверх, прямо в мои глаза. Страх, живший в нем все эти годы, вырвался наружу. Он столько лет отдал этой затее, столько ночей прятался в этом подвале. Сейчас я был единственным светилом, разгоняющим истинную ночь человеческой души. — Получится. Механизм почти идеален. Мы можем лететь хоть завтра. Ещё неделя ушла на подготовку, на сборы. После полуночи решающего дня я встал со своей кровати в комнате около кабинета отца, зажёг свечу, методично надел каждую деталь подготовленного костюма, начиная снизу. Помимо одежды были сумки для воды и еды, закрепляющиеся на бедрах с внешней стороны; снаряжение, вроде ножа, веревки, небольшого количества денег и прочего я распределил по телу, соблюдая баланс. Заслышав шум, снаружи выглянул из комнаты. Отец уже вытащил мои крылья, уложил их на покрывало, теперь была очередь его спасения. Я поспешил помочь. Мои белые существенно выделялись, по сравнению с его пёстрыми, в основном коричневыми, даже при таком тусклом освещении. Мы вынесли их наружу, и никто, вопреки чаяниям или страхам отца, не встретился на нашем пути. Мы уходили в тишине, что красноречивее всех застолий, проходивших в этом замке. Никогда ранее утес не казался мне таким высоким. Ни в те солнечные дни, когда я мальчишкой гонял чаек камнями, ни в другие, когда раздумывал над возможностями закончить свою жизнь. Камни и скалы казались близкими, вода — мягкой пеной. Сегодня, несмотря на тусклый свет половины луны, которая будет набирать свою мощь, я будто видел их при дневном свете: острые, выхолощенные беспощадной водой шпили; бурлящую пену, омывающую берег; полосы потоков, вытягивающихся в море, пока новая волна не накроет их. Впервые за много лет я боялся. Приобретая цель, обзаводишься её неотъемлемым спутником — страхом провала. — Икар, не смотри туда. У нас получится. — Мы же не пробовали их на открытом пространстве. Не знаем наверняка. — Впервые я в полной мере осознал, что в своей авантюре мы полагаемся лишь на милость богов. Внутри всё сжалось в тугой узел, забивший горло, отобрав возможность ответить. — Получится. — Сухо заявил он. Закрепляя ремни каркаса крыльев, я старался думать о своей новой мечте, той самой, которая заставляла меня кропотливо работать на протяжении этих долгих недель, одна за другой. Клеить перья друг к другу, плотно, выверено. Я определённо должен достичь её, и боги обязаны мне помочь. Проверив всё в третий раз, я собрал всю решимость, отмёл страхи на задний план, подошёл к краю обрыва. Впереди лишь один вариант. Я прыгнул, заставляя себя смотреть вперед, не закрывать глаза. Первый взмах крыльев дёрнул резко вверх, выдавив из легких воздух. Кашляя, тем не менее, продолжал двигаться вперёд. Такое странное, необъяснимое чувство. Отсутствие земли под ногами кружило голову. Что-то отдалённо похожее я испытывал, замирая под водой, когда океан был на редкость спокоен. Но лишь отдалённо. Переполненный невысказанными эмоциями, я описал круг, запрокинув голову назад, и вернулся к отцу, неуверенно пробующему крылья. — Береги силы, Икар. Лететь нам до первого острова недалеко, но если действовать неосторожно, сила кристалла быстро иссякнет. — Хорошо. — Мне не терпелось. — Когда у кристалла закончится собственный накопленный запас, он примется за твою жизнь. — Я понял, отец. Поэтому хватит читать мне нотации и висеть на одном месте! — Да. Ты прав. — Было видно, как столь решительный шаг давался ему с большим трудом. В то время, как мы летели над волнующимися водами, солнце вставало из-за горизонта, распуская алый цветок на синеве неба. Отец то и дело оборачивался на замок. Белая громадина, казалось, нисколько не уменьшилась в размере и будто неслась вслед. Вот она нагонит нас и проглотит, а переварив, выплюнет в качестве красных магических камней. Вскоре я понял, что иллюзия увеличивающегося замка рождена под солнечными лучами, отражёнными от гладкой поверхности. Панели окружал ореол света, так обманчиво-благосклонно манящий к себе. Когда золотой диск оторвался от горизонта в восточном направлении, наваждение наконец-то ушло. Таким маленьким замок я ещё никогда не видел, даже находясь на самом дальнем уголке острова. Тем не менее, он всё еще был там. Продолжал наблюдать за нами, когда спустя четыре часа мы долетели до крошечного островка: только голая порода, истерзанная океаном, без единого клочка растительности. — Лучше, чем я ожидал. — Сказал отец, зачерпывая ладонью солёную воду, омывая лицо. — Я хочу кое-что проверить. Подожди меня здесь. Поднявшись в небо, он отлетел на несколько десятков метров дальше от россыпи камней, торчащих из воды, и закружил, подобно чайке, высматривающей наиболее удачное направление для атаки. С каждым кругом отец поднимался выше, смотрел сперва на меня, затем в сторону светила. Прошло около получаса, не более, прежде чем он снова стоял напротив, уверенно приземлившись на сухие нынче камни. — Так я и думал. — Проведя по перьям рукой, он протянул мне раскрытую ладонь, на поверхности которой блестел быстро застывающий воск. — Нужно лететь как можно ниже, иначе крылья развалятся. Но если вода намочит перья — они станут тяжелыми и потянут тебя вниз. — Я понял. Небо ждало нас. Мы с радостью отдались его объятиям. Ступить на новую землю нам было суждено лишь после заката. Всё тело дрожало от напряжения, едва коснувшись песка, я упал ничком. Отец подбежал, выкрикивая моё имя, приподнял голову. Испуг придавал ему силы. — Со мной всё в порядке. — Мямлил я. — Не думал, что это окажется так тяжело. — Я тоже. — Он сел рядом. На острове листвой шелестели редкие пальмы, в остальном было тихо. Ни одной живой души. Пока я приходил в себя, отец снял крылья, вытащил из короба управления камень, который едва светился. В нем еще теплились остатки энергии. Улыбнувшись, он замахнулся и кинул магический накопитель в воду. Достал новый, из своей сумки на руке, вставил его в гнездо взамен израсходованного. Помог и мне. Несмотря на дикую усталость, я пролежал без сна большую часть ночи. Представлял себе будущее, тот, другой, совершенно незнакомый мир. Пару раз задумывался над тем, что мог бы разыскать Соню. И пусть она наверняка уже давно замужем, эта девушка являлась единственным человеком за пределами острова, которого я знал достаточно хорошо. То проваливаясь в забытьё под шум волн, то выныривая из него, чтобы увидеть падающую звезду, убедиться в том, что время рассвета наступит не скоро, я видел жизнь на материке в красках. Так, будто уже проживал ее. Вместо веселья приходили страхи, минуты печали стирались за вуалью восторга. Люди, о которых я читал в книгах, оборачивались, смотрели на меня, идущего с крыльями за спиной. Они указывали пальцами и перешёптывались: «Смотрите, Икарус идет», «Это же он, Икарус», «Икарус», «Икар…». — Икар! — Кто-то из них коснулся моего плеча. — Икар, просыпайся, пора лететь дальше. Я вернулся из путешествия по снам, сев рывком. Перед глазами стояла чёрная стена. Повернувшись к отцу, вспомнил, где нахожусь. Стена разделилась на небо и спокойный океан. — Давай, сынок, скоро рассвет. Полотно, усыпанное звёздами по левую руку, только-только окрашивалось серым. До появления солнечного диска ещё минимум часа два. Мне тяжело было заставить себя подняться на ноги. Тело ныло от боли в мышцах. Желание двигаться вперёд подстегнул силуэт замка, маячивший за спиной, когда я обернулся. Небо приняло нас потоком прохладного воздуха, нежно ласкающего кожу. Днём он сменился удушливыми объятиями. — Мы сделали это, Икарус! — Он указывал назад, в том направлении, где должен был находиться замок. — Мы воплотили свою мечту! Когда мы доберёмся до материка и навсегда забудем этот кошмар! — Да, отец! — Сердце мое ликовало. Следующий остров подарил помимо отдыха ещё и пищу — спелые, полные соками фрукты. И пусть здесь видны были следы присутствия людей: срубленные деревья, брошенные гниющие бочки, тряпьё — это место разительно отличалось от привычного мне острова. Я наслаждался. Кроме усталости, голову кружило чувство одиночества, вопреки тому, что рядом находился отец. Он пытался заговорить со мной, в то время, как я желал слушать лишь собственные мысли. Вернулись грёзы о новом и неизведанном. Когда луна прошла большую часть своего пути, я осознал, что нет никакого другого мира. Есть земли, отличающиеся своими красками, люди, которых я не знаю. Но эти же люди отправляли своих невольников на остров добывать кристаллы, благодаря которым мы же смогли выбраться оттуда. Я ведь говорил со многими из них. Они и были тем, другим миром. Это означает, что куда бы я не подался — увижу те же лица, услышу уже знакомые истории. Единственное, что могло бы заинтересовать меня, это красота природы. Снежные горы или бескрайние зеленые моря. Их я видел на картинках в книгах. Вот чего я никогда не видел: летающих людей. Были истории про химер или о каких-то фантастических машинах из металла, похожего на тот, который использовался для внешней обшивки замка. Но ни у кого из них не было крыльев, подобных нашим, кроме, конечно, ангелов. У тех не было души и, само собой, ощущения радости полёта. По прибытию на материк мы условились уничтожить крылья. Никто не должен знать наших имён, знать, откуда мы пришли. После этого я никогда больше не смогу подняться в воздух. Разве что найду отдалённый уголок, соберу новые крылья, купив кристаллы за баснословные деньги, и в страхе выдать себя изредка буду подниматься в предрассветное небо. Летать подобно богам — заветная мечта человечества. Холодные звёзды глядели на нас — одиноких путников, забравшихся так далеко. Ты, отец, может, и исполнил свою мечту, но я недоволен. Там будет то же самое. Та же жестокость, те же люди. С самого утра мы поднялись в воздух. — Хорошая погода! — Он указал на перистые облака, подобные следам когтей на небе цвета спелого винограда. — Да, лететь будет приятнее, чем вчера. — Но к вечеру может собраться дождь. Нам нужно долететь до следующего большого острова и соорудить укрытие. — Да, отец. Вновь мы преодолевали мили и мили. Волны становились сильнее, пытаясь добраться крупными каплями до крыльев. Над головой действительно сгущались тучи, а лететь было несравненно лучше, чем вчера. Каждый взмах крыла был приятнее предыдущего в десятки раз. Набирая скорость, я наслаждался ветром, треплющим волосы, слушал его неугомонный шёпот. Обернулся назад; отец летел позади, молча глядя на то, как далеко я оторвался. Я был моложе и быстрее, мог позволить себе вкладывать в полёт все силы. Отлетев достаточно далеко, я взглянул вверх. Хороший момент. Сделав ещё пару мощных взмахов, я ускорился, одновременно поднимаясь выше. Ещё выше, чем раньше. Ласка солнца становилась настойчивее. Если отец и кричал мне остановиться, то я не слышал его. А он наверняка кричал. Немного, осталось совсем немного до моей мечты, истинной цели, обретённой лишь вчера. Капли скрепляющего раствора таяли под горячими лучами, срывались с перьев, разбивались о плечи, застывали на спине. Тучи, периодически скрывающие светило, с милости неба поддерживали моё стремление. Море сливалось в сплошную синюю ткань с белыми прожилками. Я протянул руку, ладонь коснулась пустоты, в которой было чуть-чуть больше влаги, чем в окружающем воздухе. Вот она — иллюзия мощи, гнев и милость богов — недосягаемое облако. По ноге ударило что-то крупное. Обернувшись, увидел целые связки перьев, стремительно падающих к волнующемуся морю. Я рассмеялся прямо в самое небо. Не став дожидаться, пока каркас начнет разваливаться, направил своё тело вниз, хищной птицей, собирающейся вонзиться в водную гладь за добычей — за обратной стороной моей мечты. На периферии зрения увидев отца, спешащего и не успевающего сделать что-либо, я отвернулся, закрыл глаза, наслаждаясь полнотой момента, чувством реальной жизни вне тумана грёз. Уже там, внутри тела океана боги подарили мне минуты сознания. Вытянув вперёд руку, сквозь пальцы смотрел, как перья вместе с пузырьками воздуха стремятся вверх, к солнечным лучам, играющим в толще воды. «Смотрите, это Икарус» — пришли голоса так и не встреченных мною людей, слова, придуманные мной, — «Это же Икарус», «Икарус». Они шептали. Я падал в бездну неба.