Истина

             Он раздражал её до зубовного скрежета.       Хилый мальчишка, ничуть не стремившийся стать сильнее — только казаться, и то для прочих, не для себя. А ведь он — сын викинга, сын вождя, ему ими дальше править! Разве можно быть настолько… пустоголовым?!       К чёрту. Пусть. Пусть сидит себе в кузнице, пусть пропадает в лесах хоть целыми сутками, лишь бы не мешался под ногами и ничего не ломал. Тогда она будет сильной, стойкой — похлеще своего отца и самого Обширного, ей не занимать упорства — и через года станет надёжнейшей опорой Олуха, воином, горе тому, кто посмеет заявить, что она девчонка! В конце концов кому-то нужно взять на себя ответственность. Не Сморкале же или близнецам (не приведи Один, Рыбьеногу) доверять защиту острова? Взрослые не вечны.       Больше всего, однако, раздражало иное: Иккинг вовсе не был глуп.       Да, слаб, да, заикался, но Астрид по глазам видела, он умел думать, а не слепо подражать стереотипам, чего только стоили его круши-ломай изобретения! Нерабочие, но ни ей, ни ребятам создать их — даже помыслить — не под силу. И всё равно он сдавался. Каждый грёбаный раз. Подколки, толчки, откровенные насмешки — его не брало ничто, кроме разочарованного отцовского взгляда, да и с ним толку грош: унывал, но не переставал быть собой.       Собой. Астрид сплюнула, скривившись. Что это вообще значило? То, что Иккинг отличался от любого другого нормального викинга, понял бы и слепой, парень не подходил ни под один общепринятый критерий ни ростом, ни мышцами, ни бравадным бесстрашием, даже голосом, слишком неуверенным для сына могучего Стоика. Но она всё равно смотрела, исподлобья: было что-то ещё. Отец всегда учил доверять инстинктам и интуиции, вглядываться глубже, иначе умрешь; в случае с Иккингом шестое чувство трубило горном и полыхало, как маяк, сотнями тревожных костров.       Но день сменял день, ночь — утро, и не происходило ни-че-го. Когда этот болван заявил при всех, что сбил Ночную Фурию, терпение лопнуло, Астрид разочаровалась окончательно — и разозлилась. Да кем он себя возомнил? Жалкий трус! Какой же она была дурой, если верила, что в нём сокрыто нечто большее.       На тренировки, тем не менее, Иккинг ходил вместе со всеми, пусть результата хуже сложно было представить, они спотыкались об него, и только. Не подох бы в процессе.       Интуиция не замолкала. Звенела, шипела, билась в виски, словно штормовое море о скалы, но не отпускала. Астрид бесилась, но поделать ничего не могла — и следила, раз за разом, подмечая ненароком все странности.       Странным Иккинг был с самого рождения, она это прекрасно знала. Но чем больше смотрела, тем яснее осознавала: он в принципе был другим. По своей сути. В нём не наблюдалось того запала, с которым викинги, крича, врываются в бой, не было той жажды убить, с которой они шли войной на врага, не было жестокости. Но они воины! Смирись же наконец, дурак! Сдайся! Почему-то личные убеждения были единственным, в чём Иккинг никогда и никому не уступал.       А потом, спустя с десяток абсолютно провальных попыток, у него — вдруг, резко! — открылись поистине выдающиеся способности к драконьей ловле и укрощению, сразу поднявшие его с низин на верхушку островной иерархии. Астрид разве что не плевалась ядом: да как он мог! Обойти её, так легко, играючи, не делая ни-че-го. Он даже оружие не использовал, она была в этом уверена. Как?       Сколько бы ни пыталась подловить, тщетно. Чёртов конспиратор. Но кто ему мог помочь? А помогать хоть кто-то был обязан, Иккинг никогда бы не решился так вольно подходить к драконам, от которых ранее, ужаснувшись, едва ли не падал в обморок.       О, Один, как же она ошибалась!       Этот… этот безмозглый, посреди дня! К дракону! Один! О боги.       Вот, в чём всё дело: Иккинг просто-напросто спятил.       Оттолкнув его в сторону, Астрид ясно поняла и другое: против Ночной Фурии даже у неё нет шансов.       Каково же было её удивление, когда этот дурак-рыбья-кость без малейшего страха за жизнь вскочил на ноги и вклинился между ней и, подери его Ёрмунганд, живым чернокожим драконом, которого принялся не бить, а… успокаивать?       Что. Здесь. Происходит.       Следующей была мысль, что Астрид сама слетела с катушек. Беззубик?.. Он… он дал имя дракону?       И пока продолжалось знакомство, словно в замедленном действии, она наконец действительно увидела Иккинга. Всего, целиком. Другой, шумело в мозгу. Чужой.       Естественно, она собралась уйти. Ещё бы кто позволил.       С каких пор ты стал таким решительным, а, Иккинг? Неужто и вправду нашёл свой путь?       Глядя на протянутую руку, Астрид хмурилась и перебирала в памяти все известные проклятья, с губ, впрочем, не сорвалось ни одно. Она не трусливее этого идиота!       Отвергнув помощь, взобралась сама, ухватилась за мальчишеские плечи, как за спасательный круг, и вновь открыла для себя очередную истину: ни у кого во всём Олухе, кроме этого сумасбродного идиота, не хватило бы смелости оседлать Ночную Фурию. Страх легко перекрывался эйфорией от схватки, но столкнуться с ним вот так, лицом к лицу, — и трезво мыслить? Что ж, Иккинг остался собой. И впервые на привычной мысли по сердцу полоснула зависть.       А дальше как в дурмане — головокружительный полёт, закат и остров Красной Смерти грубым огненным росчерком.       Примирение с Беззубиком. Кто бы мог подумать, что драконы способны на дружбу, преданность, заботу? Иккинг многого не замечал, находясь слишком близко, но она видела: трепещущий хвост, напряженную шею и вскинутую на малейший посторонний звук голову. А беспокоится ведь отнюдь не за себя. Беззубик был таким же ребёнком, как они сами, но в одном Астрид уверилась накрепко: преданность дракона выше, тоньше и надёжнее любой священной клятвы.       Видимо, драконы не умеют доверять наполовину.       Не удержавшись, мазнула губами по гладкой щеке. Чистая благодарность! Взамен на то, что он открыл ей целый отдельный мир, слишком чудесный и правильный, чтобы его отвергнуть. Слишком близкий, даже при её жестокости.       Стальной голос, полные отчаянной решимости глаза. Защищаешь его так пылко… Всё-таки викинг, возможно, чуть больше, чем любой из нас. Как же много ты таил в себе все эти годы, а, глупый мальчишка?       В ту ночь Астрид переосмыслила очень многое, придя лишь к одному выводу: рушить, в сущности, было нечего, а потому оставалось лишь создавать, нечто более основательное и близкое к жизни, в спешке нагоняя того, кого ждала так невыносимо долго, упустив перед самым носом.       Единственное, что осталось нетронутым, — желание стать опорой, только теперь уже для совсем иных целей. И, признаваясь себе, людей.