В тишине

      В семь лет мир Адриана рушится в первый раз. Новость о том, что мама, его добрая, любящая мама, умерла, поначалу оглушает, одним резким ударом выбивая почву из-под ног. Следом приходят горькие слёзы, и печаль настолько сильная, что начинает казаться, будто уже никогда не будет как прежде, будто теперь в жизни нет места радости. Да и сама жизнь окрашивается безразлично-серым, словно хмурый ноябрьский день. Заперев дверь своей комнаты, мальчишка плачет и плачет, весь день напролет, а ближе к ночи проваливается в глубокий сон без сновидений. Он забывает поесть, не умывается по утрам и всё время проводит за закрытыми дверями либо лёжа в кровати, либо, уставившись в одну точку, сидя за столом. И уже даже не пытается стереть слёзы.       После приходит злость. Злость не дает нормально засыпать по ночам. Злость терзает душу и, словно плохой советчик, нашёптывает на ухо, что пора бы избавиться от, например, вон той вазы на полке. Семилетний Адриан абсолютно не умеет это контролировать. Он ненавидит практически все предметы мебели в своей комнате, из-за них сжимается пространство, и воздуха, которого и так критически мало этим жарким летом, становится ещё меньше. Он ненавидит солнце, что так ярко и задорно светило в тот день, когда хоронили маму. Он ненавидит папу, который, кажется, совсем забыл о сыне, так яростно отгородившись собственной болью. Каждый обед с отцом заканчивается громкой ссорой, после которой наказанный младший Агрест отправляется к себе в комнату, ещё более злой, чем раньше. Никакие уговоры Габриэля, никакие угрозы, которые он только способен выдумать, не действуют на сына: тот по-прежнему кричит и топает ногами, обвиняя отца во всех бедах. Оба особенно остро ощущают отсутствие Эмили Агрест, которая парой спокойных фраз возвращала в семью гармонию. Оба не хотят идти на компромисс: Адриан из-за детского упрямства, Габриэль из-за боязни разбаловать сына. Так или иначе, оба позволяют утянуть себя ещё глубже в водоворот гнева, тоски, отчаяния. И, кажется, выбраться уже не удастся. Гнев закрепляется в мыслях, с непринужденной лёгкостью подчиняя себе сломленное сознание, стравливает между собой членов ещё недавно крепкой семьи. Когда нарастающее с каждым днём напряжение доходит до критической точки, Адриан наконец даёт выход своей злости. Он пинает ногами дверцы шкафа, пока те не слетают с петель, издав напоследок жалобный скрип. Швыряет по комнате одежду, не замечая, как слетает пуговица с рубашки, а у любимой футболки отрывается рукав. Попадает в люстру кроссовком, и будто в замедленной съемке наблюдает, как падает один из плафонов и, не выдержав удара об пол, раскалывается, оставляя короткие царапины на ламинате. С особым упоением разрывает исписанные пока ещё неуверенным, крупным почерком тетради, методично кроша на мелкие кусочки каждый листик. Гремит стулом, раз за разом опрокидывая его на пол. К счастью, отец ушёл на работу и не может помешать. Не зная, куда бы выплеснуть бьющую через край энергию, но прекрасно понимая, что ему жизненно необходимо разрушить ещё хоть что-то, мальчишка безумным взглядом шарит по комнате, со злорадством восхищаясь причинёнными разрушениями. Комната выглядит просто ужасно, но для душевного успокоения этого явно не достаточно. Взгляд скользит по полу, стенам, полкам и вдруг замирает, заметив давно желанную цель.       И после того как со звоном разлетается ненавистная ваза, в душе вместе с ней разлетается на осколки ярость, рассыпается мелкой крошкой, отпускает так долго удерживаемое сознание, оставляя взамен лишь пустоту. Обессиленный эмоционально Адриан походит на тряпичную куклу, безвольную, потерявшую всякий интерес к чему бы то ни было, отрешившуюся от мира. Он послушно кивает, когда разъяренный Габриэль приказывает ему прибраться в комнате и в очередной раз наказывает, лишая сладкого на ужин. Не перечит, когда отец говорит, что отныне Адриан переходит на домашнее обучение. Не достает отца расспросами во время приёмов пищи, молча и неторопливо поглощая еду. Так и не поняв чувств друг друга, отец и сын продолжают отдаляться.       В шесть лет Маринетт лишается возможности говорить. Несмотря на усилия врачей, голос вернуть не удается, девочка остается немой. Видя тревогу и холодный, безотчётный ужас дочери перед наступающим учебным годом, мадам Чэн, решает забрать свою малышку из школы. Отец пытается помешать, старается уговорить жену отправить дочь в специальную школу, но каждый раз натыкается на испуганный взгляд огромных синих глаз. И каждый раз сдаётся, цедит сквозь зубы очередные: "Хорошо, обсудим потом," – аккуратно стирая большими пальцами дрожащие на пушистых ресницах слёзы. В конце концов, сопротивление мистера Дюпэна ломается, не выдерживает полного страха и боли взгляда дочери. Он устаёт вытирать её слёзки, под обречённо-болезненное осознание того, что его малышка снова плачет по его вине. И Маринетт, под молчаливым укором отца, переходит на домашнее обучение.       Лишать ребенка возможности общения с ровесниками по-прежнему кажется неправильным. Да, у неё есть друзья, хотя скорее знакомые, в социальных сетях. Да, она немного общается с детьми, во время еженедельной прогулки с родителями. Но постоянного общения, необходимого девочке её возраста, нет. Том Дюпэн уже давно не говорит жене про какие-либо специальные школы, вместо этого он дарит дочери на девятый день рождения толстый альбом и множество цветных карандашей. В разговоре с женой вновь звучит слово "школа", только уже в связке с прилагательным "художественная". Влюблённая в рисование Маринетт даёт обещание подумать. Лёд начинает таять.       Рисование становится для Маринетт настоящей отдушиной среди четырёх стен, в которых она заперла себя сама, среди вечных страхов, вцепившихся намертво. Бумага не требует слов, не даёт непрошенных советов. Бумага молча принимает приоткрытые ей частички души, переложенные в форму простенького детского рисунка. Вскоре альбома и карандаша становится мало, и внимательный папа дарит целые наборы красок: акварель, гуашь, даже акрил. И ещё больше альбомов. Папа не возражает, когда вместо бумаги под раздачу попадают стены детской комнаты, вместо этого в кратчайшие сроки заменяет розовые обои в цветочек на простые и гладкие белые. Счастливая девочка сразу же пускает в ход новые свои краски, стараясь использовать каждый доступный цвет. И приходит в полый восторг, когда Том Дюпэн появляется в дверях, с кисточкой, кажущейся слишком маленькой в его больших руках. Том Дюпэн, кажется, готов потакать любому желанию дочери, связанному с рисованием. Взамен просит лишь одну вещь, и та кажется сущей мелочью. Подумаешь, художественная школа. Утром следующего после совместной покраски стен дня, после недолгих раздумий, Маринетт подходит к отцу с зажатым в руке блокнотом, открытым на странице со старательно выведенным неловкой детской рукой единственным словом: "Да". Спустя три с лишним года Том и Сабин приходят к компромиссу.       В отличии от первого, второй крах происходит медленно. Если в первый раз мир просто рухнул, одним махом разбив землю под ногами, то сейчас опора подтачивается постепенно, пока Адриан не понимает, что вместо крепко фундамента стоит на крайне неустойчивом маленьком островке.       Всё начинается с Хлои. Однажды утром она, неестественно румяная и до странного тихая, подходит к Адриану с Нино и шепотом рассказывает о появившейся пару часов назад метке. Агресту кажется, будто он участвует в заговоре, целью которого, как минимум, является государственный переворот – настолько сильно девушка пытается секретничать. От этой мысли хочется хохотать до слёз, и смех уже клокочет в горле, просясь наружу, но недоумённые взгляды друзей заставляют перекрыть его кашлем.       – Но разве тебе не нравится Натаниэль? – Нино не собирается долго ходить вокруг да около, поэтому вопросом бьёт прямо в лоб.       – Я надеялась, что моим соулмейтом будет Адриан, – Хлоя не отступает и вешается блондину на шею, кажется, собираясь расплакаться.       Агрест сконфуженно чешет затылок, пытаясь придумать, как отцепиться от навязчивой девушки, как подтолкнуть её к судьбе. Взгляд сам вылавливает в толпе рыжую макушку Натаниэля, и хочется то ли спрятаться, дабы избежать неловкой встречи, то ли наоборот выйти к однокласснику и вручить ему Хлою. В прямом смысле передать из рук в руки. Адриан ощущает лёгкую дрожь в теле, но не сразу осознает, что дрожит не он. И где-то на краю сознания зарождается понимание: девушка просто-напросто боится. Боится сблизиться с новым человеком, боится потерять друга детства, боится, что метка означает не только появление соулмейта, но и переход к другой, взрослой жизни, которую она пока принять не готова. И вместе с этим на языке сами собой возникают единственно правильные слова:       – Не бойся, я всегда буду поддерживать тебя, ведь ты – моя лучшая подруга. Но Хлоя, сейчас тебе стоит поговорить с Натаниэлем, – шёпотом, чтобы успокоить, дать понять, что не одна. Тёплая улыбка, чтобы расслабить, вселить уверенность.       Цепкие пальцы разжимаются на его плечах, синие глаза светятся доверием: теперь из них ушли страх и тревога. Девушка согласно кивает и, послав парням самую искреннюю свою улыбку, лёгкой походкой убегает по коридору, её кудряшки пружинят при каждом шаге. Адриан смотрит ей в след и чувствует себя странно счастливым. В обеденный перерыв Хлоя с Натаниэлем сидят за одним столом, а по окончании уроков они вместе отправляются домой, и лицо девушки светится небывалой радостью всякий раз, когда парень, будто бы случайно, касается её руки.       Нино находит свою половинку через несколько месяцев. Как и Буржуа, ему не приходится далеко ходить: соулмейтом оказывается одноклассница, бойкая и веселая, вечная оптимистка Алья Сезер. Наблюдая, как лучший друг и его теперь уже девушка смеются, показывая друг другу метки, Адриан вдруг осознает, что из всего класса только он один остался без татуировки. Осознание прошибает холодом, отдаётся легкой дрожью в кончиках пальцев и жгучим желанием закричать. Но парень остается полностью спокоен, лишь незаметно для остальных разворачивает завернутые до локтя рукава рубашки.       – Неужели только я остался? – удивляется Адриан по пути домой, и хочется врезать себе за эту наигранность и фальш.       – Ну и что? – Нино, кажется, действительно принимает актерскую игру за чистую монету. А может, лишь делает вид: он всегда слишком хорошо угадывал эмоции Адриана. – Но если тебе станет легче, я могу никому об этом не говорить.       Подавленный Агрест способен только кивнуть.       – Хотя я уверен, – как ни в чём не бывало продолжает Ляиф, сменив серьезный тон на более непринужденный, – что твоя вторая половинка ещё всем нам фору даст. Наверняка такому как ты досталась самая особенная и милая девушка Парижа.       Смех в его голосе вызывает ответную улыбку, и хорошее настроение постепенно возвращается к Адриану. Вокруг шумят зелёной листвой величественные платаны, светит тёплое и яркое апрельское солнце, заряжая прохожих позитивом, в руках вафельный рожок с вкуснейшим в городе мороженым. И в этот миг кажется, будто всё вокруг и правда замечательно.       – Да, – эхом отзывается Адриан, мечтательно разглядывая зеленоватую воду Сены, – думаю, она очень милая.       Пока что хочется верить, что всё и в самом деле будет хорошо.       В четырнадцать лет осознать, что ты слишком сильно отличаешься от сверстников, достаточно сложно. Принять себя таким ещё сложнее. Растягивая губы в чересчур приторной улыбке, Адриан весело болтает с одноклассниками, вовсю обсуждающими своих соулмейтов. Кто-то уже нашел свою вторую половинку, кто-то отчаянно вглядывается в буквы на коже, видимо надеясь, что они в конце концов сложатся в карту. Агрест улыбается одними только губами, зелёные глаза остаются равнодушными и холодными. Нино понимающе молчит, никак не выдавая секрет лучшего друга, за что блондин премного благодарен. Он пока не готов к вопросам и сочувственным взглядам, которые достаточно долго преследовали отца после смерти мамы, которые слишком хорошо врезались в память. Пряча свою тайну под длинные рукава, Адриан начинает ненавидеть день, когда уговорил папу перевести его с домашнего обучения в этот дурацкий колледж.       В мире соулмейтов человек с чистым предплечьем выглядит до ужаса неправильно, чуждо. Он всячески пытается скрыть свою чистую кожу под одеждой, украшениями или татуировками. Но пустой, потерянный взгляд, который чаще всего и выдает таких вот одиноких людей, скрыть намного сложнее. Габриэлю Агресту это удается. И Адриан разрывается между ненавистью к отцу, и чувством восхищения его стойкостью. Небольшой крест в виде буквы "Х" словно перечёркивает всё написанное на коже ранее, впивается в руку тяжелым напоминанием: "Никаких слов и фраз сказано больше не будет". Намеренное игнорирование отцом этого символа кажется предательством по отношению к маме: он будто забыл её, будто сделал вид, что её никогда и не было в его жизни. Но волевой и решительный взгляд Габриэля вызывает у Адриана неподдельный восторг его мужественностью и внутренней силой. А также, помимо этого, рождается осознание, что его собственный взгляд с каждым днём становится всё более пустым.       Когда предплечье начинает покалывать, Маринетт, с кисточкой в одной руке и красками в другой, дописывает натюрморт. Понимание приходит не сразу: поначалу девушка отмахивается от непривычного и неприятного ощущения, полностью сосредотачиваясь на рисунке. Слабый, едва заметный зуд проходит быстро, оставшись практически без внимания. Но как только сквозь тоненькую ткань кофты начинают просвечивать тёмные буквы, как Маринетт покрывается мурашками. Не дожидаясь перемены, она несется в туалет, тут же забыв про все прочие дела. Сталкивается с кем-то в коридоре, но, слишком погружённая в свои мысли, даже не замечает этого. Да и промелькнувшая перед носом ярко-рыжая шевелюра наверняка ей просто померещилась. Дюпэн-Чэн закрывается в кабинке, но пару минут способна лишь прижиматься к прохладной дверце, пытаясь восстановить дыхание. Помимо воли щёки заливаются краской, когда девушка читает слова, сказанные кем-то незнакомым, но посвящённые ей: "Думаю, она очень милая". Хочется визжать от восторга, пуститься в пляс прямо посреди тесной туалетной комнаты. Хочется обнять весь мир, кричать и плакать от счастья. Девушка делает несколько глубоких вдохов, плещет в лицо холодной водой. Не помогает. Ничто не способно заглушить эту радость, доводящую до эйфории граничащей с обмороком. Пульс так сильно стучит в ушах, что заглушает звонок, объявляющий начало перемены.       Когда Маринетт, непомнящая себя от радости, на ватных ногах заваливается в класс, щёки по-прежнему слишком пунцовые, а тело терзает дрожь.       – Всё в порядке? Ты хорошо себя чувствуешь? – вопрос учительницы доносится до девушки словно через толщу воды, и только после него она замечает, что кисть в руках ходит ходуном и вот-вот испортит совсем немного не законченный натюрморт.       "Голова кружится," – немного кривовато пишет в блокноте Дюпэн-Чэн, и почти не врёт. Голова у нее и правда кружится, только это не болезнь, а наслаждение. На душе сейчас так легко, что непроизвольная улыбка сама собой появляется на лице.       За день фраза меняется несколько раз, и читая её, Маринетт неизменно краснеет. Будто тот далекий человек говорит все эти комплименты ей здесь и сейчас, в лицо. Слова: "Может, она похожа на мою маму," – поначалу вводят в ступор, а после просыпается страстное желание, грозящее перерасти в манию, узнать о своем избраннике больше. Карандаш словно сам собой двигается по бумаге, пока на листе не возникает портрет женщины со светлыми вьющимися волосами и голубыми глазами, в платье нежного персикового оттенка. Невероятно красивая, почти неземная. Маринетт почти на все сто уверена, что мама её соулмейта именно такая. А вот его лицо в голову не приходит.       "И кто же она? Модель, как и я?" – девушка смеётся этой фразе, но не забывает сделать заметку на полях. Её вторая половинка работает моделью, с ума сойти. Это одновременно страшно и волнительно. "Может, фотограф или художник?" – от слишком сильного кивания на последнем слове, голова начинает кружиться. "Почти," – отвечает она про себя, поглядывая на новенькую швейную машинку, красующуюся на столе: "Вообще-то, модельер".       Сегодняшний день можно смело отнести к лучшему дню всей жизни. О следующем такого точно сказать нельзя.       Уже переваливает за десять утра, когда Маринетт, влекомая аппетитными ароматами свежей выпечки, спускается вниз. Поцеловать в щёки обоих родителей, махнуть рукой вместо "Доброго утра", улыбнуться и тихонько уйти к себе завтракать. Маленький семейный ритуал, который не нарушался ни разу. Запах кофе сегодня особенно терпкий и приятный, щекочет ноздри, прогоняет сон. Круассан ещё более вкусный чем обычно. Да и солнце более яркое, освещает кривые парижские улицы, играет в листве деревьев, смеётся яркими бликами на стеклах. Маринетт вдыхает свежий воздух полной грудью и щурится то ли от света, то ли от блаженства, разливающегося по телу. И снова проверяет предплечье. Первым делом она сделала это, едва только проснулась. На бледной коже ярким контрастом выделяется: "Она лучше всех". Большего на сегодня не надо.       Соулмейт молчит до самого обеда, и девушка, успев привыкнуть к постоянному ощущению покалывания в предплечье, начинает скучать. В эти часы особенно остро чувствуется её оторванность от мира, от нормальных людей. Ведь он там занимается чем-то, может снимается у известного фотографа для модного журнала, может проводит время с друзьями. Когда пролетят выходные, он снова отправится на учёбу. Соулмейт продвигается вперёд, каждый день своей жизни он делает что-то интересное. Маринетт же однажды застряла в своей комнате, и теперь лишь движется по течению, не быстрее и не медленнее. Уже практически родное ощущение покалывания кожи выводит из ступора, вынуждая отложить скетчбук и прямо сейчас завернуть рукав блузки. Но после прочтения выведенных аккуратным почерком слов, сердце проваливается куда-то вниз, а в груди начинает разрастаться дыра, разбивая на осколки счастье. "Она всегда молчит, может, её и не существует вовсе".       Хочется крикнуть: "Я существую!" Хочется крикнуть: "Я тоже думаю, что ты лучше всех!" Но вместо крика в горле рождается саднящий кашель. Девушка уверяет себя, что ничего страшного не случилось, что слёзы на глазах появились от слишком яркого солнца. Выходит скверно. Именно теперь Маринетт в полной мере осмысливает свою неполноценность, именно теперь особенно сильно чувство, что для неё в этом мире нет места. Слёзы градом катятся по щекам, падая на блузку, джинсы и злосчастную надпись, прожигающую собой кожу.       Маринет давно привыкла к тишине. Так почему же сейчас она настолько оглушает?       Хлое восемнадцать лет, и по этому поводу устраивается самая грандиозная вечеринка из всех, что видели ученики лицея Франсуа-Дюпон. Естественно, Адриан идёт одним из первых в списке приглашённых. Естественно, каким бы сильным не было желание, он не может пропустить день рождения лучшей подруги, и нацепив одну из самых очаровательных своих улыбок, в назначенный срок стоит у дверей поместья Буржуа. С шикарным букетом цветов и завёрнутой в нежно-розовую упаковочную бумагу коробочкой, внутри которой простенький, но очень симпатичный браслет.       – Адриан! – девушка сегодня особенно сияет, и в ответ на её неподдельную радость, фальшивая маска на миг спадает.       – Поздравляю, – любимые белые тюльпаны и милая коробочка отправляются в руки счастливой именинницы. – Ты сегодня прекрасно выглядишь.       – Большое спасибо, цветы просто очаровательны, – Хлоя наклоняется к пышному букету, и лицо её при этом приобретает романтично-мечтательное выражение. – Я пойду пока поставлю их в вазу, а ты проходи к гостям, – девушка убегает в сторону кухни, не слыша брошенного вслед: "Хорошо".       Настроение мгновенно улетучивается. Вид танцующих, болтающих и смеющихся подростков угнетает ещё сильнее. Агрест отправляется было к водруженным вдоль стен столам, с целью найти алкоголь покрепче и хотя бы на час забыться, отключившись в пьяном притворном веселье, но толпа людей вокруг не дает осуществить задуманное. Разговаривать ни с кем не хочется, танцевать или проталкиваться к выпивке тоже, и Адриан остаётся подпирать стену у входа, надеясь разглядеть среди гостей Нино или хотя бы Алью. Музыка и разговоры оглушают, смех слишком громкий. Парню хочется исчезнуть, раствориться, слиться с этой самой стеной, около которой, кажется, он провел уже целую вечность. Хочется развернуться и уйти, броситься в тишину своей комнаты и там от тоски и безысходности выть, заглушая собственную беспомощность подушкой.       – А я тебя уже обыскался, – Агрест безумно рад видеть лучшего друга, который всегда появляется так вовремя и не даёт свалиться в отчаяние.       Нино протягивает стакан с холодным напитком, Адриан не сильно интересуется, что именно там налито и сколько в этом алкоголя. Выпивает залпом, каким-то чудом не разлив содержимое, краем сознания отмечая, как горло и желудок обжигает пламенем. Но дрожь, неистово колотящая тело, отпускает.       – Слишком жарко, – пожимает плечами парень, ловя на себе удивленный взгляд друга. – Еще есть?       Ляиф снова делает вид, что поверил. Ляиф уже не пытается бороться с вечной депрессией Адриана, не знает как. Но по-прежнему прикладывает все силы, чтобы помочь. Адриан бесконечно счастлив иметь такого друга, и бесконечно сожалеет, что причиняет столько проблем. Но остановиться уже не в силах. В данный момент парень хочет лишь напиться, до тошноты, до рвоты, до чёртова похмелья, что будет мучить весь следующий день. Зато не будет времени думать о несуществующем соулмейте, о собственной неполноценности, не будет времени тонуть в ненависти к самому себе. У столов с едой и напитками они натыкаются на хозяйку праздника, и пока Нино и Хлоя непринужденно болтают, Адриан незаметно вливает в себя ещё два стакана крепкого пунша. Голова начинает приятно кружится, а лицо и кончики пальцев немеют, теряя чувствительность. Можно, пока не отпустила псевдо-эйфория, даже потанцевать немного, дрыгая руками и ногами в такт, а после, конечно же, выпить ещё.       – Я видела недавнюю фотосессию, – Хлоя, обращаясь уже к нему, понижает голос до полушёпота, но даже льющаяся из динамиков громкая музыка не может его заглушить. – У тебя в самом деле нет второй половинки? – она смотрит удивлённо, и с той самой ненавистной жалостью. Ненавистной наравне с презрением, которым обычно одаривают окружающие, замечая чистое предплечье.       Адриан машинально отводит левую руку за спину, опускает взгляд, безуспешно пытаясь придумать более менее убедительную отмазку. Но мысль кружит в голове одна-единственная: "Хватит! Прекрати! Не надо об этом!"       – О чём ты говоришь, Хлоя? – Нино спасательным кругом врывается в поток паники, разгоняет охватившую парня тревогу уверенным голосом. Адриан не смотрит на друга, боится, что не сможет сдержать улыбки, что на корню убьёт всю ложь. А Ляиф тем временем продолжает, сочиняя на ходу. – Надпись на руке просто убрали при редактировании. В разгар фотосессии его родственная душа решила сказать о своей половинке кое-что нецензурное, но не останавливать ведь из-за этого всю работу? Поэтому фразочку пришлось стереть. Глупая история, – пожимает плечами Нино, складывая руки на груди.       Вызывающее душевный подъём действие алкоголя моментально сходит на нет, роняя парня в ещё более глубокую яму депрессии. Агрест пытается сказать хоть что-то, чтобы подтвердить слова друга, пытается хотя бы посмеяться, но смех получается вымученным, больше похожим на истерику, чем на искреннее веселье. Хлоя не успевает среагировать на ободряющую улыбку Нино и натужную гримасу Адриана: надо встречать очередного гостя. Адриану снова повезло.       Не дожидаясь возвращения виновницы торжества, Агрест бесцеремонно тянет друга к выходу. Пусть это эгоистично, пусть это по-детски, но с него достаточно этой вечеринки. Он больше не способен счастливо улыбаться и делать вид, будто всё в его жизни прекрасно, тут даже алкоголь бессилен.       – Знаешь, я устал от всего этого, – Адриан измученно опускается на скамейку, залезает прямо с ногами, поджимая их по-турецки. В парке пусто и безлюдно в такое время, из освещения только мутные желтые фонари. – Не хочу больше о ней говорить, не хочу тешить себя надеждой, что на самом деле у меня есть соулмейт, просто по какой-то непостижимой причине она не может со мной связаться. Пора уже закрыть эту тему раз и навсегда, пора признать, что её не существует. – Нино пытается было вставить слово в эту гневную тираду, успокоить друга, но не успевает. – Иначе почему она никогда не говорит обо мне?       Взгляд парня поднимается к ночному небу, безоблачному и густо-синему, почти чёрному, с тусклыми, блёклыми звездами, мигающими изредка. Пальцы сами собой зарываются в светлую шевелюру, сжимают и оттягивают её так сильно, будто собираются вырвать клок густых волос. И остановившись на полпути разжимаются бессильно.       – Наверное, я ей просто не нужен, – Адриан смаргивает выступившие на глазах слёзы.       Завернувшись в тёплую кофту словно в одеяло, Маринетт сидит на террасе, любуясь ночным небом и далёкими огнями ночного города. Она до ужаса боится подворачивать рукав и читать очередную проявившуюся на руке надпись. Ладони сильнее сжимаются вокруг кружки с тёплым какао, лишь бы отвлечься, занять чем-то руки и не совершить непроизвольное движение. Любопытство оказывается сильнее. Когда сказанная соулмейтом фраза предстаёт перед глазами, Маринетт ощущает непреодолимое желание вернуться в комнату, спрятаться в темноте и больше не читать ни одного слова на коже. Улица вдруг становится неприветливой и мрачной, уютная, хоть и прохладная ночь превращается в ледяную пустоту, и даже звёзды, радостно мигающие всего мгновение назад, кажутся бледными и холодно-равнодушными.       Комната встречает свою хозяйку тишиной, и та отдается в ушах монотонным, противным и действующим на нервы звоном. С плаката на стене улыбается прекрасный светловолосый Адриан Агрест, с той самой фотосессии, когда костюмеры решили нарядить его в футболку с короткими рукавом, демонстрируя миру пустые предплечья. В хорошие моменты девушка представляет, что её соулмейтом является именно Адриан, хоть это и кажется практически нереальным. Однако она, на всякий случай, подала заявление на стажировку в модном доме Агрест, и пока у неё весьма неплохие шансы. Но эти обычно утешающие мысли совершенно не успокаивают сегодня. В конце концов, это просто дурацкие детские мечты, фантазии, а обвинительные слова на коже вполне реальны, и напоминают о себе зудом. Оказавшись под защитой родных стен, Маринетт даёт волю слезам, не пытается даже сдерживать их, знает – бесполезно. "Прости," – кричит она безмолвно, беззвучно, осознавая, что не услышит.       "Прости, прости, прости," – молит она, в который раз смотря на надпись на предплечье. "Почему она никогда не говорит обо мне?" – спрашивает соулмейт, и написанные на коже слова подобно лезвию режут сердце. В голове рождается безумная идея. Ещё незамутнённая часть рассудка кричит, что всё бесполезно, что не стоит и пытаться, но порыв не остановить.       "Прости меня". Ручка царапает поверх обвинительной фразы, выкатывая наружу весь скопленный где-то в глубине сердца ужас. Дрожащая рука раз за разом обводит слова, написанные крупно, немного неровно, будто Маринетт желает, чтобы эти слова, впитавшись, достигли соулмейта. Тонкий стержень снова и снова впивается в покрасневшую кожу, и рядом с синим следом чернил появляются лёгкие ссадины. Но поверх брошенных в пустоту извинений проступают яркие чёрные буквы, складывающиеся в обидное до слёз: "Наверное, я ей просто не нужен".       – Ты видел новую стажёрку своего отца? – интересуется Нино, поджидая Адриана с фотосессии.       Тот качает головой, словно в кокон заворачиваясь в длинную рубашку. Снова для фото выбрали короткие рукава. Снова его будут поджидать неудобные вопросы, снова придется сочинять пропитанные фальшью глупые истории, в которые, как думается парню, с каждым разом верит всё меньше народу. Снова.       – Алья познакомилась с ней, когда брала интервью на последнем показе. Говорит, милая девушка, – между тем продолжает Ляиф, старательно игнорируя хмурый взгляд зелёных глаз, – только вот слишком стеснительная. Но талантливая безумно.       Агрест почти на все сто процентов уверен, что девчонка окажется очередной пустышкой, решившей воспользоваться возможностью и охмурить популярную модель, которому злая судьба не дала второй половинки. Такие обычно не задерживаются дольше чем на месяц. Но мнение своё парень выражает лишь мысленно, ведь его задача – красиво улыбаться на камеру, а не портить людям настроение. Так ответил папа на казалось бы невинную просьбу не выбирать больше для него открывающую руки одежду. Так повторяет себе сухим голосом парень каждый раз, когда хочется дать выход всем отрицательным эмоциям. Иногда помогает сдержаться.       – Послушай, ты можешь хотя бы немного пообщаться с ней? Алья рассказывала, что ей очень сложно влиться в коллектив, но вдруг получится найти общий язык с ровесником? – Адриан уже открывает рот, чтобы вежливо послать друга к чёрту, но тот смотрит таким просящим взглядом, что язык не поворачивается отказать.       – Хорошо.       В конце концов, это ведь просто разговор.       Выполняя просьбу, парень поднимается в офис отца, но помещение встречает его пустотой. Лишь молоденькая секретарша напоминает, что Габриэль Агрест и все остальные сейчас на совещании в связи с недавним выходом новой коллекции. Адриану тошно смотреть на её кокетливые хлопанья глазками и всевозможные ужимки. И тошно от того, что на руке её проступает надпись, а она строит глазки чужому человеку. При отсутствии соулмейта подобное пренебрежение собственным счастьем кажется бесконечно неправильным, глупым.       Распахнувшиеся двери отвлекают парня от воодушевленно щебечущей девицы, привлекая к себе всё внимание. Из кабинета выходят, оживленно переговариваясь, сплошь знакомые, ни одного нового лица. Она появляется последней. В отличие от остальных, так спешащих вернуться к работе, девушка идёт медленно, сжимает одной рукой два толстых скетчбука, другой поправляет узкую юбку. Адриан не может рассмотреть её лицо из-за опущенной вниз головы и длинной густой челки, спадающей на глаза, но ему безумно сильно хочется увидеть. Он непроизвольно делает шаг вперёд, не замечая, что откровенно пялится на незнакомку. Та, в свою очередь, ловит пристальный взгляд парня и, вздрогнув, опускает голову ещё ниже, буквально падает на своё рабочее место, спрятавшись за массивным столом, как за щитом. Адриан отмечает её красные щеки и дрожащие плечи, не оставляет без внимания и безуспешную попытку погрузиться в работу. Скетчбук соскальзывает со стола. От грохота девушка вновь дёргается, а парень в мгновение ока оказывается рядом с ней, готовый помочь.       – Я подниму, не волнуйся, – улыбается младший Агрест, и сам удивляется той теплоте, с которой произнёс банальную фразу.       Девушка едва заметно кивает головой, сосредоточенно рассматривая собственные ладони. Не поднимает взгляд, когда скетчбук с глухим стуком опускается рядом с пальцами. И по-прежнему не говорит ни слова, опять лишь кивает. Это начинает выводить из себя.       – А что, спасибо сказать слишком сложно? – Адриан чувствует закипающий внутри гнев, чувствует себя уязвлённым, но вместе с тем растерянным. Как вообще подступиться к этой девчонке?       Маринетт – имя парень прочитал на бейджике – аккуратно забирает скетчбук из-под ладони Агреста, молча открывает первую страницу. А когда поворачивает его к Адриану, тот чувствует, как из-под ног уходит земля, а злость мгновенно отступает, оставляя после себя лишь опустошённость и холод, вцепившийся в кончики пальцев. "Я не говорю, простите".       – Совсем? – голос предательски срывается, оставляя лишь дрожащий шёпот.       Девушка кивает и впервые поднимает голову, встречаясь с парнем взглядом. Большие синие глаза в сочетании с хрупким телосложением делают её похожей на фарфоровую куклу, которую хочется забрать и спрятать от посторонних. Краем глаза Агрест замечает замёрзшие на ресницах слёзы, и порывается было смахнуть их, но Маринетт в очередной раз опускает голову. Остаётся лишь ждать, пока она напишет что хотела на чистой странице.       Надпись повергает Адриана в шок, выбивая воздух из лёгких. "Ты мне нужен". Тяжело дыша он опирается на стол, наклоняясь совсем близко к всхлипывающей девушке. Хочется то ли закричать и ударить кулаком в стену, то ли прижать эту пугливую куколку к себе, то ли просто рассмеяться. Но сил не хватает даже спросить, что она имеет в виду. Парень только и может, что судорожно глотать ртом воздух.       Словно прочитав его мысли, Маринетт поднимает рукав пиджака, оголяя левую руку, и ошеломлённый Адриан читает собственные, сказанные давно, в полупьяном бреду, слова: "Наверное, я ей просто не нужен".       – Прости, – шепчет он, опускаясь на колени рядом с креслом. – О Боже, я ведь столько всего тебе наговорил. Я и подумать не мог.       В её объятиях тепло и уютно, как и представлялось, они дарят ощущение давно забытого покоя и блаженства. Рубашка на плече пропитывается горячими слезами, но теперь это не отчаяние, а искренняя радость. Адриан осторожно гладит Маринетт по спине, мысленно обещая себе сделать свою вторую половинку самой счастливой, обещая, никогда больше не давать ей хоть малейшего повода заплакать. А он уже счастлив, и без всяких надписей на коже.