В трёх словах

— Расслабься, Коннор, — от горячего шёпота Хэнка по телу проходит целая волна разнообразных импульсов. Люди, кажется, называют это ощущение мурашками. — Расслабься, — повторяет он настойчивее, — я же вижу, что ты по-прежнему пытаешься анализировать происходящее. — Простите, лейтенант, — живо откликается Коннор. — Этого больше не повторится. Он хочет встретиться с ним взглядом, чтобы заверить в правдивости своих слов, но повязка на глазах мешает это сделать. Система классифицирует состояние как беспокойствие; сам Коннор считает это предвкушением. — Повтори правила. — Чувствовать. Не анализировать. Быть кратким. — Для верности Коннор загибает пальцы. — Хорошо. С этой самой минуты Коннор разрешает полагаться себе лишь на оставшиеся органы чувств. Система пытается воззвать к его рассудительности и вновь построить защитную стену; её, впрочем, оказывается неожиданно легко разбить, и назойливый писк в голове смолкает. Лишённый возможности видеть, Коннор целиком обращается в слух. Из гостиной доносится неразборчивый бубнёж телевизора: там включён спортивный канал. Из приоткрытого в спальне окна слышна ночь: стрёкот сверчков, сильный шум ветра, от которого наверняка колышутся шторы, периодическое мяуканье бродячих котов. Коннор впервые слышит так много, однако всё это меркнет в сравнении с самым главным. Он жадно вслушивается в каждый неровный вдох-выдох Хэнка; он, чёрт возьми, готов присягнуть на Библии для андроидов, что знает его рваный пульс. Если бы он всё же мог анализировать, то сказал бы… — Ты готов? Коннор сглатывает. — Да. — Тогда открой рот. Он выполняет просьбу. — Не так широко, — судя по изменившейся интонации, Хэнк усмехается. Пока не так широко, вот что он не договаривает. Большой палец касается подбородка, скользит вверх, не задевая уголок губ, поглаживает щеку и задерживается на диоде над бровью. Коннор знает: это всего лишь деталь, от которой можно избавиться без какого бы то ни было вреда; деталь, больше не имеющая для них с Хэнком особого значения, однако реакция на прикосновение оказывается крайне неожиданной. Кончики пальцев на руках и ногах покалывает, и Коннор совершенно точно уверен, что не испытывал подобного ранее. Он ёрзает, пытаясь переключиться, отвести внимание от ощущения, которое не в силах распознать, хотя на сто процентов уверен, что всё в порядке, ведь рядом с Хэнком не может быть иначе. — Что ты чувствуешь? — Я… не совсем уверен, как это описать, — с запинкой отвечает Коннор. — Мне убрать руку? — Нет! Пожалуйста, продолжайте. — Уверен? Коннор, я не хочу доставлять тебе какие-либо неудобства. — Никаких неудобств, лейтенант. Это действительно ново для меня, но всё хорошо. Даю вам слово. Хэнк колеблется: Коннор почти уверен, что он сейчас поджимает губы и отводит взгляд в сторону. А может наоборот, критически смотрит на него. — Всё в порядке… Хэнк, — повторяет Коннор значительно мягче. Слова попадают в цель: при звуке собственного имени Андерсон шумно выдыхает и явно неконтролируемо давит на диод чуть сильнее. Странное покалывание перетекает в стопы и поднимается вплоть до самых икр. — Вытяни руки вперёд, — голос Хэнка становится жёстче, и Коннор подчиняется ему с радостью. Когда кисти обхватывает нечто плотное, он на мгновение теряется. Глаза под закрытыми веками бегают так быстро, словно ему снится тревожный сон, а робкие попытки просканировать материал ни к чему не приводят. Коннор почти уверен, что диод желтеет. — Хэнк?.. — неуверенно спрашивает он, понимая, что тот отстраняется. — Всё в порядке, — Хэнк возвращает его же слова. — Но сейчас мне требуются обе мои руки. А свои можешь опустить на кровать. Коннор слышит характерные звуки открывающихся крышек и колпачков, треск разрываемой плёнки и шелест фольги. Целый арсенал. Он ёрзает на кровати, чем вызывает ещё один смешок. — Какой нетерпеливый. — Полагаю, что моя выдержка всё же крепче вашей, лейтенант. Я делаю такой вывод, основываясь на… — Не-а. Никаких выводов и предположений, Коннор, — к губам прикасается указательный палец. Что нужно делать Коннору понятно без слов. Он медленно проходится кончиком языка по всему пальцу от основания до подушечки, а затем, как финальный аккорд, вбирает его в рот полностью и тут же выпускает. Анализ включается раньше, чем Коннор успевает осадить себя: густоватая, однородная консистенция, из компонентов отчётливо выделяются вода, глицерин, ароматизаторы… Стоп. — Сладко, — он облизывает губы, собирая остатки. — Нежно. Ягодно. Хэнк касается губ другим пальцем. С ним Коннор проделывает всё то же самое, но с большей тщательностью, рассчитывая задеть чувствительные точки и пошатнуть самообладание лейтенанта. — Сладко, — вновь повторяет Коннор. — Густо. Приторно. Хэнк одобрительно хмыкает. — Терпко. Сильно. Много, — выносит Коннор следующий вердикт. — Согласен, мне тоже не нравится, — Хэнк, не церемонясь, отбрасывает тюбик куда-то в сторону. Ещё одно прикосновение не заставляет себя долго ждать, и от него Коннор ненадолго теряется. Вкус отдаёт небольшой кислинкой, которая, однако, кажется более чем приятной. Коннор неприлично причмокивает, пытаясь не только распробовать, но и не нарушить правило. — Кисло, — наконец определяется он. — Ярко. Сочно. Можно… ещё? Коннор почти уверен, что их небольшой эксперимент подходит к концу, толком не начавшись. От дополнительной порции импульсы вновь прошивают тело, и Коннор запрокидывает голову в совершенно человеческом жесте, хватая ртом воздух. Ему, с одной стороны, хочется успокоиться, ведь наверняка Хэнк считает его поведение неприемлемым; с другой же, хочется, чтобы это никогда не прекращалось. — Видел бы ты себя сейчас, — Хэнк явно соображает быстрее и теперь намеренно издевается. Пальцы вновь невесомо скользят по диоду; в голове что-то оглушительно громко щёлкает. — Но я не вижу, — Коннор поворачивает голову на источник звука и улыбается уголком губ. — Опишите меня. — Чтоб тебя черти драли, — ругается Хэнк сквозь зубы. — Ты меня с ума сведёшь. — Это маловероятно, — его нестабильность доставляет Коннору ни с чем не сравнимое удовольствие, которое пока ещё удаётся маскировать спокойным голосом и хитрой улыбкой. — Так какой я, лейтенант? К его величайшему разочарованию Хэнк убирает руку. Кровать чуть скрипит, когда он встаёт с неё и, судя по звукам, опускается в кресло напротив. — Я прожил на свете побольше твоего, Коннор, и прекрасно понимаю, когда мной пытаются манипулировать, — он специально говорит небрежно. — Но так и быть, я не могу отказать в твоей просьбе. Коннор терпеливо ждёт продолжения. — Ты красивый, — начинает Хэнк. — У тебя прекрасное молодое тело, привлекательная внешность, располагающий голос. «Киберлайф» определённо в курсе моих предпочтений. Коннор слышит короткий вжик молнии и едва не срывается с места. Даже будучи девиантом он продолжает выполнять указания, хоть и по собственному желанию. Когда их вечер только начался, Хэнк настойчиво попросил его не двигаться. Оставаться недвижимым при таких обстоятельствах всё время Коннору, увы, не под силу, однако он не теряет надежды хоть как-то сдержать обещание. — Ты чувствительный, — судя по звукам ремень летит на пол. — Каждый раз, трахая тебя, я нахожу новые точки. Как и сегодня. В жизни не подумал бы, что эта штука в твоей голове способна на такие удивительные вещи. У Коннора отличная память и именно поэтому ему всё сложнее оставаться на месте. Тело реагирует на слова так же явно, как и на прикосновения: невозможно сохранить невозмутимость. «Красивый» откликается под рёбрами — там, где у людей бьётся настоящее, живое сердце. Его собственное, механическое, не может сбиться с ритма ни при каких обстоятельствах, однако Коннор более чем уверен, что миллисекундный сбой всё же случается. «Чувствительный» откликается яркими вспышками, каждую из которых можно остановить и просматривать бесчисленное количество раз. Вот Хэнк прижимает его к стене после неприлично долгой разлуки в несколько дней, едва только Коннор перешагивает порог дома. Сначала это просто крепкие объятия, но Хэнк никогда не ограничивается только ими. Он срывает с Коннора шапку и куртку, целует за ухом, мажет губами по линии челюсти и прикусывает кожу под подбородком. Меткой становится маленькое бледное пятнышко от смазавшейся голографической кожи. Вот Хэнк целует его на вечерней прогулке, пока Сумо резвится. Прижимает к фонарному столбу и дарит жаркие, многообещающие поцелуи, которые Коннор возвращает с удвоенной страстью… — Хэнк, пожалуйста… — Коннор не узнаёт свой голос: слишком высокий, слишком надломленный, слишком нетерпеливый. Он весь сейчас состоит из «слишком», сплошной оголённый нерв. — Ты потрясающий, — продолжает Хэнк значительно мягче. Он тоже не в порядке: запинается, дрожит. — Ты удивляешься и удивляешь, до сих пор кажешься одной большой загадкой, но я не теряю надежды когда-нибудь разгадать тебя. Это уже выходит за рамки игры, но Коннор совсем не против; наоборот. Он слышит, как Хэнк расправляется с одеждой и присоединяется к нему на кровати. Он тянется к нему всем телом, приподнимаясь, но тут же падает обратно, когда на грудь давит горячая ладонь. — Ещё не всё. Коннор слышит, как он берёт стакан; мгновение спустя нечто холодное прикасается к его щеке, и капля стекает на подбородок, срывается на грудь. Язык Хэнка следует за ней, погружая Коннора в игру контрастов: за ледяным прикосновением следует горячее. Хэнк обводит языком ореолу соска, водя кубиком льда по другому, спускается ниже, нарочно игнорируя прижатый к животу член Коннора. Поднимает его ногу, проходя льдом по внутренней стороне бедра, припечатывая холодный след горячим, влажным ртом. Борода щекочет и это совсем, окончательно невыносимо. Коннор понятия не имеет, куда деть руки, обтянутые перчатками из непонятного плотного материала, не представляет, что делать со своими не на шутку разбушевавшимися ощущениями и сбоящей системой. — Чуть не забыл. Дай руку. На этот раз Хэнк наносит гель на его пальцы, и Коннор не чувствует этого. Ноздри щекочет смутно знакомый аромат, и предвкушение, в самом начале свернувшееся клубком, начинает распускаться. Сомнение охватывает его лишь на долю секунды, но стоит лишь представить лицо Хэнка, как оно уходит. Он неспешно растирает субстанцию между всеми пальцами одной руки и так же медленно погружает указательный в рот. — Хотите услышать следующие три слова, лейтенант? — пришёл черёд Коннора менять интонацию. В голове зреет план. Он нарушает правила ещё до ответа. Кажется то, что он испытывает, люди называют стыдом, однако Коннор уверен, что Хэнк поймёт его мотивы. — Волнующе. Горячо. Насыщенно. Они меняются местами: теперь Хэнк лежит на спине, а Коннор ведёт. Повязка на глазах больше не помеха, к тому же так даже интересней. Он целиком полагается на слух и осязание, и они подсказывают, что терпение Хэнка практически висит на волоске. Коннор считывает быстрый пульс, ведёт пальцами в перчатке и прохладном геле вверх от запястья до локтя, задерживается на сгибе и улыбается, слыша очередное чертыхание. — Думаю, я тоже обнаружил новую точку, Хэнк, — говорит он учтиво и тут же поправляется: — Одну из точек. Хэнк не утруждает себя какими-либо замечаниями, его выдержке и впрямь можно позавидовать. Он зарывается пятернёй в волосы Коннора и бесцеремонно давит на голову, намекая, что есть вещи поважнее разговоров. Коннор в два счёта избавляется от мешающего им обоим белья. Он чувствует на себе прожигающий взгляд и снова хитро улыбается, выдавливая на свой язык немного геля. Рот обволакивает приятная освежающая прохлада, и Коннор, облизнув губы, наклоняется. Он считает себя способным учеником, ведь от одного движения языка по всей длине члена Хэнк протяжно стонет, и пальцы от мимолётной потери контроля сжимают волосы ещё сильнее. Коннор упирается ладонями по обе стороны от его бёдер, насаживается, полностью забирая член, утыкаясь носом в пах. Ему нравится принимать Хэнка глубоко, нравится ласкать языком гладкую кожу и выступающую венку, нравится необычная смесь вкусов во рту: сладость от лубриканта и солоноватость естественной смазки. — Вам нравится, лейтенант? — Коннор считает своим долгом поинтересоваться, отстраняясь, облизывая невозможно пошлый рот. Он знает, что Хэнк смотрит, тот не может не смотреть. — Мне больше нравится, когда ты занят делом, — Андерсон возвращает любезность. Он обхватывает член ладонью, ведёт по губам, толкается внутрь и давит Коннору на подбородок, безмолвно прося обхватить головку. Бёдра мелко дрожат, ему хочется отпустить себя и вбиваться в этот идеальный, послушный рот, кончить в него, добавив к тому многообразию вкусов, которое там уже творится, ещё один. Коннор посасывает одну лишь головку как мятный леденец, причмокивая, играясь языком с уздечкой — невероятно чувствительной точкой Хэнка, — и щёлочкой на головке, чувствуя, как с каждой секундой он подходит к краю всё ближе. Собственное возбуждение, о котором Коннор позволяет себе забыть, возвращается, и теперь система сбоит нещадно, выкручивая ощущения на максимум и заставляя тереться о постель. — Давай, Коннор, — Хэнк приподнимается, опираясь на локоть, чтобы другой рукой погладить щеку, обвести контур блестящих, растянутых вокруг члена губ. — Покажи, как ты умеешь. Коннор удваивает усилия; повязка на глазах намокает от слёз. Собственное возбуждение достигает немыслимого предела, и Коннор стонет, вибрирует горлом, втягивая щёки, выдаивая оргазм Хэнка капля за каплей, усердно работая языком. Ему нравится чувствовать, как напрягаются и каменеют ноги и живот, как Андерсон отпускает себя, царапая аккуратно постриженными ногтями его щеку, быстро и жёстко вскидывая бёдра. Они оба сейчас как оголённые нервы: Хэнк не скрывает своего удовольствия, и Коннор следует за ним. Перед его глазами сейчас пляшут искры, а тело, напряжённое как струна, не подчиняется разуму, живя отдельной жизнью. — Иди сюда, — просит Хэнк. Его голос удивительно тихий. Коннор послушно поднимается, их лица разделяет от силы пара дюймов. Хэнк вновь запускает руки ему в волосы — на этот раз с целью снять повязку. Шёлковая лента легко скользит вниз, и Коннор, осоловело моргнув, смотрит на Хэнка. Он раскрасневшийся, глаза блестят, влажные у корней чуть завиваются волосы, и пара капель пота блестит на виске. Коннор улыбается — просто, открыто; так, как научился благодаря ему. Хэнк ведёт пальцем по его нижней губе и возвращает улыбку. Им обоим надо принять душ, но сейчас, откровенно говоря, лень даже думать, не то, что двигаться. — Хэнк… — М? — Андерсон лениво приоткрывает один глаз. Даже в такой момент Коннор может сказать что угодно. — Мне понравился яблочный. — Только дай отдышаться.