Сирень

Они сидят на кухне у Вити. Окна открыты настежь и мелко-мелко накрапывает дождь. Федя в солнцезащитных очках, хоть и сейчас смысла в них нет никакого. Максимум — скрывать взгляд, но Виктор и так догадывается, что тот водит глазами по комнате, смущенно молча и, наверное, не зная, как начать разговор. Долговязый, совсем мальчишка. Кажется, чувствует, что предстоит напряженный разговор. Он только заканчивает школу, но нет в нем ни серьезности, ни ответственности. Витя вспоминает, каким был сам в его возрасте и горестно вздыхает. Оба они строили абстрактные, несвязуемые с жизнью планы, мечтали о хуете, которую сейчас и вспоминать неловко. Гевиксман может смотреть с высоты лишнего десятка лет, поучать и сварливо ворчать, воображая себя древним-древним стариком. Федька же, в ответ, только задорно улыбается, показывая кривоватые зубы. Насущные темы быстро уходят на второй план — Виктор думает, что если немного подождать, то он сможет подобрать нужные слова. Они пьют чай с купленными специально для Феди пряниками. Виктор думает, что сможет подобрать нужные слова, но не может выдавить ни слова, когда тощие коленки Феди уперлись в ляжки слишком сильно. За окном сирень цвела так сладко, что становилось дурно. Глупо, конечно. Так сложилось, так вышло, что у глуповатого и нерасторопного (по мнению сверстников), но скорее социально неловкого Федора, был друг. Сосед снизу, библиотекарь в школе, ну и ебучий собачник, с криминальным то ли прошлым, то ли настоящим. Неформалом он не выглядел, скорее зэком: расплывшиеся татушки и телосложение заставляли окрестных старушек подозрительно ворчать (правда, недолго: новый библиотекарь оказался человеком добрым, рабочим), ну а Федьку — уйти на подработку, чтобы заработать на тату. Так сложилось, что задушевных друзей в школе у Федора не было. Гик, книжно-игровой червь с вечными отсылками к пройденному и прочитанному и курящий ради эстетики — пидор пидором. Были приятели, были товарищи, но именно Друга с большой буквы он смог найти только в новом библиотекаре. Как-то неловко засиживаться допоздна у левого дядьки, придумывая для этого глупые предлоги. Обнимать его на прощание крепко-крепко, не желая, чтобы Виктор, хлопнув его по плечам, отстранился. И попросту думать не о Фаине, а про Витю. Ну, а Витя, кажется, не был против, хоть это и противоречило понятиям. А может, принимал это за дружеские знаки. Так вышло. Так вышло, что Виктор всю свою жизнь любил девушек. Он смотрел на Федьку грустно и как-то растерянно, не зная, как воспринимать то, что происходило в голове подростка. Оттолкнуть боялся. Подпускать ближе — боялся ещё больше. По-пидорски это как-то, не по-людски. Приязнь, уважение, дружба, но вряд ли Витя мог назвать это любовью. И вряд ли мог воспринимать чувства Феди как нечто, отличное от глубокой приязни, по неопытности и юношеской горячности, принятой за нечто большее. Отвратительно сладко пахнет сирень. Щеки у Феди красные, он невольно поджимает губы и, кажется, еле сдерживает комок в горле. Смотреть выше, в глаза, Виктор не может. Стыдно за разбитые детские мечты. Но иначе было бы стыдно перед самим собой. Пока на кухне стынет чай, Федька шуршит в коридоре. Собирается домой. Он, бледнея, выслушал все, что ему сказал Виктор. — Принял. Понял. — улыбается кривыми зубами и сваливает под ливень, забрав зонт Гевиксмана. Понял. На следующий день Федя уехал в Питер, поступать. И поступил, смог, справился. Больше о нем Виктор не слышал — потому что принципиально игнорировал все, связанное с ним, хоть и временами вспоминал с какой-то грустью. Ему тридцать. У него загубленная, по юношеской дурости, молодость; устройство, по родственному блату, на работу школьным библиотекарем; тоска и собаки. Феде двадцать четыре. У него все такая же наивная улыбка и горящий взгляд; оконченный педагогический и, к сожалению, возможно загубленная юность в этом маленьком посёлке городского типа. Он бесшумно приехал в конце августа, заселился в доме своей бабушки. И, не успев толком обустроиться, пришел. В руках у него какие-то сладости — к чаю. Но дверь ему открывает не Виктор, а девушка. «Красивая», — отрешенно отмечает Федя, смотря на ее рыжие кудри и горько надеясь, что это сестра или другая близкая родственница. Они сидят на кухне втроем, делятся новостями. Рассказывает, правда, только Федя, а Вите нечего. За пять лет у него не произошло ничего нового — только начинающийся алкоголизм, побежденный силой воли и нежеланием опускаться на дно. Появилась жена. А ты как, не нашел невесту еще? Федя улыбается и говорит, что учебой был занят, но смотрит грустно, как побитая хозяином собака. Не понимая, как же так. Новый учитель литературы даже в сентябрьскую жару ходит в рубашках с длинными рукавами — руки забиты ничего не значащими рисунками. Новый учитель литературы похож скорее на выпускника. Курит ради эстетики, собирает волосы в высокий хвост и залипает на библиотекаря, одновременно с этим всячески его избегая — пидор пидором, словом. Новый учитель литературы еле продержался первую четверть, а после уехал. Так сложилось. Так вышло. Где-то в воспоминаниях отвратительно пахла сирень, а Федька корил себя за все, что осталось в далеком прошлом. Принял.