Home video

— Мне нравится то, как ты двигаешься. В тебе всё же есть некая пластика, Рид. Очень красиво. Элайджа Камски умеет подстраивать случайности — пролитое почему-то именно Ричардом молоко, забытая им же важная вещь, за отсутствие которой он безжалостно накажет. Как и во все прошлые разы, Элайджа разыгрывает превосходный спектакль, которому поверили бы многие — он показал Ричарду недавно найденную видеокамеру, которую якобы покупал несколько лет назад и совсем о ней забыл. Она совершенно новенькая, с прилагающимся к ней оборудованием, чем-то чудесная и интригующая RK900. Вероятно, потому, что Элайджа улыбается, щёлкая кнопками и настраивая объектив. — Это довольно забавно, — произносит он, чуть усмехаясь. — Я очень люблю старые фильмы. Те, которые раньше снимали на плёнку, чёрно-белые, умеющие держать в напряжении до последнего. Видел такие? Ричард точно помнит, что что-то да видел — военную кинокартину, драму, комедию. Благодаря Элайдже, он знает такое слово как «клише» и может найти его без труда в любой выпускаемой ныне ленте. Ричарду этот разговор тогда показался странным, как будто к чему-то ведущим. Создатель ведь ничего не открывает о себе так просто. — Прими какую-нибудь чувственную позу, Гэвин. Застынь, представь, что время вдруг остановилось. Через неделю после обнаружения «неожиданной» находки Элайджа снимает их секс на ту самую камеру. Ричарда он не предупреждает, а девайс ставит на видное место, мигать красноватым огоньком так, что попросту невозможно его не заметить, да и не может быть по-другому, потому что Камски любит экспериментировать и заходить далеко, а ещё он любит не скрывать от жертвы её предстоящую участь. Той холодной зимней ночью Ричард стонет в подушку, распластавшись под горячим телом живого человека, и не сводит мутноватого взгляда с мерцающей алой точки невдалеке. Он не может заставить Элайджу прекратить не только по той причине, что любит его, но ещё и потому, что попросту не знает, как это сделать. Отказ создателю в чем-либо не прописан в его программе, и это пугает Ричарда — до нелепости послушного словам Камски и не знакомого с Гэвином Ричарда, который не был столь испорчен, который был лишён той свободы воли, какой обладает сейчас. Ничтожного, связанного по рукам и ногам Ричарда. Он влюблен в тело Гэвина — очень часто, конечно, тому достаются шутки о его растущей не по дням, а по часам заднице, но на то они и шутки, чтобы уметь их принимать. Гэвин умеет. С ругательствами и недовольством — но умеет. Даже курить бросает — только всё никак не справится с первым днём, срываясь под вечер и выкуривая сигарету, потому что об этом просит сам Ричард, ибо Гэвин без запаха табачного дыма — не Гэвин вовсе, а какая-то ничтожная подделка. А если уж записываешь домашнее видео, то всё должно быть настоящим. Голым и неприкрытым. Прямо как его тело. У Ричарда трясутся руки, будущее изображение на камере подрагивает, будет размытым и нечётким, но в этом винить себя предстоит только ему самому. — А знаешь, — срывается с его губ с горьким смешком, — я буду пересматривать это потом хоть сотню раз, кожаный ублюдок… Элайджа жмёт пальцем на кнопку зума — приближает и отдаляет, отдаляет и приближает, чем невольно вызывает у Ричарда странное негодование, смешанное с покорностью. Член ходит в глотку легко, потому что андроидам не нужно дышать и они не могут захлебнуться собственной слюной. Элайджа говорит, что у Ричарда язык сухой и шершавый, как у кошки. Его дрожащие в лёгком, захлестывающем безумии пальцы стискивают и без того оказавшиеся в беспорядке волосы, и Камски в какой-то миг совсем теряет контроль. Ричард старается послушно смотреть прямо в камеру, когда заканчивает с последними ласками — на лицо Элайджа кончает ему не впервые, и видно, как он всячески старается всякий раз сделать этот процесс непохожим на все предыдущие. Например, бьёт его по щеке. — Ричард… Всегда, — что бы он ни делал, как бы ни изощрялся, как бы ни просил и не требовал, — Гэвин шепчет в конце его имя. Так пошло и неуместно, как развязная девка — RK900 вспоминает, что это поведение Камски называл именно так. Ведёт себя как шлюха. Неправдоподобно. Должны быть чувства, должно быть возбуждение от самого нахождения рядом, должны лететь искры, чтобы старая видеозапись не была рассеянно удалена или заброшена неизвестно куда, на полку со сломанными часами. — Перестань, — шепчет Ричард. — Это не так должно выглядеть… Ему важно, чтобы это происходило иначе. Не так, как было с Элайджей — без сломанных пальцев, без выдранных волосков. Ричард любит Гэвина — грязно, по-своему, но любит, и его в шутку винит в своем программном сбое, хотя прекрасно знает, кого следует винить на самом деле. — Хватит, — Гэвин отстраняет его от себя, хмурясь и отводя взгляд от камеры. — Ты нихера мне не объясняешь, трахаешь и снимаешь это. Один раз — ладно, но… — Ты не понимаешь. Рид действительно не понимает, и ко всему прочему лжет — стоит у него всё так же твердо, когда Ричард нажимает на кнопку «начать запись». Снова и снова. Эти видео, целые десятки невыпущенных лент с домашней порнухой — удушением, связыванием, слизыванием чужих слёз, спермы с губ, мольбой о пощаде, изнасилованием. Гэвин на всё это соглашается — смеётся над Ричардом, называет его гребаным извращенцем, но подчиняется, стоит поманить пальцем. Так Ричард познает, что боль в сексе тоже может быть. Его щека, словно грубо оцарапанная, с содранной синтетической кожей, открывающей сероватую внутренность, действует на Элайджу лучше всяких ласк. На языке вновь чувствуется горьковато-сладкий привкус семени, и Ричард слизывает последние капли с головки, выполняя свой постоянный ритуал. — Это настолько приятно? — спрашивает он у создателя — негромко, чтобы не нарушать звенящей тишины в его ушах, во всем его обмякшем, на мгновение совсем потерявшем форму теле. Элайджа небрежен, когда получает своё — он не отвечает на вопросы, игнорирует, закрыв глаза. Даже не гладит там, где сам ударил — только нажимает на кнопку «завершить запись». Красный огонёк перестаёт мигать. Ричард теперь многое понимает из того, чего не понимал раньше, и чувствует гораздо больше, чем должен чувствовать робот, игравший секс-куклу для своего создателя. Его очередь вбиваться в податливое тело, держась за чужие подрагивающие бёдра одной только рукой, потому что во второй зажата видеокамера, фиксирующая, как извивается Гэвин, как он покорен, хоть и шепчет ругательства сквозь зубы — тогда Ричард тоже наклоняется прямо к его губам, направляет фокус прямо на лицо. На миг вместо Рида он видит Элайджу. Не только видит, казалось бы, но и трахает беспощадно, как сам создатель его этому научил, вложив в машину все свои желания. Тот Элайджа, которого надо ненавидеть, где-то глубоко в механическом, ненастоящем сердце ещё любим, и любим наравне с Гэвином, который стонет, ругается и переигрывает, молча и в который раз смиряясь с тем, что Ричард не отъебется, не отстанет, что он не удаляет даже неудавшиеся дубли и не рассказывает, зачем на самом деле ему всё это понадобилось. Камски словно беспощадно раздирает его изнутри, и хоть боли нет, но Ричард крепко жмурится и изображает, и пытается понять, что такое — боль. А боль — это память о том ударе по щеке. Память о будто срезанном куске кожи, о том, как дрожало от обиды и всё новых, непонятных эмоций тело; это вид Гэвина и жар его нутра, и его рука, тянущаяся к члену, и закусанные до крови губы — он не хочет шептать имя Ричарда, как Ричард когда-то шептал имя Камски. — Элайджа… Видеокамера разлетается на куски, брошенная на пол — достаточно дорогая, звенит стеклом и напоминает теперь искореженный кусок пластика, уничтоженный вот так одним простым движением. Под Гэвином мокрые простыни, и глаза у него вместе со щеками тоже мокрые, и неясно, отчего — Ричард сам к нему лезет, поворачивает к себе и собирает слезы губами, мелко подрагивая, кипя и плавясь от чужой беспомощности и растерянности. Во рту солоно, и оргазм как всегда сухой и бурный, заставляющий несколько раз намертво вжаться членом в истерзанные ягодицы, втиснув Гэвина в загаженную постель — настолько сильно, насколько это возможно. — Сукин сын… — слышит Ричард гневное и будто отдаленно ласковое, сломанным, охрипшим голосом произнесённое, и слизывает последнюю слезинку. Никаких больше чёрно-белых фильмов, никакого Бинга Кросби и никаких счастливых концов. Горящая лента порно-картинок съеживается, раздавленная беспощадно носком ботинка, и медленно задыхается, умирает. Ричард держит в руках Гэвина. Гэвина, а не Элайджу Камски. Этот кадр — последний.