в горле

во-первых, ронану не было поебать: какой-то уёбок, — конечно, он догадывался, какой именно, — раскрошил боковое стекло его тачки сраным кирпичом. во-вторых, ронану не было поебать: к глиняному изделию, повредившему его любимую игрушку, был примотан совершенно невообразимый и до невозможности колючий цветок. линч даже загуглил, существуют ли чёрные розы, — кстати, как это ни странно, да, существуют, — но больше всего его поразил далеко не данный факт. от растения веяло ужасом и волшебством — практически синонимами для тех, кто варился в мистическом котле большую часть своей жизни, — и почему-то это нагоняло дикую тоску. но бля. только не BMW. если бы кавински ошивался где-то поблизости, то ронан наверняка разъебал бы ему лицо, не раздумывая, как любители устриц, на скорость пожирающие моллюсков (как хорошо, что пищать они умеют только в байках). линч не ищет неприятности — они сами его находят. сами подносят зажженные спички к фитилю, сами подливают бензин в огонь, сами жмут на спусковой крючок, и у ронана ничего не остается. дверь его авто с грохотом — жалко, что одно окно уже вывалилось и шутка про разбитые стёкла теперь вряд ли зайдет, — захлопывается, а грязь под ногами прилипает к ботинкам. линч подходит со спины и кричит: — какого хуя?! красный — далеко не жёлтый, да и вообще: в его семье предпочтение отдавалось другим сказкам, — кирпич разбивается о холодную стену в паре метров от чёрной коротко подстриженной головы, а кавински даже не дёргается. — я тебя спрашиваю, эй! ронан захлёбывается в ярости — или ярость захлебывается в нём? — и подушечки пальцев белеют от силы, с которой линч сжимает чужое плечо, ободранное на одной из гонок. кавински медленно разворачивается, и парню вдруг становится тошно. однажды ронан проспорил и ему пришлось смотреть «свадебную вазу», так вот: даже от этого фильма не было так хуёво. кавински выплевывает цветок на грязную дистрофичную ладошку, и из-за яркой крови хрупкий бутон кажется ещё чернее. его зубы очерчены красным, а горло и язык разодраны. бля. лучше бы он расхуярил все стёкла BMW, украл ключи или разъебал тачку о фонарный столб, продал авто за полцены каким-нибудь аферистам или спалил на очередном фаер-шоу. ронан одёргивает руку, словно от кипятка или как минимум горячего пара, и отходит в сторону, не зная, как реагировать на немое признание. кровь стекает по подбородку пиромана, и взгляд линча рассеянно скользит за липкой каплей; сглотнуть получается с трудом. — зарастёт, — кавински, видимо, говорит об изодранной ротовой полости, — расслабься. свободная рука ныряет в карман и возвращается с кричащим перочинным ножом. ронан не успевает перехватить её — кавински вонзает острие во впалую щеку, и лезвие проходит внутрь кожи примерно на сантиметр. джозеф ждёт, пока чужие пальцы не перестанут держать его предплечье, и после вынимает оружие из раны. его лицо кажется более измученным и нездоровым, чем обычно, и грязный багряный след медленно сползает вниз. в какой-то момент смотреть на рану становится больно буквально физически. — это, — наркоман стоит с приоткрытым ртом, и его язык очерчивает контур уродливого кровоточащего отверстия изнутри, — всего лишь очередной побочный эффект. через мгновение рана начинает затягиваться, а лицо кавински в ту же секунду начинает преображаться. он становится похож то ли на религиозного фанатика, увидевшего персональное божество, то ли на человека, застывшего перед атомной бомбой, — разница в любом случае не так велика, как кажется. — у одного чувака, который как-то гонял с нами, нога отросла заново. как хвост у ящерицы, — кавински паршиво скалится, чтобы до линча наверняка дошло, что это пиздеж (для джозефа — извращенная форма флирта, только тссс). — но, когда его тачку сплющило, как консервную банку, регенерировать было в принципе нечему. он типа дрочил в этот момент на переднем сиденье. бум. ронан помнил, как его хуёвило, когда он подцепил это дерьмо. как плоть, рассечённая до кости, срасталась буквально на глазах, вызывая при этом адские, ни с чем не сравнимые боли. как гэнси вёз его в больницу, приговаривая, что всё обязательно будет хорошо. и как ронан так и не смог ему признаться в собственной отбитости, прежде чем лечь под нож и навсегда лишиться важной частички своего «я». как он смотрел в глаза гэнси и не чувствовал ничего, кроме дружеской, братской привязанности и любви. если бы у линча осталось хоть что-то от того, что было тогда, то он наверняка бы жалел о содеянном. и, возможно, навсегда проебал бы гэнси. на лице кавински не остается и следа от прокола, и от осознания нелепой истины хочется плакать. сначала любовь не позволяет тебе отбросить раньше времени коньки, а потом сама же и добивает, как добрый фермер, с заботой выращивающий молодняк, чтобы после пустить животных на убой. этот утырок сам себя уничтожил, никто в этом не виноват, ведь так? ронан знает, что кавински рано или поздно сгорит, но, если он отвезёт торчка в больницу, это случится в разы быстрее. вот же прикол. линч неуверенно касается его ладони, и шипы наконец-то перестают драть больное горло. кавински подходит ближе, и, почти касаясь губами чужого уха, ронан шепчет: — так какого хуя ты разъебал мою тачку? только в этот раз он действительно не собирался никого калечить.