Когда Марк впервые встречает Донхёка, его глаза чуть ли не светятся, а сам он, можно сказать, задыхается от появившейся симпатии. Донхёк само воплощение романтической мечты Марка, наверное, с детства, в которой он преследовал хорошенькую девушку, ростом на палец ниже его, с мягкими волосами и заразительной улыбкой. Пускай его новый сосед не особо подходил под описание одного из пунктов, Марка распирало от подавленной глупой улыбки и паники, граничащей с восторгом. До определенного момента.
Заговорить с Донхёком Марк хотел очень сильно, и даже вопреки своей боязни новых знакомств и людей в его жизни, проявил инициативу первым. Он через себя тогда выдал смущенное привет, на что Донхёк лишь мило улыбнулся и ответил тем же. Счастью не было предела ни в каком из значений, и Марк, довольный собой, хвалил себя за несорванный голос и более менее уверенное звучание. Даже лучше, чем ожидалось.
В тот раз Донхёк и правда смутился, давя в себе смешанные чувства к новому соседу. Но, сказать честно, Донхёк от природы не умел быть стеснительным и зажатым, и если у него что-то вертелось на языке — он обязательно бы это ляпнул.
Тогда Марку пришлось в первый раз столкнуться с тем Донхёком, которого ему еще предстояло узнать, когда Ли попросил поменяться с младшим местами. Донхёк и глазом не моргнул, втыкаясь в очередную игру на его перегруженном стрелялками телефоне. Марк подумал, что его просто не услышали и повторил громче, но уже не так смело, и у Донхёка, который типа продул уровень из-за Марка и его странных просьб, кинул на него взгляд полного раздражения и выдал:
— Хер с два.
И отворачивается к стене, загружая уровень по новой.
Наверное, он не хотел быть столь грубым, каким мог показаться сразу после этих слов, но Донхёку и правда было жалко зашакаленного уровня, который он продул, и далеко не по вине Марка.
Вот наверное с того момента весь его образ невинного на первый взгляд мальчика испарился в воздухе. А стоило Марку получше узнать Донхёка — понял, что отныне больше не будет так лажать, доверяя первым впечатлениям о людях.
Их дни совместной жизни сопровождались постоянными тёрками, и каждый пытался насолить побольше и побольнее. Марк сначала и не знал, как реагировать на присутствие младшего рядом, будь он в комнате, на кухне за поеданием еды быстрого приготовления (просто никто из них не умел готовить) или по случайности в ванной — старший до предела напрягался и терял дар речи, когда Донхёк едко брошенными фразами в сторону Минхёна провоцировал. Но позже всё как-то потеряло особую важность шугаться младшего, и Марк забил на банальную черту новоиспеченных соседей и возможных дальнейших дружеских отношений, отвечая Донхёку добром на добро. А Донхёк в свою очередь не переставал тянуть хамскую лыбу.
И если Марк никогда бы не подумал, что когда-то по-настоящему будет кого-то ненавидеть — Донхёка все устраивало. Марк оказался острым на язык, хоть по началу и вел себя, как какой-то параноик с хроническим молчанием, и вообще делал он это с каким-то очарованием, стараясь не упустить возможность укусить младшего побольнее. И Донхёк, не переставая улыбаться, думал:
Неужели все они в Канаде там такие забавные и милые?
***
Марк пришел достаточно поздно, и не особо церемонясь с ключом и верхней одеждой, бросает их куда-то в темноту прихожей с характерным грохотом. В любой другой день он бы, возможно, никогда так не сделал, стараясь не отвлекать Донхёка, если тот, скорее всего, сидит за учебой или же не разбудить, если это ночь. Да, обычно, его действительно парили такие вещи, хоть и, мягко сказать, друг друга они недолюбливали. Просто несмотря на всю эту язвительность, младший всё же впал Марку в сердце, и когда тот рот не открывал, Марк на минутку задумывался о том, какой Донхёк всё-таки домашний и привычный за всеми этими стопками учебников вокруг него. Но Марк попросту был сегодня не в настроении придавать значение своим действиям, потому что именно сегодня он был немного подвыпившим.
И чуть-чуть брошенным.
Марку просто хочется завалиться на любую мягкую поверхность и привести свои мысли в порядок, убрать с себя грязь, но он даже не думает, как кстати бы сейчас пришелся теплый душ, и направляется в их комнату, где всё от фаворитных виниловых пластинок Донхёка до его чехла от гитары пропахло чипсами и вишневой пепси, в то время, как в ванной стоят ароматические свечи с успокаивающим запахом апельсинового дерева.
Донхёк быстро кидает взгляд на Марка, смотрит каким-то нечитаемым взглядом, разглядывая своего соседа, и улавливает еще свежий запах алкоголя, который на дух не переносит. При этом выглядит слишком расслабленно (старается выглядеть), листая ленту инстаграма, как смог разглядеть Марк, и ему даже обидно слегка становится, что Донхёку плевать на то, почему старший пришёл так поздно, да и на Марка в целом. И загоны на свой счет набирают мировую актуальность, потому что даже спустя столько времени их отношения всё еще, как у кошки с собакой, а их улучшению он никак не способствовал.
У Марка только сильнее голова начинает болеть при виде такого спокойно-умиротворенного вида младшего.
— Фу, ебать, ты воняешь, — подает голос Донхёк и наигранно морщится, не скрывая улыбки, четко чувствуя, как медленно заводится Марк с любого его слова. Донхёк — ценитель великого шоу, а инстинкт самосохранения у него и так вышибло давно, как и умение нормально заводить разговор.
— Иди нахуй, Донхёк. Просто иди нахуй, — Марк даже не смотрит в ту сторону (ну только, если боковым зрением), где валяется Донхёк в коротких шортах и только что после душа. Он идет прямо на кровать и грузом в три громаднейших мешка картошки рушится на горизонтальную поверхность лицом вниз, желая поскорее вырубить себя и мысли в своей голове, а также забыть о последнем часе. Желательно навсегда.
Но Донхёк не унимается. Он видит и чувствует, как хищник, то, какой Марк сегодня особенно без настроения. Что-то случилось, Донхёку конечно не обязательно знать что, но, черт возьми, ему и правда хочется довести Марка сегодня сильнее обычного. Ну, а он, в принципе, понимает, что и стараться не придется, ведь Марк и так на пределе.
— Ну ты реально воняешь, может сходишь в душ, пока я не сдох. Пожалуйста.
— Донхёк, давай в другой раз попрактикуешь на мне свой плоский юмор. Я и так ненавижу свою жизнь, — звучит это и правда жалко. Марк — жалкий, и ему нужен отдых от себя и своих проблем, а Донхёк здесь, честно сказать, всё только усугубляет.
Донхёк с минуту раздумывает над словами Марка. Он еще с порога заметил то, каким разбитым и хмурым был старший. И Донхёку было прекрасно известно (всё виной их совместное сожительство), то как Марк плохо умел скрывать свои эмоции, и у него буквально на лице отражалось то, как хреново он мог провести свой день.
— Можешь поплакаться мне, если у тебя что-то случилось, — задумчиво предлагает Донхёк.
— Ты издеваешься что ли?
— Да нет, я серьезно, — Донхёк блокирует телефон, показывая этим всю свою готовность слушать приближающийся словесный понос Марка, и тем самым заставляет старшего удивленно уставиться на него. А удивляться тут есть чему, потому что это что-то новенькое и явно не в стиле Донхёка (хотя откуда Марку знать), а старший ненавидит перемены и мысль о том, что его пульс начинает учащаться от подобного предложения — тоже.
Марка это добивает, и он безжизненно стонет, раз думает, что и правда собирается рассказать об этом.
Донхёку. Который что-то из двух: либо поугарает, либо лицо его искривится в сомнительной на счет сочувствия улыбке и таком же сомнительном
да не кисни, всё оки будет. Хотя на самом деле, вариантов очень много, и Марк вряд ли может представить хотя бы половину из них. Поэтому старшему даже самому интересно, что на этот раз выкинет это чудо.
Он жуёт губу и пытается собрать все свои мысли в одну аккуратненькую кучку. Но вместо этого, все они превращаются в одно жалкое предложение о подтверждении своего ничтожества из двух простых слов, которые, наверное, лучше всего объяснят его состояние.
— Меня бросили.
Лицо Донхёка не меняет выражение какое-то время, и Марка начинают смущать собственные слова. О Господи, он звучит так же жалко, как и выглядит.
Донхёк раздумывает над чужим признанием, отводит взгляд и, наверное, придумывает, что сказать. Пока младший и правда ведет важный мыслительный процесс у себя в голове, Марк пользуется случаем и рассматривает Донхёка, хоть и понимает, что это его только возвращает к тому времени, когда младший своей улыбкой останавливал Марку сердце.
Хотя, собственно, что изменилось? И, черт, он действительно велся на это, но улыбка у Донхёка и правда ангельская.
Отрицать это будет, наверное, глупо, но Марк всё ещё забывается во всем, что связанно с младшим.
— Я думал, ты гей, — серьёзно и без единого намека на шутку слегка хрипит Донхёк, и после прочищает горло.
Марк уже не знает, как на такое реагировать и останавливается на варианте удивиться-ещё-сильнее, от которого ему уже больно выгибать правую бровь. Отчасти Донхёк прав, но Марк никогда прежде за собой не замечал, что бы он западал на парней — младший же гребанное исключение — и не гей он, а би. Но Донхёку знать об этом не обязательно.
Марк плюхается в подушку, пытаясь скрыть растерянность. Но на этом мир не рушится, а он всё ещё участвует в этом смущающем диалоге, и от него по-прежнему ждут каких-то объяснений.
— Мне нравятся девушки, — Марк, конечно же, не договаривает часть правды, и будто оправдывается не только перед младшим, но и перед самим собой, потому что,
серьезно, Донхёку знать не обязательно, и это пока единственная отмазка, которая всё ещё может спасти его жопу от полного разоблачения.
На него тупят взгляд полный иронии, покашливанием без слов отрицают все сказанное Марком раннее, и старшему самому начинает казаться, будто он сказанул что-то бредовое и
лишнее в их разговоре.
— Все геи так говорят, — тихо ржет младший и перекатывается на бок, чтобы видеть лицо Марка, которое, кстати, не видит, потому что тот все еще не способен отодрать его от подушки.
— И что, мне теперь говорить «мне нравятся парни», и это будет означать «мне нравятся девушки»? — бубнит старший, сильнее вдавливая руками подушку в своей лицо, и в его же интересах случайно задохнуться.
— Нет, это будет означать «мне нравятся парни».
— Что за бред? — недоумевает Марк, закатывая глаза. С него Донхёк уже в открытую ржет и даже не подозревает, что этим заставил старшего серьезно задуматься над его словами.
Донхёк прыскает в кулах и чувствует, как по телу распространяется уют от такого Марка с его отсутствием смекалки и милой привычкой зависать с дебильной рожей, пока он над чем-то думает. Но Донхёку не нравится то, как бьется его сердце, а бьется оно как раз то ли слишком быстро и гулко, то ли вообще без всяких признаков жизни — то есть, Донхёк его вообще не чувствует. Но он продолжает вести и контролировать этот разговор в нужное ему русло, пока Марк сам не заметит, куда катится их беседа.
— Ну ладно, давай проверим, — хмыкает младший, подпирая голову рукой, и смотрит куда-то вверх-влево, и Марк уже знает,
что-
— У меня есть тест для тебя. Он состоит из вопросов, на которые ты должен отвечать честно, — последнее слово Донхёк выделяет по слогам и возвращает взгляд к Марку, который шумно сглатывая, соглашается плавным кивком.
Донхёк воспринимает это как хороший знак и отнимает парочку секунд на то, чтобы придумать самые
двусмысленные вопросы, а когда находит у себя в голове нужные слова, хихикает, потому что Марку не отвертеться и сухим выйти из воды тоже не получится.
— Первый вопрос: я люблю целовать папу больше, чем маму.
— Ммм, одинаково?
— Окей, следующий. Мне нравятся члены.
— О господи, Донхёк, что за нахуй?
Было бы у Марка чем подавиться — он бы непременно это сделал, а пока его возможностей хватает только на этот вопрос и закатывание глаз.
Донхёк маниакально ржёт, хлопая рукой по постели под влиянием очередного приступа смеха, а когда замечает, что он единственный кому смешно, а у Марка, собственно, самое сконфуженное лицо, которое когда-либо видел Донхёк, вытирает подступившие слезинки и пускает на выдохе успокаивающее
фуух.
— Ладно, прости, думаю, ты не был готов к этому.
— Если твой тест состоит только из извращенских вопросов, то я не играю, — Марк вытягивает из-под себя подушку и бросает в младшего со всем негодованием, что он сейчас питает в себе. Но самое глупое то, что Марк даже не пытается остановить Донхёка, потому что его заинтриговала сама идея с этим гребанным тестом. И вообще, кто виноват в том, что он так не кстати любит отвечать на вопросы, проходить всякие анкеты, пока те естественно не переходят границы дозволенного, а в средней школе вообще всегда был тем, кто восторженно смотрел на учителя с нетерпением, пока тот со скоростью черепахи ходил по рядам и раздавал листочки. И да, для Марка даже последний вопрос еще не граница, раз он идет на поводу у младшего с его дурацкой игрой.
— Подожди-подожди, это важно. На кону стоит твоя сексуальная ориентация. Мы не можем игнорировать это, Марк.
Над следующим вопросом Донхёк думает немного дольше, но даже эти семь или чуть больше секунд остро чувствуются для Марка, и он улавливает, как с каждым вопросом в
слегка пьяную голову ударяет азарт.
— Окей, решающий вопрос. Я никогда не хотел поцеловать парня.
Донхёк сознательно задает такие провоцирующие вопросы и старается поддерживать зрительный контакт, проникновенно заглядывая в глаза. Это для того, чтобы знать, что Марк, застигнутый врасплох, не сможет соврать.
— Сейчас хочу.
Марк отдает себе отчет в том, что этот дешевый пикап вряд ли бы прокатил с Донхёком, и тот, скорее всего, вот прям как сейчас, будет смотреть на него с недоверием, но-
Младший немного давится воздухом, но быстро берет себя в руки и выглядит невозмутимо-спокойно как всегда. А Марк считает младшего супер человеком или на крайний случай просто тупым, потому что намёк уже даже какой-то не намёк — слишком очевидный.
— Так и знал, что ты педик.
— Что ты…
Донхёк настигает Марка первым и целует слишком осторожно, боясь быть отвергнутым, потому что не уверен в том, что понял правильно. Ему теперь, когда отступить ещё не поздно, кажется, будто он всё напутал, а эта жизнь просто официально слита, потому что ему никак не отвечают. Но Донхёк все же пытает надежду, ведь и не отталкивают.
Он сминает губы сильнее, и Марк без каких-либо сопротивлений послушно приоткрывает рот, сжимая пальцами чужое худощавое плечо.
Донхёк не знает чему верить, он даже не думал, какая может последовать реакция у старшего, но решает, что-то, как сильно ему давят коленом между ног и сбитое дыхание Марка прямо ему в лицо, должно означать, что Донхёк движется в правильном направлении, ведь так?
Но даже в силу своей взволнованности, он штурмует Марка уже более напористо и кладет ему руку на колено, чтобы тот его опустил, норовясь сесть ему на бедра. Потому что почему бы и нет. Он слишком долго терпел, и желание сделать это уже давно давит удручающим грузом.
Марк не может перевести дух, начинает нервничать от собственной тормознутости, дыхание бешено спирает, а он буквально задыхается, пока его целуют неуклонно, и он так и не соображает ответить, потому что в голове конкретный сбой системы, а его язык больно кусают, и это болезненно-приятное ощущение единственное, что приземляет его. А когда младший резко дергает его колено и уже на полпути, чтобы забраться на его кровать, Марк разрывает поцелуй, и переместив руку на чужую грудь, хватает воздух ртом, потому что всё это так неожиданно, и он, если честно, не знал, что Донхёк даже в этом плане такой шустрый и напористый. Это бьёт Марка ниже пояса, потому что его гордость бесстыдно задета Донхёком и его новооткрытым умением сделать так, чтобы у Марка там всё заметно напряглось от одного лишь их корявого поцелуя.
Но Донхёк, не ожидавший, что его всё-таки оттолкнут, смотрит так растерянно с толикой обиды, готов уже отпрянуть и сбежать, потому что ему так же страшно, и никакой он не напористый, когда дело доходит до такого. Просто зная Марка и его дубоватость, Донхёк не стал отступать, даже когда ему не ответили, но сейчас он не может понять, почему на него смотрят так тяжело, и немного дергается, когда Марк хватает его за футболку.
Донхёку кажется, будто его сейчас ударят и не будет у него больше соседа, но Марк резко тянет на себя, вынуждая почти упасть на него, и сам целует. Сначала почти невесомо, а потом, когда входит во вкус, неуверенно толкается языком в рот.
Сам же Марк уже не ведает, что делает и не ответственен за дальнейшие действия, потому за те несколько секунд озадаченного взгляда младшего понимает, что испугаться самому и дать Донхёку неправильно понять его — будет дорого ему стоить. Поэтому вариант «притянуть младшего обратно и, не теряя ни секунды, ответить на поцелуй так, чтобы Донхёка собственное тело не держало» кажется хорошей перспективой.
Первую минуту Донхёк всё же теряется, но быстро подхватывает и превращает это в какое-то соревнование, на что Марк кусает нижнюю, а потом верхнюю губу младшего, понимая, что в будущем будет бешено дрочить на сию картину младшего с ранками на губах от его зубов. Донхёку остается только на это возбужденно хрипеть и шипеть, когда Марк уже не особо деликатничает и делает за соседа то, что он задумывал сделать раньше, а именно сжимает в руках мягкую кожу на ягодицах и рывком сажает на свои бедра.
Младшему сложно контролировать себя в целом, но он старается сохранять ровное дыхание, даже сидя на Марке и, простите, его члене. Донхёк закатывает глаза от каждой малейшей фрикции с чужой плотью и закусывает и так воспалённые губы сильнее, смотря на то, какой Марк возбужденно-напряженный и, конечно же, красивый, от чего ужасно хочется не пойми что сделать. Просто чувства слишком сильно врезаются во все слабые места Донхёка, и он теряется, не понимая почему его так ведёт от всей сложившейся ситуации.
Марк от каждого такого
случайного задевания его возбуждения мычит от безысходности и готов поменять Донхёка с ним местами, но держится, боясь сорваться, потому что его сейчас очевидно провоцируют, но Марк,
к сожалению, всё ещё в уме, чтобы не вести себя как животное, и бросаться на младшего, как на кусок мяса. Хотя это как раз то, чего хочет Марк последние минут пять, но мужественно держит себя в руках.
Когда Донхёк идет в нападение, довольно облизываясь, проходится задом вниз, чтобы удобно усесться между ног, Марк понимает, что всё, вашу мать, ебанный пиздец. Они так не договаривались, и если Донхёка не остановить сейчас, потом этого сделать будет невозможно, и Марк не уверен, что захочет.
— Может не надо?
— Ему отсасывать будут, а он еще и против?
Старший чувствует, как серьезно настроен Донхёк, но даже при собственном желании, его всё еще что-то ограничивает и не пускает. Он, конечно, хочет этого не меньше младшего, но что если Донхёку не понравится и он будет жалеть. Если так и будет, Марк больше не сможет находиться с ним в одном помещении, как минимум, и- забудьте об этом, он пиздец как не хочет останавливать младшего, потому что в штанах болезненно дергается от внезапно появившихся картинок перед глазами, когда Донхёк буквально упирается собственным задом в бортик кровати, а его лицо находится где-то в районе маркового живота и паха.
Марк тяжело охает, когда Донхёк своими ладонями вдавливает его бедра в кровать и выглядит ужасно бессовестно, потому что наперед знает, что и сил, и желания остановить это безумие у него не найдётся. И Донхёк не прогадывает, потому что Марк застывает в ожидании, смотря на Донхёка между его ног с плохо скрываемым интересом и, кажется, смиряется со своей участью.
— Господи, если ты собираешься это сделать — я переезжаю.
Марка по лицу сейчас бьет бред, и он закрывает руками глаза, лишь бы не видеть всё это, но даже так, он, противореча себе, заглядывает на младшего сквозь просвет между костлявыми пальцами. И не может поверить, но прекрасно почувствовать, как ему пытаются рваными движениями снять штаны. Сердце пропускает восемь ударов за раз, потому что у Донхёка получается сделать это одним рывком прямо до колен.
Между ними затягивается молчание, потому что один дурак сам не знает, что творит, но хочет, а второй прекрасно осознаёт весь пиздец ситуации и тоже хочет. Донхёк тянется пальцами к очерченному тканью члену, а когда еле дотрагивается, слышит разрывающий тишину стон, и былая нервность снова заседает в нем, а дрожащие ладони выдают его с головой.
Марк прекрасно видит это и понимает, что младший определенно делает подобные вещи в первый раз, и как бы там ни было — это то, чего они хотят, но не то, что они пока должны сделать, потому что никто даже морально не был подготовлен к тому, что может произойти между ними в ближайшем будущем. И он старается дать понять это Донхёку, но тот неотступно лезет руками Марку в трусы.
Старший реагирует матом моментально и рефлекторно сводит колени, чуть ли не ударяя Донхёка в солнечное сплетение. Чего-чего, а руки Донхёка на его члене, это более чем приятно и крышесносно, и у Марка паника. Его тело реагирует слишком бурно даже на такую мелочь, и от Донхёка это не остается незамеченным. Он скалится очень довольно и, скорее всего, хвалит себя за хорошую работу, думает Марк.
У Донхёка опыта ноль, поэтому он напрягает память, чтобы вспомнить какие-то кадры с минетом из порно. И да, смотрел он его последний раз, наверное, в старшей школе, если не в средней. Что ж, импровизация — старый добрый друг. Фантазии у Донхёка точно по-круче будут, чем в том скучном порно. От этого, конечно, невероятно стыдно, и щеки горят слишком яро.
Живот ужасно скручивает, и пальцы на ногах поджимаются от нетерпения, потому что Марку смотрят в глаза, как раз перед тем, чтобы взять в рот, при этом Донхёк еще позволяет себе тереться об ногу Марка. И это выглядит всё так по-блядски (как и представлял себе Марк), но в то же время по приятному неумело, потому что, хоть старший и боготворит каждое сделанное Донхёком движение, сам Донхёк давится от одной только головки, но старательно пытается вобрать побольше.
Начиная с головки, у Донхёка получается заглотнуть и до половины члена. На большое он просто не способен, но Марк довольствуется и этим сполна. И это
сполна означает давиться стонами и именем младшего, закатывать глаза в два раза чаще, чем обычно, вместо того, чтобы грубо тянуть волосы Донхёка на себя. Выдержка тут ему уже ни чем не помогает, но сила воли у Марка вполне себе неплохая, раз он всё еще не изнасиловал младшего, пока тот, даже не стараясь, вызывает у старшего это паршивое ощущение.
Донхёк понимает, что облажается, если возьмёт глубже, поэтому старается сделать то, что не должно требовать огромных профессиональных навыков в этом «занятии», а именно высовывает кончик языка, наперед продумывая всевозможные вариации его применения. Фантазии лезут совсем уже не детские, и младший густо краснеет, потому что подумывает о том, чтобы даже если бы попытался — ему слишком стыдно. Поэтому он попытается сделать что-то из ряда «новичков» — обводит кончиком головку, и слышит на это порядком ободрительный стон.
С каждым гортанным стоном, Донхёк только интенсивнее черпает храбрость казалось бы из воздуха и уже не так парится о том, что совершит какую-нибудь глупость, потому что Марк реагирует остро даже на еле заметное касание носом с головкой, пока Донхёк мажет по всей длине с широко высунутым языком. И Марк борется с желанием схватить светло-каштановые волосы младшего, чтобы пропустить их у себя меж пальцев, а когда будет невыносимо терпеть — сжать прямо у корней на загривке, чтобы Донхёк скулил от тупой боли. Но это уже попахивает садизмом, а Марк таким не занимается, по крайней мере, пока Донхёк об этом не попросит.
Послушным мальчикам, таким как Марк, остаётся терпеливо сжимать влажными ладонями простынь, дабы занять свои руки чем-то кроме взмокших волос младшего, и упиваться этим искушением в виде Ли Донхёка.
— Не кончай раньше времени, болван.
Всё происходящее начинает казаться пыткой с того момента, когда младший насаживается ртом так же маниакально, как кто-то из ряда этих порноактрис (а может актеров), и слишком резко, без определенного ритма и с минимальным временем на передышки.
Марка уже начинает трясти в предоргазменных судорогах, и всё же он надеется продержаться дольше, как его и просили. Но старший чувствует уже скорую разрядку тогда, когда Донхёк начинает что-то протестующе бурчать, (наверное, что-то про то, чтобы Марк не кончал, не предупредив) не удосужившись даже вытолкнуть член изо рта.
Бесстыжие мысли о том, как будет смотреться Донхёк со скатывающейся каплей спермы по подбородку — это что-то за пределом мечтаний. И Марк безнадежно тупит взгляд в одной точке на потолке, прежде чем наспех и грубо оттянуть Донхёка от себя, кончить себе на живот и попасть на футболку младшего. Марк первые секунд пять не видит ничего, и это даже как-то слишком для обычного оргазма, наверное, потому что
до Донхёка у него было одно лишь жалкое подобие возбуждения и то, что оно может делать с человеком, когда он реально не может совладать с ним. Марк не может быть уверен за двоих, но для него этот минет значит чуть ли не начало их возможных отношений. Марк не понимает, зачем грузит себя этими мыслями даже тогда, когда его тело слишком расслабленно и ему просто хочется ленивых поцелуев с языком, а еще Донхёка, и желательно уже под собой, хотя между ног тоже неплохо смотрится.
Но у Донхёка, кажется, планы на старшего отличаются, и он проводит ладонями по животу Марка, пачкает их в чужой сперме и явно намекает на себя — всё ещё напряженного и с мучительно тянущим узлом в паху. Марк смотрит слишком внимательно и ему так хочется попросить
облизать. Но
незная Донхёка и то, какие у них непонятные отношения на данный момент — не рискует этого делать.
И пусть Донхёк чёртов телепат или как-то замешан в темной магии, но в следующую секунду он подносит ко рту влажные пальцы, слизывая капли, цепляет зубами подушечки, играясь с ними языком. Прикрывая глаза, он тянет свободную руку к себе в шорты, потому что терпеть уже становится невыносимо от внимательного взгляда и неудовлетворенности, а он здесь единственный, кто всё ещё мучается от распирающих чувств приближающейся разрядки.
— Э, куда, — Марк подрывается и хватает руку Донхёка так, что в следующий момент младший уже валяется на кровати, а сам Марк, захватывая и вторую руку, возвышает их над головой Донхёка. Их члены приятно соприкасаются сквозь ткань шорт младшего, тех самых, что короткие и без белья под ними. Марк сладко ухмыляется, потому что Донхёк сразу же открывается всем телом, разводя колени в сторону. Это чистого рода приглашение, и Марк его любезно готов принять. Перед этим он, конечно же, не может насмотреться на нервного младшего, который ёрзает и без конца кусает губы в заметном нетерпении. Это, пиздец, как льстит, особенно от той мысли, что именно Марк здесь и сейчас доводит Донхёка до дрожи в коленях (Марк это буквально может почувствовать).
Снова за долгое время Марк благодарит за то, что именно он поселился с Донхёком.
— Кончай пялиться.
Марк бы кончил (во второй раз), но точно не пялиться. Кожа покрывается мурашками, и внутри всё сдавливает от откровенного вида младшего. Марк просто не может не пялиться.
По висках скатываются капли пота, они блестят при комнатном освящении, и даже это не делает Донхёка менее прекрасным. Его кожа кажется такой же гладкой и ровной, видно над ней плохо поиздевался переходной период, в то время, как у Марка осталось несколько шрамов на скуле. И у Марка просыпается нездоровое желание убедиться в гладкости и на других участках донхёкового тела. Например, на бедрах. Прекрасный выбор, ведь Донхёк — далеко не дрыщ, а его филейная часть в идеальном тонусе (по меркам Марка), с красиво подчеркнутыми мышцами на ногах. И Марку стоит огромной выдержки просто не зависнуть на этом дольше положенного, особенно, когда Донхёк уже зовёт старшего жалостливо, пихается в ребра и просит
поскорее.
О господи.
И всё же Марк, не снимая шорты до конца, припускает их до середины бедра и царапает головку младшего для нужной ему реакции. Её он и получает. Донхёку приходится цепляться за чужие плечи, жмуриться до мелких морщинок возле глаз и хныкать с упоминанием имени старшего, чередуя его раз через раз с непристойным матом. Это делает из Марка чуть ли не самого счастливого человека на планете.
— Слушай, хватит тормозить, — Донхёк срывается на шепот от внезапных махинаций с его возбуждением. Марк слушается — дрочит ему быстро и ритмично, сходит с ума вместе с Донхёком и старается не переборщить, чтобы специально не довести младшего до оргазма. Это послужит только началом, раз Марк теперь точно знает, куда ему стремиться.
Донхёк бьётся больно затылком об стену и отчаянно толкается в руку почти за секунду. Но ему не позволяют, и это распаляет куда больше, если бы всё произошло так быстро. Донхёка однозначно ведёт с того, как его тело полностью под контролем у Марка, и даже вопреки своей вольной и независимой натуре, он готов отдаваться в чужие руки почаще.
Будучи на пределе, Марку хочется драть Донхёка, но он, как положено джентльмену, коим и не является, дает своему партнеру самое лучшее, наплевав на собственное неуёмное желание.
Хотя, куда уж там, Марк просто не может сообразить, как это делается у парней. Идиоту понятно, что насухо не получится, и вообще если так подумать, переступив порог этой квартиры, Марк даже не догадывался, что сегодня ему придется напрягать мозги подобными вопросами. Даже слюны и естественной смазки не достаточно, чтобы войти в девственника, если Донхёк, конечно, не соврал тогда, в один из их задротских вечеров, когда они от скуки решили поиграть в излюбленную младшим игру на правду и действие. Длинная история, но Марк уже, если честно, не помнит, как они пришли к разоблачению таких вопросов, но идея с игрой была точно не его, так же как и с этим вопросом. В любом случае, Марк слегка обескуражен.
Но так как ему везет, он вспоминает о неком креме для рук, которым и не пользуется, но преданно носит с собой в рюкзаке везде и всегда. Дать бы ему хорошую память и, желательно, по лицу, чтобы вспомнить, где в последний раз он зашвырнул этот портфель с нужной ему вещью. Марк оглядывается, но в комнате его нет, и тут он возвращается на сорок минут назад в определенный отрезок его жизни и всё же вспоминает, что тот вместе с одеждой и ключами лежит в прихожей с чертовым кремом в нем. Разочарование, конечно, велико, но не настолько, чтобы идти за ним в другую комнату, которая по ощущениям, будто на другом конце Сеула, и Марк беспокоит Донхёка, целуя того в краешек губ.
Донхёк млеет и отзывается на ласки, мычит довольно, но понимает, что от него что-то требуется и внимательно смотрит на Марка, лицо которого слишком близко к его. И это должно быть единственное, что отвлекает от поставленной Марком цели:
— Донхёк-а, я не очень разбираюсь в гейской ебле, но, по-моему, нам нужно что-то типа крема. Кажется.
— У меня есть смазка, — моментально отзывается младший, а Марк уже даже не старается строить удивленную рожу и получать с её помощью всяческие оправдания со стороны младшего, потому что он их и так не получит. Марк слишком лояльный, чтобы как-то стыдить или осуждать, и вообще бы не придал значение этим словам, если бы не румянец Донхёка и легкая искривленная улыбка. Смущенный Донхёк — это милый Донхёк, и Марк, кажется, по уши вляпался в эту любовь.
— Ладно, окей, мы поговорим об этом позже. Где?
— П-под подушкой, — Марк тихо смеётся и тянется к младшему за очередным поцелуем, но Донхёк успевает закрыть лицо руками прежде, чем губы старшего смогут коснуться его.
Марк встаёт с кровати, направляясь к соседней постели, и ныряет рукой под подушку, нащупывая там холодный прозрачный тюбик. Выглядит он не сверхъестественно, но считая то, что Марк никогда в руках таких вещей не держал, ему казалось, это будет что-то на ровне с сексшоповскими цацками.
С баночкой в руках, он уже сидит на собственноручно нагретом месте, меж ногами младшего, колени которого постоянно сводятся и наоборот — разводятся как можно шире, когда Марк уже вооруженный возится с крышкой. Донхёк покорно ждёт, но его сведенные брови выдают, как сильно он хочет поторопить Марка с этой дурацкой смазкой. Он уже думает выхватить её из чужих рук и открыть самому, но к тому моменту крышка всё-таки поддаётся тихим матам и худым пальцам рук.
Несколько капель летят мимо марковой руки куда-то на покрывало. Марк чертыхается, злится, потому что пиздецки волнуется, а Донхёк только усиливает это чувство собственной неуклюжести, когда своевольно переворачивается и ложится животом, подставляя руки под себя, и, конечно же, немного приподнимает зад, а Марк чуть не роняет только уже целое содержимое в своей руке. Весь его вид кричит просто о том, чтобы Марк не медлил, но он попросту цепенеет, стоит лицезреть эту картину.
— Просто трахни меня, — Донхёк несдержанно шипит в подушку и оборачивается, когда Марк подхватывает его под животом и тянет ближе на себя. Задница младшего оказывается непозволительно близко к чужому ноющему паху.
— Тебе будет больно, Донхёк, — Марк говорит это с каким-то сожалением в голосе, но даже так полностью наваливается на Донхёка, прижавшись грудью к спине.
— Мне будет больно, если ты не сделаешь ничего.
Донхёк еле проговаривает слова, чувствуя, как его легкие зажаты в груди, когда сама грудная клетка зажата Марком.
Старший кажется худым, но на самом деле тяжелый и широкоплечий. У младшего под тяжестью чужого веса поясница сама по себе прогибается еще сильнее, и он уже голой кожей может почувствовать жар чужого тела.
Донхёк и припомнить не может, в какой момент он остается без шорт. В какой момент его начинают растягивать сначала так неуверенно, подушечкой одного пальца, а через несколько мгновений всеми тремя. Марк что-то вякает про четвертый и смеется Донхёку между лопаток. Младший не разбирает, что именно, и даже не пытается: вся его жизненная концентрация на до боли размеренных движениях и громком дыхании Марка, пока он рандомно оставляет поцелуи на спине.
Стараться молчать и не торопить старшего в какой-то момент становится слишком томительно. Они оба больше не могут терпеть, да и не нужно это вообще.
Младшему всё ещё дискомфортно, это факт, но если в таком темпе все продолжится, то Марк просто до утра будет пыхтеть, растягивая Донхёка. Наверное, стоит попросить, и Донхёк уверен, старший отреагирует на слова быстрее и наконец благородно соизволит трахнуть его.
— Я готов, Марк, честно, — Донхёк не просит, а умоляет. Ему тяжело удерживать себя в таком положении, даже если его живот перехвачен чужой рукой — у него такое впечатление, будто колени с уже привычным ощущением дрожи не слушают его.
Старший входит плавным толчком неожиданно, а Донхёк так и замирает с открытым ртом, пытается втянуть как можно больше воздуха, чтобы самому толкнуться навстречу.
Ощущения накатывают такие новые и непривычные, зад горит, ему и правда кажется, будто его могут порвать, но через секунд десять понимает, что быстро привыкает, и Марк, которому похлопать нужно за железное самообладание, ждёт без всяких претензий. Он старается расслабить и отвлечь Донхёка короткими чмоками в острые лопатки и по линии позвоночника, косточки который эстетично выпирают, когда младший вытягивается или вертится в попытке найти удобное для себя и Марка положение. Марк великодушно дарит столько времени, сколько может потребоваться. И двигается глубже только тогда, когда младший скулежом даёт понять, что всё в порядке. А когда не встречает других препятствий, кроме возможных нецензурных высказываний, входит полностью.
Стоны служат единственным источником звука. У Донхёка они высокие, а у Марка хриплые и более протяжные, но такие же несдержанные. Это начинает и в правду сводить с ума, просто от осознания того, что ты можешь сделать это с любимым человеком, и чувствоваться это будет совсем иначе.
Толчки четкие, и Донхёк чувствует каждый из них, как будто его бьют током, только это намного приятнее и не так болезненно, пожалуй.
Донхёк и сам не ожидал, что боли будет ничтожно мало в сравнении с тем, что перекрывает её в сто раз и двигает на самый задний план.
Младший пытается активнее подмахивать бедрами, и это так одновременно стыдно и лестно, когда Марк хватает его талию и сжимает в своих руках, нарастающими движениями задаёт собственный темп, и толчки, кажется, получаются уже не такими редкими и аккуратными.
Донхёк откровенно кайфует, ему хочется видеть лицо Марка перед собой и целовать его, когда они кончат, и, о господи, зачем он думает об этом, если может сделать. Донхёк каким-то образом изворачивается на спину, заставляя Марка застыть на месте, а потом увидеть эту нахальную рожу перед собой и целовать, целовать, целовать куда-угодно, лишь бы чувствовать чужие руки на своем лице и тепло, исходящее от дыхания и трепетных касаний к его щекам.
Марк плавится просто от переизбытка чувств и возможно уже не слышит ничего кроме ударов своего сердца. Его цепляет этот огонёк в чужих глазах, и он уже не улавливает, как начинает вдалбливаться в покладистое тело с головокружительной скоростью, но в следующую секунду, его снова берёт эта трепетная забота, и он медленно, никуда не спеша, вытрахивает наружу из младшего все его мольбы и признания.
— Блять, блять, блять…
Донхёк чувствует, как подкатывает разрядка, его трясёт, он теряет какую-либо картинку перед глазами. Марк входит и выходит хаотично, так как сам уже не может держаться. Волна подкатывает медленно, с каждой секундой становясь все больше в размерах, превращаясь в полноценное цунами, от которого сейчас пострадают два человека, или может всё-таки не пострадают.
Марк наклоняется ближе к Донхёку, его губы почти соприкасаются с ухом, и младший ахает, сам подставляется и обхватывает шею цепкой хваткой. Марк хочет шептать, как Донхёк ему нравится, как он его любит, но это уже больше похоже на дешевую эротическую сцену из скромнобюджетного фильма с хреновым сценарием, но удержаться не может и выдает тихое
люблю куда-то в волосы Донхёка.
Младший слышит всё безошибочно и отчетливо, и, возможно, это бы застопорило его на пару секунд, но не сейчас, когда он на грани и каждое прикосновение, слово оказывает огромное влияние на его существование в целом.
Он кончает первым, громко и с именем Марка на губах, хватается за чужие запястья и сжимает их, чувствуя, как собственные немеют. Ему что-то давит на грудь, прямо на ребра, и он делает много мелких вдохов, зрачки расширяются, потому что задыхается, хотя на самом деле — это Марк прижимает его слишком сильно к кровати, пока сам совершает завершающие толчки.
Он изливается на загорелый живот Донхёка, хрипит и мимолетно оценивает это искусство, надолго сохраняя то, что он сейчас видит, в памяти, как полароидную картинку. И как удачно выходит то, что полароид у Марка есть, хоть и длительное время не был нужен, но теперь у старшего, кажется, появился кто-то, кто точно станет главным планом на сделанных ним фотографиях.
Его тело не подчиняется сознанию и действует автономно и независимо — он еле сдерживается, чтобы не упасть на взмокшего Донхёка с самой счастливой и самодовольной улыбкой сощуренных глаз.
Комната пахнет самым лучшим сексом, и это единственное, чем забит нос обоих. Нельзя выдохнуть, но вобрать в себя побольше и задохнуться — получится без особых усилий. Но Марк сильный человек, он заботится о других больше чем о себе, и в этом, наверное, виновато его воспитание. Задохнуться и умереть будет просто вершиной эгоизма, а оставить в таком виде Донхёка — кощунством (безусловно, потом оттирать засохшее семя будет неприятно).
Марк протягивает руку через Донхёка к прикроватной тумбочке и на ощупь пытается определить, что из вещей, которые попадаются ему под руку, пачка салфеток (если она, конечно, не закончилась или вообще есть). Насколько он помнит, одна всегда валялась на полке, и наконец настал её час избавить их от насущной проблемы.
Когда Марк все-таки находит ту самую и извлекает одну салфетку из пачки — вытирает Донхёку живот. Младший лениво приоткрывает глаза и заинтересованно смотрит на то, как с него стирают последние остатки спермы, и, возможно, с ней смотрелось лучше и эстетичнее.
Марк встречается взглядом с младшим и еле хмурится, потому что на этом ничего не кончается, у них есть целое сегодня (так как на часах уже за полночь), а Марк все ещё не вникает в сложившеюся ситуацию, чтобы что-то предпринять и выяснить.
Его вопрос остался тогда без ответа, а он сам снова ни в чём не уверен. Одно он знает точно — бесповоротно влюбился, а потерять Донхёка звучит очень больно и досадно. Брошенным во второй раз быть не хочется. Особенно, если в этот раз это точно разобьёт его окончательно. И единственная вещь, которая способна всё расставить на свои места — это спросить прямо, поговорить и разобраться.
— Я надеюсь, ты не будешь избегать меня после этого, — Марк поджимает губы и явно не хочет начинать этот разговор. Но его терзают сомнения, и, говоря это, он надеется, что поговорить будет лучшим вариантом.
— Я первый хотел об этом спросить. И нет, не буду.
Донхёк смотрит на Марка, как минимум, загадочно, и даже, если смысл слов понятен Марку, он не может просто принять это. Ему не нужны признания в вечной любви, но ему необходимо понимать чувства Донхёка на данный момент, так же как и свои.
— Скажи честно, для тебя это что-то значило?
— Ты ахуенно трахаешься, — Донхёк привычно смеется, и может быть, это немного успокаивает Марка, хотя бы на сейчас, потому что смех Донхёка — это успокоительное для душевных ран и солнечные лучи, просочившиеся сквозь серые облака.
Какой бы сукой младший не был, а смеется он всегда искренне и заражает этим других.
— Спасибо, наверное, но я не это хотел услышать.
Донхёк подгибает ноги под себя, Марк также выравнивается, садясь в удобную позу напротив младшего. Он не знает и вообще-то не понимает, что означают эти опущенные глаза и как по ним предсказать, что на этот раз собирается сказать Донхёк. Тень улыбки всё ещё присутствует на губах младшего, но он молчит вот уже больше тридцати секунд, и для кого-кого, а для Марка этот казалось бы короткий период времени — может быть целой вечностью.
Он не знает, что на уме у этого пришибленного. Собственное сознание подкидывает всевозможные варианты будущих событий. И большинство из них — это те, где Донхёк френдзонит Марка и просит остаться друзьями. Но считая то, что, по сути, они ими и не были, это еще не плохой вариант.
Младший так и не поднимает глаза, пялится себе куда-то в колени, и Марк уже даже не надеется что-нибудь услышать от Донхёка, но тот в очередной раз делает все в точности наоборот.
— Я, если честно, вообще тебя не понимаю. Я думал, ты меня ударишь, как минимум. Но ты, блять, переспал со мной, и теперь я не знаю, предложить тебе мутить или просто разойтись, будто ничего не было.
Донхёк зачем-то пожимает плечами, обхватив колени посильнее. Он и правда просто не знает, что ему делать, и Марк со своим потерянным выражением лица никак не помогает. Донхёк не знает зачем говорит это всё, может для того, чтобы свалить всю тяжесть выбора на кого-то другого, потому что сам он просто, блять, стесняется и боится признаться Марку в ответных чувствах. Они просто внезапно появились, и Донхёк сам не знает, почему именно Марк, с которым вроде ничего не хочется менять. А вообще, как его угораздило-то с этим интеллектуалом?
Как, Донхёк?
— Не знаю, стоит ли мне говорить это сейчас, но ты нравишься мне приличное количество времени, — Марк старается контролировать порывы своего тела, старается ничего не мять и не сжимать в руках, не грызть ногти, хотя избавился он от этой привычки уже как три года. Марк нервничает, оно и заметно. И даже если бы Донхёк был слепым, он бы понял это по тому, как старший часто заикался на середине слов и повторял их второй раз.
При этом Донхёк немного не понимает, как ему вести себя перед Марком, но он всё же предпочитает оставаться собой и показывает те чувства, которые сами по себе выводят из равновесия. А именно, удивление и появившиеся после марковых слов лёгкость на душе.
— Что, серьёзно?
— Просто посмотри на меня и скажи, что я вру.
Марка хочется погладить по голове и сказать, что всё будет хорошо, как минимум, в шутку. Но Донхёк действительно рассматривает лицо старшего, в который раз за этот странный разговор, и ищет ту самую ложь. Это одновременно так забавляет и тешит младшего, но смущает всё же больше, и если кому-то интересно, то Донхёку сложно в это вообще поверить. Младший бы поржал, если бы ему сказали, что Марк чувствует к нему что-либо кроме банального раздражения и неловкости, особенно если вспомнить то, как они обходились друг с другом в повседневной жизни. Но то, как смотрит Марк на него заставляет младшего верить и доверять.
— Это слишком хорошо, чтобы быть правдой, — бурчит Донхёк и надеется, что эти слова были произнесены достаточно тихо, но Марк так удачно слышит все до единого, и его детектор умиления срабатывает на максимальной отметке, когда Донхёк невзначай выдает что-то на подобии такого, что случается крайне редко, но если говорить на чистоту, что бы ни делал Донхёк и какими бы тупыми не были его подколы; как бы сильно он не ленился убирать на кухне или в их комнате, взвешивая все эти обязанности на Марка; как бы по-быдлянски порой не матерился — всё это получалось у него мило. И Марк находит этот момент идеальным, чтобы закрепить его поцелуем. Но когда его лицо оказывается в ничтожном расстоянии с чужим, Донхёк останавливает Марка, положив тому руку поверх губ.
— Мы еще не встречаемся, чтобы можно было меня целовать.
— Так давай побыстрее встречаться.
— О Господи, это так неожиданно, Марк! — Донхёк корчит самую удивленную рожу, которую у него получается изобразить, и старший только закатывает на это глаза, потому что Донхёк самый невоспитанный, самый несерьёзный и самый
важный человек в его жизни. Уже.
Марк поддаётся вперед снова, всё ещё с чужой рукой на его губах, и младший соображает убрать её, прежде чем Марк впечатывается в губы Донхёка, оглаживая рукой безупречно нежную щеку, а ликование бурным потоком разливается по всем сосудам и бьющимся на шее жилкам. Сердце больше не стучит так бешено, но и один, и другой чувствуют приятный трепет во всей грудной клетке.
***
Возможно, они еще добрую тучу раз будут сраться по пустякам; возможно, их утренний кофе и секс после него станет любимым сочетанием Донхёка; возможно, они будут расставаться, но никогда не расстанутся по-настоящему, возвращаясь в уютные объятия друг друга, потому что их история только начинается.
Конец.
