The good old call.

Снова. Эти. Ебучие. Голоса! Ладно, голос всего один. Но он столь блядски навязчивый, что иногда хочется убиться прямо на месте. Но, как говорится, петля — неэстетично, таблетками тошно, лезвием больно, а на револьвер денег нет. Оставалось лишь смириться со своей судьбой, поддаться всему этому дерьму, просто жить. Что я, блядь, и делал. Уже как последние полгода. Но этот голос... я боялся, что когда-нибудь больше не смогу ему сопротивляться. И да, однажды я действительно дал слабину. Фатальную, но столь приятную для сердца, эстетически-удовлетворяющую слабину. ***** — Ч... что с тобой? Ты рехнулся?! П-положи это на место, б-б-быстро! Но на моем лице лишь промелькнула небольшая усмешка. Я — а точнее то, что мной движило тогда — резко бегу вперед. Припираю тебя к стене. Зажимаю тебе рот ладонью, показывая жестом молчать. И, не в силах более сдерживаться... ударяю тебя в живот лезвием. Нож тут, кстати, ни в чем не виноват. Обычный, кухонный ножик — разве что для мяса. Большеват. Карвингом заняться не удастся. А жаль. На твой жалобный приглушённый вопль прибегает младший. Этот несчастный мелкий пидарас... Я ненавидел его всем своим сердцем, биение которого последние полгода поддерживалось лишь на таблетках от стресса и какой-то околопсихической хуйни, в которой я один хер не разбираюсь. Ты, подавшись вперед, истекая кровью, героически заслоняешь его собой. Хах, библейские картины. — Да, мам. Подержи его для меня. Я давно хотел сделать кое-что... Моя рука ложится на его шею и с силой сжимает пальцы. От состояния асфиксии пацан беспомощно открывает рот. Быстро, чтобы не допустит оплошности, я хватаю его за язык. Тяну так, что он начинает орать. Да заткнись ты уже, твою мать! Ах, и вырываться посмел? — Прости, мам. Не можешь его успокоить? Иначе я не смогу сделать то, что задумал. Мой голос неестественно холоден. Даже я не знал, что могу быть столь спокойным. А мама, видимо, то ли уже слабела, то ли просто была в состоянии шока — вцепилась в пиздюка, как ненормальная. Я с усмешкой перерезаю ему язык. Медленно, заставляя страдать от боли, упиваясь криками... прекрасно. Он сам умирает от болевого шока. Пф, слабак. Я вновь возвращаюсь к тебе, мама. Вновь втыкаю лезвие в уже несколько затянувшуюся рану на животе, резко провожу ножом вниз, вскрывая мягкие ткани, позволяя крови брызнуть на все, что меня окружает. Твой свитер так чудесно окрашивается в красный... а тебе идёт, мам. Даже не представлял. По полу, ровно под тобой, расплылось еще одно красное пятно крови. Упс. Видимо, не рассчитал силу нажатия: задел плод. Какая разница. Я все равно не позволил бы появиться на свет еще одному деградирующему отбросу общества. Не стоило курить во время беременности, ай-яй-яй. И твое сердце перестало биться. Херово. Я ведь так хотел заставить тебя пострадать еще. Но ничего, ведь тело осталось. Нож работает мягко, с хирургической точностью. Срезает кожу с головы, обрезает по контуру лица, будто срезая масло... да и глазные яблоки неплохо им отрезаются, если, конечно, не побрезгуешь сначала достать их пальцами. Я не побрезговал достать лишь один: второй мне показался слишком склизким. Увы. Я бросаю ваши тела дальше гнить в собственных лужах крови и грязи. Три тела... неплохо. Но можно и лучше. ***** Да, я больной ублюдок. Да, я псих. Да, мне место в психушке. Да, причинять людям боль — это ни капли, сука, не правильно. Но я не могу сопротивляться голосам. Не могу сопротивляться старому-доброму зову кухонного ножа.