Раб Божий

Что-то было не так. Что-то было определённо не так. Сроду рядом с их домом не было такой иллюминации, никогда на дверях не вывешивались рождественские венки, как бы отец не доказывал, что Рождество — прекрасная традиция, а не только религиозный праздник. Неужели мать сдалась? Дом выглядел светлее и опрятнее, не было привычной уже кучи непонятного мусора, вечно копящегося рядом с мусорным баком. И сам бак был покрашен, почтовый ящик тоже… Давно выбитое стекло, забитое уже года два фанерой (мать отказывалась чинить его магией принципиально, отец отказывался работать руками, а Северус рассудил, что это не его дело) было заменено… Северус поднялся на крыльцо и толкнул дверь. В доме пахло кексами. В их доме пахло кексами. Не сгоревшей овсянкой, не кислой несвежей едой — мать ненавидела готовить, а кексами. Нет, ошибки быть не могло, это был их дом и одновременно это был какой-то чужой дом. И мать, что хлопотала в кухне выглядела иначе. Северусу показалось, что он попал в какой-то иной год, или в какой-то иной мир, где жизнь Эйлин Принц сложилась иначе, в мир, где она была счастлива. — Мама? — он снял ботинки и прошел на кухню, отгороженную от гостиной высокой барной стойкой, какие были в большинстве подобных домов. — Ох, Северус! Я так рада, что ты пришел! — Ты давно не писала мне… — Да, да, — мать вытерла наконец руки чистым полотенцем — подумать только, в их доме были красивые чистые полотенца! — и подошла к сыну. — Ну, как у тебя дела? — Нормально, — буркнул он, все еще пытаясь понять, что происходит. — Где отец? Опять в баре за углом? — Нет, нет, — она улыбнулась и погладила его по рукаву, — у тебя очень красивый сюртук. Давай обо всем поговорим завтра? Ты же останешься, так? Он уже собирался закатать рукав и продемонстрировать метку, показать, что он встал на путь возрождения великого имени Принцев, но вместо этого, высвободив руку, взбежал по лестнице и закрылся в своей комнате. Он ненавидел эту комнату, ненавидел этот дом, этот город. И он уже сто раз пожалел, что не вернулся в Хогвартс. Он даже допустил мысль, что возможно, пирушка с Эйвери и Мальсибером была не такой уж плохой идей, но стоило вспомнить, как Эйвери в подпитии начинал смеяться и похрюкивать, а Мальсибер окончательно терял и без того скудный ум, и желание видеть их отпадало. Он улегся на кровать, отметив, что комната прибрана, хотя он настоятельно просил мать не заходить сюда. Впрочем, беспорядок на столе оставался нетронутым. Северус пересел к столу и достал учебник по зельеварению за шестой курс, провел по обложке рукой. Надо было бы засунуть его куда-то подальше, чтобы не напоминал о Лили — они пользовались им вместе и она ворчала, что нельзя так с книгой, нельзя писать, черкать и вообще, а он ей отвечал, что делает книгу лучше, так в чем он не прав? — Твоя гордыня не знает границ, — тогда еще она говорила в шутку. Он открыл учебник, прочитал сам не понимая, что читает, пару абзацев. Захлопнул и волшебной палочкой заставил учебник взлететь под потолок и оставил там парить, подобно странной уродливой птице… Вечером он так и не вышел из своей комнаты. Мать зашла один раз, позвала ужинать, но он буркнул что-то неразборчивое и закрыл волшебной палочкой перед ней дверь. Понимал, что ведет себя как ребенок, но ничего поделать не мог. Его все раздражало и больше всего, что Лили была рядом, но он не мог пойти к ней, увидеть ее, поговорить. Их дружба осталась в прошлом, а любви не было никогда. Она это знала, а он, дурак, принял за любовь увлеченность, привычку и боль, почему-то никак не проходящую боль. Он так и уснул, думая о Лили и проснулся с мыслями о ней. Он уже было решил все-таки навестить ее и попробовать поговорить, но взгляд на метку, удивительно яркую в свете электрической лампочки, остановил его. Было тихо. Обычно дома по утрам Северуса будил рев телевизора — отец несколько лет назад потерял работу, старая фабрика все-таки закрылась, а другой работы в их городке было не найти, особенно если ты криворукий и недалекий, как Тобиас Снейп. Северус спустился вниз, шмыгнул — пока его никто не видел — в ванную. Если что и не изменилось в доме, так это холод: родители вечно экономили на отоплении и сейчас в уборной было холоднее, чем в дальних и давно заброшенных покоях слизеринских подземелий. Ежась от холода, Северус умылся и вышел на кухню. — Мам! Мама! — позвал он, заглянул в комнату матери, в комнату отца — родители давно уже жили отдельно, разделив и без того небольшую комнату на две комнатушки. Куда могли подеваться родители утром в воскресенье он и предположить не мог. — О, Северус, ты уже встал, — мама вошла в дом, смахивая со шляпки — абсолютно магловской шляпки — снежинки. — Сейчас будем завтракать. За матерью вошел отец. За то время, пока Северус не видел отца, тот изменился едва ли не больше, чем мать. И Северус пока не мог понять, что конкретно в нем изменилось. Другая осанка? Спокойный, а не бегающий от страха перед женой взгляд? — Вы мне объясните, что происходит? И где вы были? Только не говорите, что гуляли по нашему прекрасному району. — Давай позавтракаем? — мать нежно провела по его руке, проходя мимо. — У меня все готово, только разогреть. — Здравствуй, — Тобиас разделся, подошел к сыну, который был на полголовы выше его самого, но руки не протянул и стоял, ожидая ответа сына. — Привет, — Северус выдавил из себя подобие улыбки. Не для отца, для матери, которая смотрела на них с тревогой. — Как дела? — Отлично, нашел работу. В школе по соседству. Я у них что-то вроде завхоза. — Отлично, — от натянутой улыбки начинали ныть мышцы, — очень здорово. «Мой отец — коллега Филча! — надо рассказать Люциусу, чтобы посмеяться». — Нам последнее время тяжело приходилось, но с Божьей помощью… — Тобиас прошел на кухню, вслед за женой. На языке был горький привкус, как год назад, когда мародеры очередной раз опозорили его перед всей школой. И мало меняло дело, что сейчас его никто не видел. Было достаточно, что он сейчас сидит на этой кухне и вынужден общаться с маглом и этот магл — его отец. Как можно было любить мать, если она вышла замуж за магла? Как можно было уважать отца, который когда-то уговорил мать выйти за него замуж? Но мать он привык оправдывать, а вот отца оправдать не мог, да и не хотел. Тобиас был слабаком, который чувствовал себя смелым только после пары-тройки бутылок пива. Тогда он начинал орать, что Эйлин испортила ему жизнь. Мать терпела, Северус отчетливо помнил, как она пыталась успокоить мужа без применения магии, но однажды ей это надоело и она заставила благоверного скакать по кухне добрый час, пока хмель не вышел из него полностью. — В следующий раз ты так легко не отделаешься! — прошипела она в лицо упавшего на пол мужа. — Я с тебя живого кожу сдеру! И все равно скандалы гремели в их доме с завидной регулярностью. Случались и дни без скандалов, но их было так мало и они были такие блеклые — у них не было для этого ни денег, ни фантазии чтобы провести выходной интересно. Мать не знала, куда можно отвести ребенка в магловском городе, отец же или не знал, или не хотел тратить на это свой законный выходной. Северус слышал, что обычно дети все-таки до какого-то момента любят своих отцов, сам же он никогда не питал к Тобиасу симпатии, не то что — любви. Никогда. Он с молоком матери впитал презрение к отцу, к его слабости, к его недалекости, к его неумению творить даже самое простое волшебство! И этот человечишка пытался доказать, что Северусу нужно ходить в простую школу! Он призывал мать бросить «все эти фокусы»! Этот червяк, который не мог прокормить свою семью, смел указывать, как жить им, волшебникам! — Северус, Тобби, садитесь. От «Тобби» (мать так раньше отца не называла, Мерлин и Моргана, это ж какая-то собачья кличка!) Северуса перекосило и он решил убраться из дома сразу после завтрака. — Ну что ж, — мать протянула ему правую руку, левую вложила в ладонь мужу, Тобиас тоже протянул ладонь Северусу. — Мы живем немного иначе, чем раньше, Северус, я тебе все расскажу, пока просто дай отцу руку, — мягко сказала мать. Северус послушался, но больше от неожиданности, чем от покорности родительской воле. — Отче наш… — мать склонила голову и стала читать слова молитвы. Это была единственная молитва, которую знал Северус. Бабушка, мать отца, которую он видел от силы три раза, все три раза читала эту молитву, глядя на внука с ужасом. Северус помнил, как спросил отца, что это за заклятие и отец, как умел, рассказал ему про богов, про веру, про церкви и молитвы. — А Бог может творить чудеса? — спросил тогда Северус. — Он сотворил этот мир и нас, — ответил отец. — Ну, это когда было, — разочаровано протянул юный Северус. — А что он делает сейчас, Бог? — спросил Северус. — Сейчас? — отец не нашел, что ответить и перевел разговор на другое, предложив купить по мороженому. Больше тема религии в их доме не звучала, если не считать ожесточенных споров по поводу рождественского венка на дверь… — …Спасибо, Господи, за хлеб наш насущный. Аминь, — мать перекрестилась, мягко высвободив руку, отец перекрестился тоже. Северус переводил взгляд с одного на другого, но родители хранили молчание. Завтрак оказался лучше, чем ожидал Северус, лучше, чем когда-либо был в этом доме: мать никогда не любила готовить, отец — не умел. Они доели кашу, отец встал, собрал посуду — Мерлин, он все-таки попал в иной мир! — и принес всем кофе, который нацедила новенькая кофеварка. — Вы договорились, что пока я дома, будете строить из себя образцовую семью? — кофе был допит и тянуть с вопросами больше не имело смысла. — Не поздновато ли? И что это за… ритуалы новые? — Мы ничего и не строим, — мать встала и вместе с отцом стала убирать со стола. — Ты не рад, что мы с Тобби… — Не называй его — Тобби! Это… это глупо! — Северус вскочил из-за стола. — Сядь! — Эйлин умела быть жесткой. Северус сел, переплетя пальцы в замок. — Я была не очень хорошей матерью, Северус, я наделала много ошибок, но Бог помог мне и я надеюсь, однажды и ты поймешь, что жить так, как живут волшебники — нельзя. Нам предстоит серьезный и длинный разговор. Наберись терпения. — Я не понимаю… — он был ошеломлен. Мать говорила спокойно и твердо, но смысл ее слов ускользал от его понимания. — Выслушай меня. Выслушай спокойно, — Эйлин сжала руку мужа, тот крепче обнял ее в ответ. — Многие годы я ничего не видела из-за своей гордыни. Я не видела, как порчу жизнь и Тобиасу, и себе, и тебе, Северус. Надо было просто признать, что все то, что мы считаем даром, на самом деле — испытание, искушение. Все наши умения — от лукавого, все, что мы называем магией, это дешевые фокусы, потому что настоящее чудо может сотворить только Господь Бог… Надо было только всего отказаться от магии, чтобы прозреть Бога… Спасение — вот о чем надо думать. Наша жизнь на земле — только миг, но куда ты попадешь после смерти? Нам всем гореть в аду, Северус, если мы не очнемся, если… — Мама… — Северус снова вскочил, — что он сделал с тобой? Это ведь он, да? — он не секунды не сомневался, что это все — отец, только не мог понять, как жалкий магл мог сотворить с его матерью такое? Отказаться от магии? Узреть Бога? Да Эйлин Принц никогда бы не… — Никто со мной ничего не делал, — мать нахмурилась, а Северусу стало немного спокойнее: хмурая и разозленная Эйлин была настоящей, а вот приторно-сладкая, рассуждающая о Боге и пекущая кексы — наваждением, иллюзией. — Я не верю… Вы меня разыгрываете? Что все это значит? — Это значит, что я сломала свою волшебную палочку. Это значит, что я собираюсь жить по заповедям божьим и молюсь о милосердии к своему глупому сыну! — отчеканила Эйлин. — Ты сломала палочку? — он не мог поверить в то, что его мать говорит все это. Эхом звучал другой разговор, повторяющийся из года в год, чаще всего накануне его дня рождения: о старом роде Принцев, о великой славе, которая померкла и которую он, Северус, должен был возродить, о силе волшебников и слабости маглов, о том, что магия и есть жизнь. И теперь — это? — Ты отвергаешь магию? — Ты не можешь пока этого понять, и я не тороплю тебя, но на самом деле то, что мы считаем силой — наша слабость. Подумай сам, Северус, что дала магия нам? Только горе. Никого магия не сделала умнее или богаче. Она не может подарить любовь, а все прочее — жалкие фокусы! — Ты не права, нет, ты не права, — он закатал правый рукав, — смотри! Смотри! Я сделал это ради нашей семьи! Не только ради себя! Я стану, я стану великим волшебником, пусть не первым, но… — Ты унаследовал мою гордыню, — перебила его мать, — но я буду молиться за тебя. — Молиться? — палочка сама, как живая скользнула в ладонь, он наставил ее на мать, перевел на отца. — Лорд… он был прав. Он был прав, говоря о маглах, прав, говоря, что маглы уничтожают магию… Они смотрели на него спокойно, без тени страха, и даже, пожалуй, с жалостью, будто они были вооружены, а он — нет. — Вы, жалкие людишки! — слезы предательски подступали к глазам. Северус бросился наверх, схватил сюртук, плащ и маску и аппарировал прямо из своей комнаты к воротам Малфой-менора.