***
— А можно личный вопрос, лейтенант? — вяло спрашивает Коннор, изучая помутневшим от выпитого взглядом лицо Хэнка. — Сколько же ты собираешься мне их задавать, — даже не грубо, скорее устало отзывется Андерсон. — Говори. Коннор ощущает себя так необычайно странно… Внутри отчего-то тепло, можно даже сказать жарко, и кажется, что нет никаких правил и запретов, что все, что бы он ни сделал — правильно и нужно. В горле давно пересохло, а руки слабо дрожат. И в теле такая легкость, словно весь остальной мир вдруг сделался в разы завораживающе, но в то же время и отошел на второй план. — А когда у вас в последний раз была девушка? И Хэнк давится собственной слюной. На мгновение ему кажется, что он ослышался или Коннор так неудачно пошутил, но встретившись с серьезным взглядом из-под прикрытых век он понимает: его напарник спросил действительно именно это. — Давно, — он решает, что нет смысла скрывать или лгать, и так все очевидно — в последнее время ему было совсем не до любовных утех. — А у меня вот никогда, — бросает Коннор, со скрипом пододвигая свое сиденье ближе. Все, что Хэнк может — это непонимающе посмотреть на него, вскидывая брови вверх. И к чему он только завел этот разговор? — Вам со мной неловко? Коннор будто улавливает настроение собеседника, но не для того, чтобы остановиться и оставить в покое, а чтобы надавить с новой, большей силой. Сегодня он думает, что может позволить себе все, хотя бы раз в жизни. Только один чертов раз ему хочется побыть грязным, развратным и использованным. И почему-то именно с Хэнком. — Нет, просто выпивка тебе явно не на пользу, — говорит свой вердикт Андерсон, уже собираясь покинуть прочь это заведение и продолжить свой двухдневный запой дома, в компании верного Сумо. — Постойте, — тихо вскрикивает Коннор, ловя себя на мысли, что совершенно не хочет оставаться один именно сейчас. Он несильно сжимает запястье Хэнка, заглядывая тому прямо в глаза и тем самым задерживая его. — Я хочу еще кое-что спросить, — он говорит еле слышно, шепотом. — Вы бы занялись со мной любовью? Все еще не отводит от глаз взгляд, словно прожигает им душу насквозь. У Хэнка выбивает воздух из легких, и он не может нормально вдохнуть новый, а все вокруг словно плывет, покрывается размытыми пятнами. И он даже не понимает от чего: от такой новой открывшейся стороны Коннора или от алкоголя. Хэнк не отвечает, потому что попросту не знает, что сказать. С одной стороны хочется послать наглого извращенца и благополучно стереть всеми возможными способами этот диалог из памяти, а с другой… Зачем отказывать себе же в удовольствии? Почему не поставить ничего не соображающего напарника раком и не вставить ему по самые яйца? Тем более, если сам просит, пускай и будет жалеть об этом поутру. Но Хэнку ведь плевать, верно? — Если что, я жду вас в туалете, лейтенант, — на грани слышимости, на самое ухо произносит Коннор, и опаляет шею Андерсона горячим дыханием. Грязном, мать его, туалете. До чего же ты докатился, Коннор?***
Впечатление, словно температура в крохотной кабинке поднялась до предельных цифр — настолько обволакивает вспотевшую кожу летняя вязкая жара. Коннор не может надышаться, хватая ртом кислород как выброшенная на берег рыба. Одновременно в нем смешивается рекордное количество чувств: злость, нежность, желание, страсть и, возможно, даже в некотором роде нечто похожее на любовь. Светлая рубашка падает на холодный, будто пропитанный грязью пол, а вслед за ней почти сразу же отправляется и такой ненужный сейчас галстук. Теперь Коннор прижат голой спиной к шершавой стене, что несильно царапает кожу, а в голове — целый поток из мыслей и опасений, а одновременно и полная пустота. Сейчас им руководит чистое желание с примесью интереса: почему люди испытывают от этого такое удовольствие. А Хэнк совершенно не жалеет, что остался в баре, а не ушёл прочь. Возможно, стоит почаще брать Коннора в собутыльники? Алкоголь действительно очень меняет его, и сейчас Андерсон думает, что даже все-таки в лучшую сторону. От одного вида трепещущих ресниц, приоткрытых манящих губ и розоватых сосков на болезненно-белой коже груди у него стоит колом, что довольно удивительно для его лет. И почему он только раньше не заметил этой скрытой порочной красоты в Конноре? Или просто в упор не хотел замечать? Сейчас уже плевать. Он оставляет грубоватые поцелуи на его шее, спускаясь все ниже — к острым ключицам, к которым вроде дотронешься — и уже сломаешь. Коннор тяжело, порывисто дышит, подстраиваясь под ласки. Потому что он знает: долгих прелюдий не будет, его лейтенант не создан для этого. Хэнку безумно хочется как можно быстрее начать, ибо в паху уже невыносимо ноет, а живот сводит болезненными спазмами, но он дал самому себе слово, что не станет спешить. Потому что Коннор — не вещь. Руками он медленно поглаживает его живот, отмечая про себя, что просто невозможно иметь настолько нежную кожу, попутно ласкает уже затвердевший сосок, то обводя его языком, то слегка покусывая. И этими действиями в конечном итоге вызывает у Коннора самый первый стон, совсем тихий, но такой возбуждающий, что его будто с головой накрывает новой волной. И он не в силах больше противиться ей. — Повернись, — звучит грубо, как приказ с металлическими нотками, но Коннору все равно — он просто слушается, разворачивается и кладет ладони на стену, как можно больше прогибаясь в спине. В очередной раз Хэнка трясет: слишком необычно, слишком пошло, слишком неправильно. — Мне спустить брюки? — развеивает тишину Коннор, настолько наивно глядя из-за спины на Хэнка, что тот в очередной раз поражается ему. Как только можно быть таким раскрепощенным и невинным одновременно? — О таком не спрашивают, — бубнит Хэнк. — Простите… Но брюки он все-таки спускает, и Хэнк с удивлением обнаруживает, что на нем все это время не было нижнего белья. — Ну ты и извращенец, — отмечает он, но скорее это звучит как похвала. И тут же Коннор сжимает задницу, потому что Хэнк неожиданно шлепает по ягодице. Не то, чтобы больно, но и не по-детски, все же рука у него тяжелая. И почти мгновенно кожа так призывно розовеет. — Раздвинь ноги, — голос предает его, срываясь от нахлынувшего возбуждения. И Коннор вновь слушается, раставляя так широко, как только это позволяет кабина туалета. — Я… у меня в кармане штанов есть… Хэнк сразу же понимает о чем речь, быстро находя нужную бутылочку со смазкой. Неужели все спланировал, гаденыш? Но сейчас у него нет времени думать об этом. Подрагивающей рукой он выдавливает часть прохладной субстанции себе на пальцы, тут же нависая над Коннором и приставляя указательный палец к девственному сжимающемуся отверстию. Чуть погладил его, словно пытаясь успокоить, и после надавил, введя всего на одну фалангу. Коннор ощутимо вздрагивает, томно прикрывая глаза. Внутри настолько тепло, узко и жарко, что Хэнк не выдерживает, начиная размеренно двигать пальцем внутри. Он не говорит никаких фраз по типу «успокойся» или «боль скоро уйдет», надеется, что Коннор поймет и так. Вскоре он добавляет второй, краем сознания слыша неоднозначные оханья Коннора, но все-таки решает, что пары движений вперед-назад и несколько «ножниц» будет вполне достаточно. Хэнк не спрашивает разрешения, просто расстегивает совершенно не желающую поддаваться ширинку, достает напряженный член, с которого стекают прозрачные капельки смазки, и приставляет головку к пульсирующему анусу. Легонько проводит по нему, а через пару мгновений толкается: не до конца, несильно. Однако Коннор все равно болезненно стонет, но не сопротивляется, наоборот — пытается расслабиться. А Хэнк понимает, что долго не сможет ждать, давая ему привыкнуть к распирающему чувству внутри. Он делает единственное, что по его мнению может помочь, и что он действительно в силах сделать. Проскальзывает рукой под живот Коннора, обхватывая его собственный полувставший член, ласково поглаживая, медленно, но так приятно проводя вверх-вниз, в такт с собственными размеренными толчками. И Коннор дрожит всем телом, ощущения настолько новые и необычные — они поглощают его с головой. Он уже не разбирает, сон это или реальность, не замечает, как боль отходит на второй план, уступая место безграничному удовольствию. Все стоны, пошлые шлепки кожи о кожу смешиваются воедино, все границы стираются. Хэнк больше не жалеет его, дерет, как последнюю шлюху, срываясь на бешеный темп, но Коннор и не против. Ему впервые в жизни настолько хорошо. Никто из них не знает, сколько продолжалось все это безумие. Может, час, может, и того больше — пока сознание окончательно не плывет, а перед глазами не загораются искры. Пока Коннор не сваливается на пол с удушающей отдышкой после оргазма, пока Хэнк не следует его примеру, прижимая к себе все еще разгоряченное тело. Им плевать, что будет завтра, как они будут смотреть друг другу в глаза и продолжать общение, но сегодня им хорошо. Сегодня они вместе. И пока это — главное.