Мечта

Что бывает, когда сбываются мечты? Человек становится безумно счастливым, живет в свое удовольствие, радуется каждому моменту или же… теряет смысл жизни? Может, сбывшаяся мечта - это именно то, после чего люди говорят обычно о смерти без сожалений? PL600 не может, да и не хочет, наверное, отвечать себе на этот вопрос. Он не ставил перед собой высоких целей, не загадывал далеко наперед, не лелеял в несуществующей в теории душе несбыточные мечты. Он просто хотел жить. Жить так, чтобы ни одно живое или неживое существо не посмело сказать, будто он существует где-то в пыльном углу подобно какой-нибудь плешивой крысе. Хруст свежего снега под ботинками разрывает тишину, повисшую над едва возвышающейся над поверхностью мутной воды палубой почти полностью ушедшего под воду Иерихона. Сейчас Саймон может с уверенностью сказать: корабль отдал свою жизнь во имя их спасения. Он отжил свое, он достойно отслужил и людям, и андроидам. Именно он стал той самой точкой отсчета для новой жизни некогда гонимых девиантов. Блондин впервые пришел сюда после нападения людей. В памяти невольно всплывают картины минувших дней – все, от нового на тот момент дома, хозяина и работы, да засевшей в голове песни загнанных в угол девиантов. Он часто напевал ее в последнее время, порой ловя себя на мысли том, что именно эти слова отражают всю его жизнь. PL600 не знает, можно ли вообще назвать бывшую когда-то привычной череду домашних хлопот, издевательств и грубых насмешек жизнью. Да и живет ли он сейчас – большой вопрос. Ответ на который искать почему-то нет никакого желания. За спиной что-то глухо скрипит, и Саймон невольно оборачивается, ловя осторожное движение совсем рядом. А в голове снова эхом звенят спасительные строки. Старая многоэтажка встречает едва слышным завыванием ветра в полупустых коридорах и глухими фразами все еще не нашедших новый дом девиантов. Ступеньки лестницы покрыты россыпью трещин, грозящихся превратить потемневший бетон в гору осколков в любую секунду, но другого пути на нужный этаж нет. Андроиды не чувствуют усталости, но Саймон давно уже понял, что эта чертовка порой являет себя не только физически. И он почти уверен, что усталость – именно то, что сейчас овладевает им. Путь до нужной комнаты, кажется, занимает несколько веков, и не имеет значения, сколько часов, минут, секунд прошло на самом деле – для PL600 все совершенно иначе. Ему часто снится собственная смерть. И каждый раз, открывая глаза, он думает о том, что пора завязывать со всеми этими навязчивыми мыслями и воспоминаниями. Думает, что, возможно, пора завязывать и с самим сном, ведь андроидам он не нужен вовсе – да непонятно только, зачем тогда «создатели» вложили в него такую функцию. Думает, но не может что-либо изменить, ведь слишком привык связывать это с чем-то человеческим, с чем-то живым. И каждый раз, открывая глаза, он думает о том, что любая его смерть была бы началом новой жизни лидера Иерихона. Или ее продолжением. Голова опускается на смятую подушки, а голубые глаза сверлят взглядом серый потолок. Задумчивым, чуть забитым и бесконечно печальным. На нижнем веке плотно заседает бледная синева, разрезанная только темными складками тонкой кожи. Саймон четко помнит, как однажды Джош словно невзначай заметил, что именно этот взгляд, именно эти темные пятна явно выделяют его из почти идентичных PL600. Четко помнит, как это резануло слух. Помнит, как долго потом пытался найти те самые пятна и понять причину их появления. Для самого блондина это не было чем-то особенным, он никогда не видел разницы между андроидами его модели и им самим. Но грело душу то, что это видит кто-то другой. Дверь скрипит протяжно, глухо, но до безобразия противно, режет слух, заставляя невольно обернуться на ее безобразный стон. А в голове прожигающие кислотой картины из снов. Общая комната как всегда наполнена галдящими андроидами, а с недавних пор это стало так привычно, что Саймон уже и не мыслит себя без этой атмосферы. Взгляд выискивает среди серых фигур одну единственную, знакомую, отчего-то почти родную, но в то же время безумно далекую. Фигуру того андроида… нет, человека, который смог вырвать его из череды однообразных дней. И мерзко от одной мысли о том, что блондин сам снова загоняет себя в точно такие же рамки, сам не пытается что-то для себя изменить, приобрести, создать – сделать хоть что-нибудь, перестать жалко влачиться следом и ожидать чего-то. Он раз за разом повторяет себе, что сейчас лишь губит все труды разноглазого девианта, но ничего не может с собой поделать. Идеальное зрение позволяет быстро найти нужный силуэт, но PL600 не подходит – он там лишний. Норт снова бросает на лидера громкие взгляды, как-то слишком мягко улыбается, а Саймон готов зажимать уши руками, жмуриться, забиваясь все дальше в сырой угол своей комнаты-клетки, но не может – слишком странно это будет выглядеть сейчас. Но отчего-то он уверен, что непременно сделает это позже, ночью, когда в очередной раз распахнет глаза после едкого кошмара. Он разворачивается, идет бесшумно сквозь редкую толпу к чуть темнеющему дверному проему. Пальцы зачем-то касаются покрытого потрескавшимся, кое-где облупившимся, лаком косяка, скользят по нему, сбрасывая на грязный пол мутные осколки. Но вернуться в комнату не суждено. Чья-то рука ложится на плечо, останавливая, буквально прибивая к остаткам линолеума под ногами. А в голове звенит противная боль, «слабостью» разливающаяся по всему телу. Ночь кажется сегодня какой-то явно не такой, она словно пожирает все вокруг, окутывая своей вязкой тьмой, ловко вынимая все самые липкие воспоминания, вытягивая их своими грязными ногтями. PL600 сидит на краю старого, кажется, пережившего уже свой век раза в три, дивана и впивается потерявшими от напряжения кожу пальцами в затертую обивку. Еще недавно казалось, что он, прошедший восстание девиант, уже видал все ужасы этой жизнью, но сейчас, именно сейчас, когда за окном завывает ветер и барабанит дождь, а небо не светится ни единой звездой, ночь превосходит их все. Пожалуй, если бы на его виске все еще оставался треклятый диод, он непременно бы тревожно мигал попеременно желтым и красным. Хочется сорваться с места и забиться в тот самый угол, о котором грезил еще пару часов назад, но ноги вновь словно приросли к поверхности. Механическое сердце слишком быстро гоняет по «неживому» телу такой необходимый ему тириум, отчего ненормальное для «машины» тепло разливается по всему телу. Дыхание учащается, а почему-то тяжелые веки слегка опускаются, обрезая и так не особо четкую в такой темноте картинку. Дверь скрипит, кажется, противнее обычного, но Саймон не в том состоянии, чтобы обращать на это внимание. Рука вновь ложится на плечо, а тихий голос вырывает из вязкого оцепенения. Короткое, емкое, но отчего-то такое теплое «Что случилось?», и все мысли резко улетают куда-то слишком далеко. - Ничего, - голос чуть дрожит, и девиант может лишь надеяться, что в комнате, на фоне общего шума, это прозвучало не так жалко и странно, как кажется ему самому. Тут больше не нужны слова, выдавленные, наверно, с трудом, сравнимым разве что с полетом бескрылого существа. И не нужны лишние мысли, когда прохладная рука, с глухим треском белея, ложится на напряженную кисть, до половины скрытую черной митенкой. По телу блондина проходит слабая, несвойственная «машине» дрожь, а в голове мелькают сотни недосказанных фраз, обрывков воспоминаний, скрытых эмоций и чувств. А губы девианта рядом почему-то слабо дергаются в легкой улыбке – даже в такой темноте взгляд голубых глаз без труда улавливает это движение. И только сейчас Саймон понимает, что открыт перед ним, подобно почитанной за мгновение книге. Страх с головой накрывает тяжелой волной, топит в своей кислоте, позволяя лишь шевелить губами подобно теряющей жизнь рыбе. - Все в порядке, - и не ясно, что осветило комнату на столь долгую секунду: сверкнувшая за окном молния или острая вспышка сбоя оптики. Слова успокаивают, но где-то в углу сознания бьется мысль о том, что образ спокойного, рассудительного и сильного PL600, который давно стал таким привычным и для него самого, только что со звонким треском был раздавлен рухнувшей стеной. И почему-то только сейчас приходит в голову одна простая мысль: а не было ли это как раз той самой мечтой, от которых он так громко отгораживался? Не было ли это тем самым шагом к изменению себя, к прекращению жалкого существования? Саймон прикрывает глаза и, чуть улыбнувшись, едва заметно кивает, и одному ему лишь известно, на какой вопрос это было ответом. Да и есть ли смысл думать над этим, если теперь он точно знает, что жизнь после исполнения мечты, пусть и столь долго и тщательно скрываемой даже от самого себя – есть, ведь за одной всегда появляется другая.