Триста тысяч тридцать раз

      Сквозь огромное окно пробиваются теплые лучи летнего солнца. В высоком небе неспешно плывут пушистые облака, а птицы соревнуются в скорости полета. Ветер ласково гладит траву и лица самоцветов, вышедших на патруль.       Чудесным ранним утром Рутил, потягиваясь, подходит к окну и, мимолетно взглянув на привычно яркий пейзаж, опускается на пол, просовывает руки под массивный подоконник. Пальцы сразу ложатся на шероховатый край большого ящика, скрытого в глубине небольшой выемки, где самоцвет-доктор хранила запасы смол, пудр, трав и кореньев. Рутил хватается за него обеими руками и, кряхтя от натуги, кое-как вытаскивает ящик на свет. Распрямляется и откидывает на плечо мешающиеся волосы.       Она вытаскивает ящик уже в триста тысяч тридцатый раз. Ящик, больше напоминающий гигантскую коробку для такой же гигантской куклы. Самой дорогой куклы. Во всяком случае, для Рутил все было именно так.       На дне коробки лежала Падпараджа — бывшая напарница и подруга самоцветного лекаря. Все тело корунда утопало в пышных кудрявых волосах цвета розовой зари, словно укутанное дорогой бархатной оберткой, а неподвижное лицо и недвижимые руки и ноги только усиливали сходство с куклой. Спящая, Падпараджа казалась какой-то особенно утонченной, хрупкой и нежной, что никак не вязалось с ее истинной прочностью, могущей поспорить с самим алмазом.       Рутил грустно усмехается, надевает перчатки и медленно и аккуратно расстегивает рубашку Падпараджи. Перед глазами ее предстает знакомое зрелище — тело, испещренное глубокими дырами, пронизывающими его насквозь. Рутил слишком хорошо знала эти дыры. Знала и ненавидела, ибо из-за этих дыр ее боевая подруга лежит в чертовом ящике бесполезным куском драгоценного камня. Лекарь годами изучала необычные повреждения, рассматривала их сотни, тысячи раз в надежде, что рано или поздно сможет закрыть их чем-то, что позволило бы Падпарадже быть живой, а не просто красивой каменной куклой. Но все было тщетно. Тело корунда отказывалось соединяться с другими видами драгоценных камней. Правда, некоторые родственные по строению самоцветы способны были пробуждать Падпараджу ото сна, но лишь на короткое время. Время, когда Рутил могла услышать знакомый приятный низкий голос, заглянуть в раскосые глаза, в которых блестели золотисто-розовые искорки и увидеть ласковую, бледную, словно прощальный отблеск зари, полуулыбку. Лишь для неё одной…       Рутил трясет головой, отгоняя воспоминания, от которых почему-то слишком больно становилось в груди, и тянется за высеченным ею накануне кристаллом самоцвета. Рука привычным выверенным движением вставляет кристаллы в грудь и живот напарницы. Все, этот камень последний. Рутил склоняется над Падпараждей, внимательно следя за малейшим изменением в лице самоцвета. Тело доктора напрягается, тонкие пальцы стискивают деревянный край ящика так, что он, кажется, сейчас треснет. Так, в напряжении, Рутил сидит несколько томительных секунд.       Но ничего не произошло. Впрочем, как обычно. Падпараджа все так же безмятежно спит, даже не пошевелившись. Лишь ветер нежно гладит самоцвет по кудрявым прядям, смахивая с них на пол сверкающие искры. Рутил тяжело вздыхает и отворачивается, пряча лицо в ладонях, и сильно горбится, словно под тяжестью монолитных кварцевых плит. В голове снова бьётся единственная мысль: какой же от неё, Рутил, прок, если она не может вылечить самое дорогое для нее существо?       Лекарь встает и заталкивает ящик с Падпараджей обратно в нишу; садится на подоконник, устремив невидящий взор золотисто-карих глаз на степь.       Неудача. Снова. В который уже раз Рутил вот так вытаскивает и опять прячет ящик в темноту?..       Ах да.       В триста тысяч тридцатый.