Безумное облако

Все произошло быстро. Вот Инес, моя глубоко любимая няня, привела меня в темный переулок. Вот — я непонимающе спросила, почему мы сюда пришли. Вот — сильные и чьи-то незнакомые руки схватили меня, крепко зажимая рот и фиксируя так, что я никак не могла двигаться. Грянул грохот — второй мужчина одним выстрелом какой-то красной пули убил Инес. Я начала плакать, укусила ладонь держащего меня незнакомца с непонятно откуда взявшейся силой. И резко получила по лицу укушенной рукой. Щеку и нос адски жгло от боли, а на губах чувствовался металлический привкус. Я громко кричала и выла, пыталась звать Инес, папу, братьев, маму, хотя бы кого-то, но все тщетно. Меня кинули куда-то вглубь большой машины, куда я просто ввалилась, больно падая на ягодицы, и закрыли дверцы. Тут пахло чем-то непонятным, было темно и очень страшно. От липкого ужаса перехватило горло — кричать я просто не могла. Тихо обняла руками колени и заплакала. А может все не так плохо? Может папа меня скоро найдет и вернет домой. К маме, к братьям, к тетушке Фелисе с дядюшкой Жакобом. Папа ведь сильный, большой, умный, добрый. И шрам на лице его ни капли не портит. Даже если мама его называет жутким. Мама вообще называет жутким почти все — ее пугает мысль выйти из дома, поговорить с незнакомцами и съесть то, что приготовил не наш повар. Я не понимала куда меня везли. Слезы неосознанно текли из глаз, сопли — из носа, но руки крепко держали колени. Стирать что-то с лица не было сил. Не могла даже оторвать пальцы от собственной кожи — она казалась спасением. Все равно все вокруг казалось сном. Я не верю, что меня похитили. Это какая-то шутка. Ошибка. Не может быть, чтобы меня похитили. А может это просто сон? Нет — удар по лицу был болезненный. Да и то, что я себя ущипнула за бедро — тоже. Машину периодами заносило на поворотах. Поэтому то, что я упала на бок чем-то особенным не было. Забилась в самый угол огромного кузова грузовика. Машина подскакивала — явно мои похитители ехали по бездорожью. В городе были идеальные дороги — помнилось мне от огромного количества поездок с отцом или братьями на их машинах. Было дико страшно. Руки крепко обнимали содранные в кровь саднящие коленки. Неудачно упала, когда пыталась убежать от похитителей и убийц моей любимой няни. Инес. Я тихо шмыгнула носом, из глаз снова полились слезы. Соль, попадавшая в ранки заставляла их сильнее щипать. Но в тот момент мне было слишком страшно, слишком больно в душе. Почему не убили? Почему похитили? Хотят выкуп от папы? А если нет? Если просто везут в лес, чтобы убить? Когда машина остановилась, я не сразу поняла, что мы уже куда-то приехали. Тогда меня насильно вытащили из кузова, настолько сильно сжав плечо, что из глаз снова полились слезы. Мне казалось, что они никогда не закончатся. Перед глазами была пелена — сказывались и слезы, и опухающие веки. И носа текли сопли. Папа ведь предупреждал быть аккуратными. Не ходить по темным переулкам. И всегда держаться нашего охранника — Лоренцо, улыбчивого дядюшку, который был с нами, если мы с Инес ходили куда-то без братьев или отца. Ноги еле плелись, они будто шли не за телом, а отдельно. Казалось, что в них вообще не было ни капли сил. Мужчина даже не вел меня за руку, а тащил, как тряпичную куклу за собой. Понимал, что я не убегу, ведь путь не запомнила. Была слишком в шоке. Меня кинули в какой-то комнате. Там было светло — кремового цвета стены, небогато украшенные картинами, цветами и коричневыми шторами. И светло-молочный блестящий, как солнце ламинат. От него резало глаза. — Так-так, — прошипел над самым ухом голос: низкий, скрипучий, мужской. — Новенькая. — …е… не трогайте, — пробормотала, стараясь сделать так, чтобы слабые коленки и руки не дрожали сильно. Я же Серпенте. А папа говорил, что мы никогда не должны показывать свой страх другому. Только своей семье. Голос дрожал. Дрожал и срывался. Он выдавал мой страх, даже если тело пыталось держаться. А от мужчины пахло табаком. Дешевым. Не тем, что курит папа вечерами. И неприятными сильными духами. Будто он старался перебить запах сигарет им. — Симпатичная, маленькая. Лет десять. А что с пламенем? — он взял со стола какой-то странный прибор и небольшую иголку. Крепко взял меня за руку, ткнул иглой в палец и маленькую каплю крови капнул на это. Из глаз в очередной раз полились слезы. — Какое чудо. У тебя их даже несколько! Неужто мы выкрали кого-то из змей? Да нет. Бред. Басимо за своих маленьких рептилий готов убить всех. Мы бы сразу попались. Папа? Откуда он знает папу? И почему почему говорит, что у меня есть пламя? Какое пламя? Про что он? — Хм, — мужчина потер подбородок. — Будешь нашим могильщиком, а то прошлого мы уже закопали. И будешь работать ещё с другими детьми. Чтобы не отлынивать. Франсуа! — мужчина ударил по двери ладонью. — Да, Виктор, — в комнату зашла невысокая, худенькая женщина. Блеклая, с темными пушистыми волосами. — Отведи её к остальным, — он задумчиво потер руки друг о друга. — И потом покажи, где находятся инструменты и задний двор. — Хорошо, — меня крепко схватили за руку. — Пошли. Не задерживай. И меня потянули за собой, заставляя идти в неизвестность. Коридоры из-за слез казались размытыми — я осознавала только цвета. Но и их было мало — лишь светлые стены и темные пятна шкафов, картин, окон и зеленые — каких-то растений. Казалось, что весь мир покрыт туманной дымкой. Я не могла запомнить коридоры, не могла понять, где и как заворачивать, не могла осознать свое положение на данный момент. Рабыня? Пушечное мясо? Лабораторная крыска? Товар? Отец часто рассказывал, что детей воруют. Прямо на улицах — из-под носа взрослых, полиции, родственников. Но для чего — он не знал, как и не знали его частые знакомые, приходящие к нему лично. Они в такие моменты запирались с братьями в его кабинете и долго-долго не выходили. А потом он по вечерам рассказывал, что мне нельзя одной выходить из дома. Ни за что. И никогда. Рука у моей сопровождающей была холодной. Просто ледяной — мое запястье будто превращалось в кусок льда под её пальцами. Но я никак не могла вырваться. Тело, походящее больше на запуганный плюш, двигалось лишь потому, что его тащили. Да и хватка у женщины была крепкой. Будто бы руки мамы, когда она не давала подойти к понравившейся игрушке в магазине. — Это кладовка, — она резко остановилась, повернувшись в мою сторону. Волосы у неё были большим черным пятном над светлым лицом. — Если забудешь, как дойти — спрашивай других детей. Цветы точно знают. — ...мгм, — я понятливо кивнула, больше не понимая, что можно сделать в этой ситуации. Мне страшно. Ноги подкосились, опять задрожали колени. Но я упрямо стояла, пытаясь не упасть. А рука у неё все равно держала крепко. — А теперь пошли. Познакомлю с остальными. — она резко развернулась, из-за чего подул холодный ветерок, опалив веки. — Все-таки тебе с ними жить. Я непонимающе нахмурилась, шмыгнула носом, пытаясь вдохнуть побольше воздуха и проглотить как можно больше льющихся водопадом соплей. Глаза неимоверно жгло. Рыдать уже не хотелось, слезы будто закончились, но все равно, казалось, ещё пять минут и они польются в ещё большем объеме чем до этого, как будто сливной бочек унитаза. Я не могла разобрать дороги, да и не пыталась. У меня не было сил на то, чтобы просто рыдать, а тут надо куда-то идти, что-то запоминать, что-то анализировать. Перед глазами пролетали лишь однотипные коридоры, стены, украшения, купленные по дешевке. Да и редкие спуски. Всего их было два — сначала до цокольного этажа, где меня представили невысокому мужчине в белом халате, а потом уже и до конечной остановки — комнат. Детских, холодных и довольно грязных. — Это ваша новенькая — могильщик, — женщина показала на меня рукой, представляя другим детям. Маленьким, худеньким, будто бы голодавшим не первые сутки. Да, я видела лишь их очертания и контуры их тонких конечностей, но понимала, что передо мной такие же дети, как и я. — Прошу без драк. Она грубо подтолкнула меня к остальным, отчего мое и так почти не держащееся на ногах тел упало на колени перед собой, сильно ударяясь о холодный каменный пол и раздирая в кровь ладони, которыми попыталась хоть немного смягчить падение. Не получилось. На глаза ещё раз навернулись слезы. — Хэй, как ты? — ко мне подошла девочка. Голос у неё был уставший, высокий, но немного сиплый, будто бы она не так давно переболела. Она присела рядом, кладя мне худые руки на плечи. Пальцы у неё были холодные, тоненькие. — Пойдем, присядешь, успокоишься. Она аккуратно помогла мне подняться, не тревожа мои ссадины. — В другом случае я бы сказала, что приятно познакомиться. Но здесь лучше будет сказать, что печально свидеться, — от неё послышался тихий, тяжелый смешок. — Я надеюсь, что ты проживешь дольше прошлого могильщика.