На предплечьях Сэюна рассыпано множество шрамов. Двадцать восемь, если быть точным, — двадцать пять на левой руке и три — на правой. Есть едва заметные, лёгшие тонкими ниточками на бледную кожу, но есть и уродливые, рваные и когда-то очень кровавые. Но Сэюн не скрывает их. Напротив — он любит носить одежду с коротким рукавом, демонстрируя свои шрамы всем окружающим. Люди назвали бы это странным, возможно, даже помешательством, но Сэюн помнит историю каждого пореза, оставившего след на его коже.
— Кто там шарится, чёрт побери?! Громкий незнакомый голос режет по ушам. Сэюн морщится и вываливается из кустов, запинаясь то ли о корень, то ли о собственные ноги. Он окидывает взглядом дом, такой похожий на его собственный. А парень, стоящий на пороге под крышей, совсем не знаком ему. Незнакомый парнишка крепко сжимает в руках ружьё, выглядя при этом таким напуганным, взъерошенным и совершенно несуразным. Сэюн усмехается, чуть наклонив голову на бок. — Эй, подними руки! — мальчишка пытается добавить в голос больше уверенности, больше металла, но в конце тот всё же срывается до визгливых ноток. — Ты хоть знаешь, как им пользоваться-то? — с издёвкой тянет Сэюн, кивает на ружьё в руках парнишки и демонстративно засовывает руки в карманы куртки. — Конечно, знаю! — хмуро отвечает парнишка и дёргает дулом ружья. Его попытки выглядят до того нелепо, что Сэюн не может сдержать рвущийся наружу смех, запрокидывая голову. — Ты что, под кайфом? — незнакомец перехватывает ружьё поудобнее и нацеливается Сэюну прямо в грудь. В тот же миг Сэюн чувствует жжение и острую боль, укусившую в левое предплечье. Она прокатывается по нервным окончаниям от кончиков пальцев вдоль по спине, поднимается вверх, заставляя мышцы задеревенеть от напряжения, а волосы на загривке встать дыбом. Электрические искры клубками скатываются и вниз по позвоночнику, от чего пальцы на ногах поджимаются. Сэюн судорожно выдыхает и пошатывается, потому что от неожиданности и яркости ощущений подгибаются колени. Игнорируя направленный на него ствол, Сэюн задирает рукав куртки и с интересом рассматривает неглубокий порез, появившийся на коже. Кровь быстро скапливается, формируется в пухлую каплю и стекает вниз — Сэюн как завороженный прослеживает кровавый след на своей коже и проводит широким жестом по ране, слизывая металлический вкус, оседающий на языке. — Эй! — окликает его парнишка. Сэюн, наконец, поднимает взгляд на незнакомца, облизывая губы. Понимание словно бы щёлкает в его голове. — У меня для тебя плохие новости, — произносит Сэюн, одёргивая рукав куртки, и подходит совсем близко, совершенно не обращая внимания на упёршееся в тело дуло, — познакомимся?Этот порез стал первым. Он же обратился в первый шрам. Бёнкван с лёгкостью может воскресить в памяти их первую встречу — ощутить, как сердце бешено скачет в груди, а на спине выступает холодный липкий пот, и капли щекотно скользят по коже, впитываясь в ткань джинс. Когда ввалившийся на его участок псих подходит совсем близко, Бён понимает, что не смог бы выстрелить, даже если бы захотел — мышцы его иглами пронзает холод, а пальцы деревенеют от напряжения. Бёнкван долго не признаёт Сэюна своим соулмейтом, и на то есть множество причин. Самая первая и очевидная, бросающаяся в глаза — Сэюн пацан. Конечно, Бён рассматривал возможность того, что его соулмейтом может оказаться парень, но… Бёнкван хотел девочку, как бы по-детски это ни звучало. Идеальная родственная душа в его представлении была милой девочкой небольшого роста, нежной и миниатюрной, с мягкими руками и звонким мелодичным голосом, напоминающим перезвон колокольчиков. А Сэюн — это… ничего из перечисленного. Он выше на два сантиметра, тощий и жилистый. Руки у него покрыты мозолями, а голос… ладно-ладно, Бёнкван готов поднять руки в знак того, что сдаётся, и признать, что голос у Сэюна завораживающий, иногда от него даже мурашки по коже пробегают. Но не только внешность и гендерная принадлежность не соответствуют ожиданиям Бёнквана. Сэюн дерзкий, агрессивный, иногда очень грубый и совершенно непредсказуемый, неконтролируемый тип. Он шумный, не уважает ни чужое мнение, ни личное пространство других людей. Он в принципе весь — концентрация всего того, что Бёнквану не нравится в людях. И всё же Сэюн может быть по-настоящему упёртым, когда ему это нужно, так что через неделю Бён смиряется с его существованием в своей жизни. А ещё три недели спустя Сэюн окончательно ломает оборонительные стены, что воздвиг Бёнкван. Ломает их с оглушительным шумом, уничтожая всё до основания, не оставив и камня на камне. Ещё дольше Бёнкван пытается узнать, какая же эмоция Сэюна отпечатывается на его коже. Очевидно, это не веселье, иначе он узнал бы об этом ещё при первой встрече.
— Что это? — Бён с недоверием разглядывает продолговатый ящик с землёй, из которой пробиваются несмелые зелёные росточки. Вообще всё в доме Сэюна вызывает у него подозрения, но эти ящики, расставленные по всем подоконникам, интересуют сильнее всего. Потому что понятия «садоводство» и «Сэюн» крайне хреново вяжутся друг с другом. — Марихуана. Вот это уже лучше. Наркотики и Сэюн в голове Бёнквана выглядят гораздо гармонич… стоп. — Что?! Ты же… Сэюн погано так ухмыляется, смотря, как изменяются эмоции на лице Бёна, как он бледнеет, а глаза и рот расширяются всё сильнее. — Не шучу. Но ты не переживай, всё это не для продажи, — Сэюн обводит рукой вокруг, а ухмылка становится ещё шире, — для личного пользования. — То есть… ты ещё и наркоман, — Бёнкван едва не плачет от осознания, насколько дрянная у него судьба, раз она подсунула ему вместо соулмейта вот это вот. Сэюн смеётся, и в глазах его всего на мгновение мелькает отблеск преисподней. Бён же стонет в голос, пряча лицо в ладонях. — Знай, я не поддерживаю и присоединяться к тебе во всём этом не собираюсь, — Бёнкван кивает на ближайший горшок. — Я тебе не позволю, — веселье Сэюна резко сменяется леденящей яростью, взгляд обжигает холодом.Сэюн не сожалеет, что рассказал Бёнквану о своей дурной привычке, он в принципе отрицает это чувство. Однако же от мысли, как Бён даже просто прикасается к наркотикам, его начинает воротить, а в костяшках появляется неприятное чувство зуда. Бёнквану это не нужно. Ему доступна жизнь во всём её безграничии и нет причин уподобляться Сэюну, который с рождения видел лишь блёклый отпечаток мира, лишённый красок. Ему наркотики необходимы, чтобы почувствовать себя живым. Чтобы просто убедиться в собственном существовании. Злость Бён тоже вычёркивает из списка. Эмоций остаётся не так много, и иногда Бёнкван думает, что Сэюн ошибся, и вовсе они не соулмейты друг другу. От этого становится тревожно на душе. И всё же порезы на руках Сэюна появляются с поражающей периодичностью, и объяснить этого Бён не может. Эмоция, отпечатывающаяся на коже Бёнквана, обнаруживается в момент, который подходит для этого наименьшим образом.
Одноклассники заваливаются к Бёну в дом совершенно неожиданно. Впрочем, он не сильно-то и против — он любит дружеские посиделки. Обязательно с настолками и некрепким алкоголем. Сэюн в составляющие уютного вечера не входит, но он заваливается в дом Бёнквана, привычно забираясь через окно в его комнате. Если бы Бён услышал, что Сэюн уже в доме, он непременно вышел бы встретить его и предупредил бы о гостях. А лучше вообще спровадил бы его куда подальше. Но Бёнкван был слишком увлечён партией в игру, потому увидел Сэюна слишком поздно. Честно признаться, он вообще заметил его последним, когда в комнате повисла напряжённая тишина. Обернувшись, Бён увидел Сэюна и почувствовал себя так, словно глотнул ледяной воды, которая растеклась по лёгким и тяжело плюхнулась в желудок, замораживая все органы. Сэюн же оценивающе оглядывает гостей, скользит глазами по разложенной на полу карте игры и бутылкам с вином и останавливается на Бёнкване, застывшим с испуганным выражением на лице. Сэюн расплывается в ухмылке и, подняв взгляд, машет присутствующим рукой. — Культурно отдыхаете? Бёнкван покрывается мурашками от прозвучавшей в голосе соулмейта насмешки. — Что же меня не позвали? После этих слов Бён чувствует себя неожиданно виноватым. Хотя вроде и не должен. Он ведь и сам не знал, что одноклассники заявятся к нему сегодня. — Это… ребята, знакомьтесь, это Сэюн, — Бёнкван подскакивает на ноги, хватая Сэюна на запястье, чтобы держать его под контролем. Просто на всякий случай, — он мой… — Я его соулмейт, — ухмылка Сэюна настолько отдаёт дьявольщиной, что, кажется, протяни руку и обожжёшься. — Ты не говорил, что у тебя есть соулмейт, — задумчиво произносит Сонхи, с любопытством разглядывая Сэюна. Сэюн косится на Бёнквана, затем переводит взгляд на Сонхи, и Бён ощущает, что его предплечье просто пылает. И это явно не эфемерное ощущение… Бёнкван смотрит на свою руку и видит, что кожа покраснела, словно обожжённая чем-то. В его голове с лёгкостью складывается два и два, и Бёнкван осознаёт, что вот она — эмоция, которая отпечатывается на его коже. Это ревность. Чёртова ревность, о которой Бён даже и не думал, полагая, что Сэюн и испытывать-то такого чувства не должен — слишком уж самоуверенного засранца он из себя строит, но происходящее дальше лишь подтверждает предположение Бёнквана. — Завидуй, — едва ли не шипит Сэюн, притягивает Бёна к себе и впивается ему в губы так, словно хочет душу высосать. Бёнкван недовольно мычит, пытается вырваться, толкает соулмейта в грудь, за что получает болезненный укус в губу. Металлический привкус крови тут же заполняет рот Бёна, размазываясь между языков. Это чертовски отвратительно. Настолько, что Бёнкван начинает задыхаться. Возможно, Сэюн почувствовал сотрясающую соулмейта дрожь, а потому разорвал поцелуй. Но вряд ли это было так… вероятно, он решил, что достаточно очевидно обозначил свои права. Бёнкван смаргивает застлавший глаза морок и видит блядскую ухмылку Сэюна, слизывавшего с собственных губ остатки чужой крови. Бёнквана же трясёт. От отвращения, вызванного привкусом поцелуя. От возбуждения, что тугой сетью стягивает внутренности и скапливается туманом в голове. Хочется продолжить целоваться. И одновременно ударить Сэюна посильнее, так, чтобы больно ему было. Бён судорожно выдыхает загустевший воздух, пытаясь успокоиться. Такое определённо можно испытывать только со своим соулмейтом.Сэюну не нравится, что его ревность отпечатывается на Бёнкване в виде ожогов. Он сам несколько раз за жизнь обжигался и знает, что боль эта рассеянная, испытывать её неприятно. Но больше его злит не характер боли, а кое-что другое…
Бёнкван неловко взмахивает руками, вскрикнув, падает на кровать. — Что ты делаешь? — он не спускает с Сэюна настороженного взгляда. — То, что неспособна сделать чёртова природа, — рычит Сэюн, устраиваясь на бёдрах Бёна, и смотрит ему в глаза. Так разъярённо и решительно, что Бён невольно сглатывает и замирает под руками соулмейта. Сэюн тем временем задирает край чужой футболки и оглаживает пальцами гладкую загорелую кожу. Бёнквана передёргивает и всё внутри сжимается, вибрирует от напряжения. Слишком уж непривычна нежность от соулмейта. И интуиция подсказывает, что ждать ничего хорошего не следует. — Кричи, если будет больно, — произносит Сэюн, и раньше, чем Бёнкван успевает хоть что-то сообразить, резко впивается зубами в его бок. Сэюн слышит болезненный крик Бёнквана, ощущает, как мышцы под его челюстью напрягаются. Чувствует, как пальцы вцепляются в волосы, с силой оттягивая в сторону. Только когда рот переполняется кровью, когда она стекает из уголка рта, Сэюн отпускает Бёна, проглатывая кровь и с удовлетворением осматривая оставленную его зубами метку. — Ты совсем ёбнулся?! — кричит Бёнкван. Он спихивает с себя Сэюна да так, что тот валится на пол. Наверное, больно. Бёнкван надеется, что ему больно. Он кидает на него ненавидящий взгляд и скрывается в ванной, громко хлопая дверью. — Зачем ты сделал это? — едва слышно спрашивает Бёнкван примерно минут через сорок после происшествия. Укус на его боку уже продезинфицирован и заклеен широким куском бинта и пластырем, но он всё равно горит огнём и болезненно дёргает при каждом вздохе. Так же как злость всё ещё пульсирует у него в груди, пусть и несколько поутихшая. — Меня достало, что на твоей коже ничего не отпечатывается, — Сэюн пожимает плечами и заваливается на колени Бёнквана. Его переполняет чувство удовлетворения и, … пожалуй, да, можно назвать угнездившийся в груди тёплый комочек счастьем, поэтому он позволяет себе подобные ленивые нежности, что обычно так нравятся Бёну, — я решил это исправить. — Ты мог хотя бы предупредить меня. А лучше вообще сказать, что тебя волнует эта проблема, и мы придумали бы что-нибудь вместе. Мы же соулмейты, в конце концов, родственные души и всё в таком роде, — произносит Бён, недовольно глядя на Сэюна сверху вниз, но руки его словно бы живут собственной жизнью и против воли тянутся к чужим волосам, зарываясь в сожжённые высветлителем пряди и массируя кожу. — Ты бы разрешил оставить шрам? Позволил бы укусить тебя до крови? — Нет… — выдавливает Бёнкван едва слышно. — Вот видишь, — Сэюн разводит руками и прикрывает глаза, — я избавил себя и тебя от лишнего диалога. Бёнкван фыркает, сжав между пальцев светлые пряди и борясь с желанием дёрнуть посильнее. В отличие от Сэюна ему не нравится боль — ни причинять её самому, ни когда кто-то причиняет её ему. — Этот диалог был бы вовсе не лишним, — выдыхает сквозь зубы Бён, — если у тебя есть проблема, то ты должен поделиться ею со мной, и вместе мы обсуждаем её и думаем, как решить. Отношения как бы так и работают. Сэюн лишь приоткрывает один глаз и смеривает Бёнквана красноречивым взглядом. Бёнкван неожиданно чувствует себя так, словно сморозил какую-то глупость, хотя до этого был абсолютно уверен в правильности своих слов. Сэюн смотрит, как на щёки Бёна наползает краснота, усмехается и снова закрывает глаз. Пара минут проходит в абсолютном безмолвии, и Сэюн, убаюканный мерным поглаживанием по голове, начинает проваливаться в сон. Бёнкван же нервно жуёт губу, набираясь решимости, чтобы разрушить повисшую тишину. — Сэ… — голос почему-то хрипит, поэтому Бён вынужден прокашляться, прежде чем продолжить говорить, — Сэюн, я вообще-то кричал. — М? — Когда ты меня укусил. Ты сказал кричать, если будет больно. Так вот мне было больно, и я кричал, надеялся, что ты остановишься. Почему ты не прекратил? — Разве я говорил, что прекращу? — Сэюн открывает глаза и смотрит словно бы удивлённо, — я лишь разрешил тебе кричать. Бёнкван аж давится воздухом и ошалело смотрит на Сэюна, но ничего не говорит. — Ты можешь укусить меня в ответ, — неожиданно произносит Сэюн, и во взгляде его Бёнквану чудится непонятное предвкушение. — Сегодня пролилось уже достаточно крови, — Бён отрицательно качает головой и невесомо прикасается пальцами к засохшей кровяной корке, пересекающей чужое предплечье. Со стороны Сэюна слышится судорожный вздох, и Бёнкван спешно убирает руку, шепча тихое извинение и совершенно не замечая потускневшего и наполненного разочарования взгляда.Несмотря на все странности и откровенно ужасный характер Бёнкван привязывается к Сэюну и даже умудряется откопать его милую и заботливую сторону, которую, вероятно, никто и никогда кроме самого Бёна не увидит. От этой мысли теплеет на душе.
У Бёнквана шумит в ушах, а голова словно бы наполнена липким и вязким тестом, в которое превратились мозги, но он упорно отрицает своё поганое самочувствие и в который раз перечитывает параграф в учебнике, пытаясь пробраться сквозь заволакивающий всё вокруг туман и собрать в осознанное предложение разбегающиеся буквы. Получается, откровенно говоря, хреново — Бёнкван даже с третьего раза не может уловить смысла прочитанного, а тесто в голове неожиданно оказывается и не тестом вовсе, а глиной, которая медленно, но верно затвердевает, становясь всё тяжелее. Бёнкван тяжело вздыхает, откладывает учебник в сторону и трёт глаза. Держать голову уже нет никаких сил, поэтому Бён упирается лбом в стол, ощущая приятную прохладу гладкой деревянной поверхности. Удивительно, насколько дерево — поразительный материал. Прикосновения к нему не обжигают холодом, даже если в комнате тот ещё дубак. И в то же время когда кожа горит и плавится, дерево словно забирает часть жара на себя. Как сейчас. Или как недавно, когда Бёнквана буквально разложили на этом самом столе… Пребывая в глубокой задумчивости, Бён не слышит, как в квартиру забираётся Сэюн, привычно предпочтя балкон входной двери. Наличие пожарной лестницы, ведущей на их балкон, было одним из основных условий, когда парни подыскивали квартиру в городе. — Пытаешься открыть третий глаз? — усмехается Сэюн, усаживаясь на стол прямо на одну из тетрадей. Бёнкван с трудом преодолевает силу тяжести и пару раз моргает, пытаясь сфокусировать взгляд на соулмейте. Выходит так себе. — Нет, я просто решил сделать небольшой перерыв, а то голова гудит уже от… — Бён проводит пальцами в воздухе, указывая на раскрытую книгу, — …от знаний. Я уже собирался продолжить. Бёнкван выдавливает слабую улыбку и тянется к учебнику, как вдруг его ловко перехватывают чужие руки. — В постель, — в голосе Сэюна слышен холод, и Бёна передёргивает. — Сэюн, мне сейчас серьёзно не до этого, — недовольно тянет Бён и пытается отнять книгу у парня, но ничего не получается. Соулмейт поднимает её над своей головой. — Я сказал, иди в кровать, — ещё жёстче, с явным нажимом чеканит Сэюн, и вдруг в руках его словно бы по волшебству оказывается зажигалка. Пылающий огонёк пляшет в опасной близости от корешка книги, — иначе я сожгу всё на этом столе. Бёнкван хочет кинуть злое «себя заодно сожги», но сдерживается. Он знает, что угроза не эфемерная, и соулмейт вполне может её выполнить. — Сожжёшь — будешь сам искать и покупать новые книги, — всё же бурчит в ответку Бён. Почему всё всегда должно быть так, как того хочет его соулмейт? Это нечестно. Несправедливо. В этот раз он даже со скрываемой радостью следит, как предплечье Сэюна расчерчивает очередной порез. Не очень глубокий — иногда злость Бёнквана оставляла по-настоящему пугающие глубиной порезы, кровавые и, наверняка, очень болезненные — но на этот раз Бён совершенно не испытывает никакого укола совести. В этот раз Сэюн определённо заслужил. Бёнкван поднимается на ноги, и вдруг перед глазами всё плывет. Соулмейт реагирует мгновенно — откидывает зажигалку в сторону, подхватывает Бёна под руки и тащит его до кровати. — Лежи здесь, — бросает Сэюн и скрывается на кухне. Бён послушно растягивается на одеяле, ощущая, как по телу растекается такая неприятная слабость. Потолок плывёт, а глаза слезятся, потому Бён прячет лицо в сгибе локтя. Через пару минут Сэюн возвращается. Бён слышит его шаги, затем тихий щелчок. Он не видит, а скорее даже ощущает всем телом, как приятная темнота окутывает его со всех сторон. Кровать справа прогибается под весом другого человека. Бён открывает глаза. Единственным источником света является настольная лампа, свет от неё слабый и рассеянный, такой, что и боли глазам не причиняет, и в то же время позволяет не бродить в полнейшей темноте как слепым котятам. Бёнкван смотрит на сидящего на кровати соулмейта и не может скрыть удивления — Сэюн принёс ему блистер таблеток и воду. Бён поднимает взгляд и видит в чужих глазах едва уловимую обеспокоенность и волнение, … наверное. Бёнкван сейчас не может с полной уверенностью поручиться, что эти эмоции не были лишь игрой света и воображения. — Прими и ложись спать, — произносит Сэюн тихо, протягивает Бёнквану блистер и, дождавшись, пока тот выдавит себе на ладонь одну таблетку, протягивает стакан с водой. Только сейчас Бён понимает, насколько хотел пить. За пару жадных глотков он вливает в себя кажущуюся даже немного сладковатой воду. — Спасибо, — Бён возвращает пустой стакан и откидывается на подушку, кутаясь в одеяло. — Ты такой доверчивый, — усмехается Сэюн, поигрывая блистером. — Ч-что? — Бён холодеет и переводит испуганный взгляд с соулмейта на блистер и обратно, — что ты мне дал? — Скоро сам поймёшь, — кидает Сэюн загадочную фразу и, наблюдая за всё более испуганным выражением, проступающим на лице Бёна, не может сдержать смеха, — я пошутил. Это просто жаропонижающее. Я же говорил, что не позволю тебе даже прикоснуться к наркотикам. Бён поджимает губы и отводит взгляд. Не будь его лицо уже красным из-за температуры, сейчас кожа непременно заалела бы. — Тебе нужно спать, — неожиданно мягко произносит Сэюн, а затем делает нечто вообще из ряда вон выходящее — нежно проводит рукой по волосам Бёнквана, убирая в сторону взмокшую от пота чёлку, — спи. Внутри у Бёнквана всё дрожит от неожиданной ласки. Он не знает, как на подобное реагировать. Боится, что если начнёт ластиться, то его тут же оттолкнут. Потому он не двигается и прикрывает глаза. Его знобит то ли из-за произошедшего, то ли из-за болезни. Ночью Бёнквану становится хуже — температура повышается, несмотря на принятые недавно лекарства. Тело ощущается расплавленной массой, и Бёну кажется, что вместо рук у него тягучий, расплавившийся сыр. Когда он пытается поднять руку, движение тянется до бесконечного медленно и не приводит ни к какому результату. Конечность не желает сдвигаться с места. В какой-то момент он начинает бредить. Порождённые воспалённым разумом картины перемешиваются с реальностью так крепко, что одно от другого не отличить. В тенях и окружающих предметах Бён видит жутких чудовищ, монстров, притаившихся по углам. Они тянутся к нему своими тощими, иссушенными пальцами, сверкают голодными глазами. И он наедине с ними. И нет в мире больше других звуков, кроме того отвратительного и влажного, с каким монстры открывают и закрывают свои беззубые, гигантские рты, капая на пол вязкой слюной. Слюна эта медленно затапливает собой всё вокруг, а Бёнкван не способен ни сдвинуться с места, ни позвать кого-либо на помощь — он открывает рот, но ни звука не вылетает. Потому он лежит и дышит, рвано и мелко, с каждый разом проглатывая всё больше ядовитых испарений, отравляющих его организм. Яд разрушает его изнутри, разносится по венам вперемешку с кипящей кровью. И вдруг посреди всего этого бесконечного безумия, в котором понятия времени не существует как такового, появляется нечто. Голубоватый мягкий свет разгоняет чудовищ, заставляя их прятаться по углам, жаться и шипеть от страха. Он очищает воздух, уничтожая яд, выводя его и из крови Бёнквана. Свет этот дарит такую желанную и приятную прохладу. Наверное, странно наслаждаться тем, что умеешь с самого рождения и чему обычно не придаёшь большого смысла, но сейчас Бёнквану плевать — он дышит полной грудью и наслаждается ощущением, когда свежий прохладный воздух проникает в его лёгкие, заполняя их едва ли не звенящей чистотой. Ему хватает пары мгновений, чтобы провалиться, наконец, в глубокий сон без сновидений. Судя по наполнившему комнату свету просыпается Бёнкван уже поздним утром. Тело всё ещё кажется ватным и непослушным, а затвердевшая в голове глина рассыпается в песок, засыпаясь в глаза и царапая горло, но хотя бы освобождает из плена мозги. Бён обводит комнату взглядом и останавливается на сидящем рядом Сэюне. Сонному сознанию нужна пара секунд, чтобы проанализировать увиденное. — Что ты творишь?! — Бёнкван подрывается с места, выбивает трёклятую зажигалку из рук соулмейта и хватает его за другую руку, осматривая наружный край ладони, который этот безумец пытался подпалить всего мгновение назад. Кожа покраснела и вся горит, но ни волдырей, ни — спасибо, боже — чёрной обуглившейся кожи. Бён облегчённо выдыхает и падает обратно на кровать, не выпуская чужой ладони из своих, мягко поглаживая. — Ты совсем с катушек съехал? Зачем ты это сделал? — спрашивает Бёнкван и не может не думать о том, что было бы, проснись он чуть позже. Сэюн пожимает плечами, стеклянным взглядом залипнув на пленённой руке. — Я всё равно ничего не почувствовал, — произносит он и поднимает на Бёна уставший взгляд посеревших глаз. Сейчас, при свете дня, когда взор не заслонён мутным киселём из-за температуры, Бёнкван видит, что Сэюн выглядит удивительно хреново даже по его собственным меркам. Синяки никогда не пропадали из-под глаз соулмейта, даже если тот высыпался, но сейчас казалось, что сон обрёл физическую оболочку и от души отходил Сэюна за пренебрежительное отношение. — Ты в порядке? — Ну да, — Сэюн как-то заторможено кивает и вновь опускает взгляд на свою руку, — вообще-то я не спал чуть больше семидесяти двух часов, а так да, всё отлично. — С-сколько? — шокировано выдыхает Бёнкван и чувствует разрастающееся в груди беспокойство вперемешку с чувством вины, — ты… что-то принял? — Угу. Амфетамин, — Сэюн съезжает ниже в кресле, потирает свободной рукой лоб и прикрывает глаза, — но эффект уже почти закончился. Чувство вины начинает давить сильнее, заставляя Бёна горбиться. Он поджимает губы и крепче сжимает ладонь соулмейта, переплетая их пальцы. — Прости. Я лишил тебя сна, хотя ты и так был не в лучшей форме. — Не в первый раз уже, — усмехается Сэюн и приоткрывает глаза, чтобы посмотреть на растерянного Бёнквана, — или ты думаешь, что я прилежный студент, который не учит всё за последние сутки? Бён несмело улыбается в ответ. Прошёл уже год, но ему всё ещё трудно осознать тот факт, что Сэюн смог поступить в медицинский. Не то, чтобы Сэюн был глупым, порой его кругозор и эрудиция заставляли удивлённо спрашивать «откуда ты, блин, знаешь?!», но… сами понятия «Сэюн» и «учёба» очень плохо уживались в одном предложении. Хотя Бён и видел его несколько раз корпящим над учебниками, всё равно всё это казалось его мозгу странным и иррациональным. — Тебе ещё нужно что-нибудь? Лекарства там или ещё что… — Сэюн неопределённо машет рукой в воздухе, — скажи мне, пока я ещё здесь. Потому что когда я вырублюсь, до завтрашнего утра будить меня будет бесполезно. Бён раздумывает пару мгновений, прислушиваясь к посылаемым телом сигналам. Его всё ещё немного штормит, и температура, кажется, не до конца спала, но всё это не так серьёзно и пройдёт само, если он отдохнёт. Ещё есть хочется, вот только просить Сэюна сходить в магазин или даже попросить его что-нибудь приготовить видится Бёнквану той ещё пыткой. — Нет, мне ничего не надо. — Отлично, — Сэюн сползает с кресла и шумно падает на кровать, прижимаясь к тёплому боку Бёна. — Спасибо, что… позаботился обо мне, — с улыбкой шепчет Бёнкван и гладит соулмейта по волосам. Тот мычит в ответ что-то явно положительное и практически мгновенно обмякает, засыпая. Примерно с полчаса Бёнкван тратит на то, чтобы насладиться видом спящего Сэюна, такого умиротворённого и такого… словно бы невинного. По крайней мере, во сне он выглядит именно подобным образом. Наверное, всё дело в круглых щечках, которые не пропадают, даже несмотря на то, что сам Сэюн жуть какой тощий. И в отсутствии тяжёлого взгляда, который делает парня лет на пять старше. Бён не сдерживается и, улыбаясь, треплет соулмейта по щеке. Хоть когда-то у него есть возможность сделать это. С большой неохотой Бёнкван выкарабкивается из постели и бредёт на кухню, лелея слабую надежду найти там что-нибудь съестное. В принципе, где-то там, в каком-то из кухонных шкафчиков должна была лежать пачка рамёна. Не самая полезная еда при болезни, конечно, но готовить что-то у Бёна сейчас нет сил, так что сгодится и лапша быстрого приготовления. Вот только вместо рамёна на кухне обнаруживается целый обед. Готовил явно Сэюн, больше некому. И от этого открытия теплеет в груди, а по лицу расползается счастливая улыбка.Несмотря на более-менее обретённое душевное равновесие (насколько это вообще возможно с таким человеком как Сэюн) иногда при взгляде на соулмейта по коже Бёнквана прокатываются мурашки, ледяными кубиками оседая в животе. Этому страху нет объяснения. Причины его Бён не может объяснить даже себе. Чего он боится? Он боится соулмейта или же боится за него?
— Где тебя шатало, ты, грёбаный идиот?! — крик Бёнквана режет по ушам, заставляя поморщиться. Сэюн закрывает входную дверь и с усталым вздохом приваливается к ней спиной. — Я устал, — бормочет парень, прикрывая глаза ладонью. В голове у него шумит, и всё тело ломит от изнеможения. — Что… — Бёнкван запинается на ровном месте и неверяще смотрит на своего собеседника, — ты… устал? — Чертовски… — соглашается Сэюн, опускает руки и смотрит на Бёна утомлённым взглядом из-под полуприкрытых век. Он чувствует, как кожу на левом предплечье начинает тянуть. Уголок рта невольно дёргается вверх, а перед глазами всё расплывается. — Вот значит как, — от тихого, полного едва сдерживаемой ярости голоса по телу Сэюна бегут мурашки, а пальцы начинают подрагивать. — Драть тебя во все дыры! Сэюн, блядь! — Бёнкван всё же срывается, бьёт со всей силы в дверь буквально в паре сантиметров от головы соулмейта. Он кричит, рассыпаясь в проклятьях и ругательствах, но Сэюн неспособен разобрать ни слова. В голове его наслаждением звенит опалившая его руку боль, такая яркая и сладкая. Она куда сильнее, чем обычно. Сэюн дрожит всем телом, а глаза против воли закатываются и ноги совсем не держат. Кажется, от переизбытка всего он на какое-то время теряет сознание, потому что следующее, что он помнит — это колени Бёнквана под головой, его сбивчивые извинения и мягкие, аккуратные прикосновения к волосам. — Ты ведь специально сделал это? Этот разговор происходит вечером того же дня. Порез оказывается таким глубоким, что кровь никак не желает останавливаться, и Бёнквану приходится вызвать скорую. И теперь у Сэюна на предплечье плотная повязка из бинтов и несколько швов. Бёна колотит от одной только мысли, что это сделал он. Сэюн отрывается от телефона, смотрит на Бёнквана долгим взглядом. И выдыхает одно лишь короткое «нет». — Я вообще-то волновался за тебя. Ты пропал на два дня, никому ничего не сказав. Я думал… много о чём, — Бён пытается воззвать к совести соулмейта, хотя он и сомневается в её наличии. — Прости, — Сэюн даже выглядит виноватым. Или же Бёнкван просто очень хочет, чтоб так оно и было, а потому сам пририсовывает нужное выражение его глазам. Потому и прощает.У Сэюна есть одна мечта, которой он ни за что не поделится с Бёнкваном. Потому что тот не поймёт. Потому что с него станется укрепить свой самоконтроль настолько, чтобы перестать злиться. И лишить Сэюна одной из немногих отрад жизни — той острой боли, которая приходит вместе с порезами от соулмейта. Его мечта заключается в том, чтобы разозлить Бёнквана. Настолько, что он буквально возненавидит Сэюна. Настолько, что он прирежет его одной лишь силой мысли. Оставит настолько глубокий порез, что скорая просто не успеет. Возможно, он разрежет пополам его сердце или перережет шею. Подобные случаи были крайне редки, но всё же Сэюн читал в интернете и знает, что это возможно. Сэюн мечтает об этом. Потому что знает, что лишь тогда сможет почувствовать себя живым.