VIII
— Ну и что ты скажешь о нашей вожатой? А то мне, вон, под отзыв целую страницу выделили. Надо что-то написать. — Только хорошее пиши, плохое не пиши. Она за шесть недель превратила пятнадцатый узел в настоящий лагерь, с настоящими пионерами. Кто не знает, тот ничего и не поймёт. Приятно посмотреть на хорошую работу. — А то, что она с тобой поругалась? — Ну поругалась. Так ведь по делу поругалась, какие претензии? Хорошо — молодая она еще. Я ее где припугнул, где обманул, где убедил. А лет через десять она о таких как мы ноги вытирать будет. — Не то. Спрошу по другому: ты бы доверил ей своих детей? — Своих? Издеваешься. Но да. Не задумываясь. — Во-о-от. Значит, так и запишем: максимальный балл и еще сверх того; приказ на премию — заслужила; и запрет на работу у нас, бессрочный и на любой должности. В бухгалтерию я сама позвоню, а запрет — по твоей части. «Вот и всё. — Думала Ольга, обходя на прощание лагерь. — Завтрашний день ребятишки проведут без меня. Потом — пересменка, а дальше уже будет новая вожатая. Кто она, как она? Я ничего не знаю. Пусть мне и сказали, что это мой двойник, но верить обитателям поселка я теперь не могу». — Ольга Дмитриевна, — заговорила шагавшая рядом Славя, — вы сейчас уедете и не вернетесь. — С чего ты взяла? — Ольга искоса глянула на помощницу. — Я чувствую. — С напором ответила Славя, но тут же смягчила напор улыбкой. — Ты права. — Обманывать Славю совсем не хотелось. — Но говорить всем об этом совсем не обязательно. Завтрашний день проживёте без меня — будешь за старшую. А послезавтра рано утром и смена закончится. Все будет как всегда. День подходил к концу. Оставалось только обойти лагерь, сегодня — вдвоем со Славей, подать из радиорубки сигнал отбоя, и можно идти к себе и собирать чемодан, чтобы в одиннадцать вечера оказаться на остановке. Дальше шли, когда молча, а когда — болтая о пустяках. Подобрали мяч на баскетбольной площадке, забытый кем-то из пионеров, забросили, каждая по разу, его в корзину. «Славя могла бы стать моей лучшей подругой, но в нашем мире ее не существует», — подумала Ольга. — Ты только провожать меня не ходи, хорошо? — Если вы просите, то не буду, Ольга Дмитриевна. В библиотеке горел свет. Ольга подошла было к двери, чтобы проверить — все ли в порядке. Но Славя поймала ее за руку. — Не ходите, Ольга Дмитриевна. Там Женя. Все ждет, что Сережа решится. «А Сережа не решится. Он и в прошлую смену не решился, и в позапрошлую. Так и будет вечно вздыхать. А я уже ничего не смогу сделать». Пробежало мимо несколько малышей: «Здравствуйте, тётя Оля, привет, Славя. Спокойной ночи, тётя Оля». Что характерно: с воздушным змеем в руках. «Что-то я смогла. В эту смену Сережа сам выловил Димку, отвел в кружок и заставил сделать нормально летающий аппарат. Хоть что-то останется после меня». — Семен! — Крикнула Славя. — Хватит на площади околачиваться! Отбой через полчаса. Семен без выражения посмотрел на девушек своими серо-стальными глазами. Кивнул, соглашаясь. И медленно побрел в сторону своего домика. «Вот моя неудача. Не могу себе простить. Пусть Анатолий и уверяет меня, что всё в порядке. А я тогда еще надеялась здесь остаться и боялась давить на Анатолия. И теперь по лагерю ходит не Семен, а тень Семена. Послушная, никогда не улыбающаяся, молчаливая тень. И между Семеном Семеновичем и Анатолием кошка пробежала. Как мне Семен Семенович, как всегда непонятно, сказал: «Я вот тоже сдался. Но мы оба еще поднимемся. Я обещаю». Тоже сдался, это как я, что ли? Непонятно». Лена сидела на «своей» лавке и читала в свете фонаря. Подняла глаза на проходящих, кивнула здороваясь, и опять зарылась в книгу. «Этим двоим я уделяла слишком мало внимания, это тоже запишем мне в пассив. И теперь одна прячется ото всех в книги, а вторая демонстративно ниспровергает мой авторитет». Вожатая с помощницей свернули с площади направо, прошли по дальней аллее и по тропинке вышли к музыкальному кружку. — Спокойной ночи, Славечка, Ольга Дмитриевна. Или может вы хотите музыку послушать? Я с удовольствием вам поиграю, вот только, Олечкадмитриевна, вы же всегда так за распорядком следите… — Мику как раз запирала свою вотчину, но, увидев вожатую с помощницей, потянулась опять открыть кружок. — Поздно уже, Мику. А ты так здорово играешь, что если мы будем тебя слушать, то не сможем тебя остановить и просидим до утра. А я же так слежу за распорядком. Спокойной ночи. — Спокойной ночи. Ой, подождите, Олечкадмитриевна. Щелкнул замок, Мику заскочила в кружок и тут же выбежала, держа в руках кассету. — Вот, возьмите, это для вас. Ни Ольга, ни Славя не спросили, что там. Обе и так знали. — А хорошо вчера Мику спела. — Да, хорошо. Жаль, что раньше молчала. — Жаль что раньше не собирались. С Мику действительно получилось хорошо. Вчера, уже после отбоя, Ольга Дмитриевна, обходя лагерь, совершенно случайно завернула к музыкальному кружку. Раньше никогда не заворачивала, а тут зашла. Зашла, чтобы обнаружить там весь старший отряд, в полном составе. И, почему-то, несколько малышей. И ведь никто не закричал: «Вожатка!», никто не дернулся к выходу. Все молча сидели и слушали. «Ладно, старшие. В конце-концов ничем предосудительным они не занимаются, но малышам-то давно спать пора!» Вожатая хотела начать ругаться и не смогла. А так и простояла в дверях до самого конца. И пионеры откуда-то знали, что в этот раз вожатая ругаться не будет. Это был не концерт, а разговор, беседа. Участвовали все, просто Мику, в отличие от остальных, не только разговаривала, а еще и играла, и пела. И когда беседа закончилась, а Мику, после финальной песни, просто сказала: «Ребята, спасибо, что пришли ко мне», никто не аплодировал. Только Алиса ответила за всех: «Всегда пожалуйста. Ты только предупреждай заранее, в следующий раз. Я тоже поиграть хочу». Ольга тогда, властью вожатой, отправила всех по домикам, а сама осталась помочь Мику закрыть кружок. Перехватила обеспокоенный взгляд Лены, улыбнулась и тихо, одними губами, так чтобы только Лена поняла, произнесла: «Иди-иди. Ничего с твоей подружкой не случится». Расставили стулья вдоль стен, убрали инструменты, на пару подмели пол. «Понимаете, Олечкадмитиевна, у меня день рождения будет только через два месяца, когда мы все уже давно разъедемся, а я так хотела увидеть на нем ребят, что пригласила их сейчас», — Мику все щебетала без умолку. Так что Ольге с трудом удалось вклиниться. — Мику. Я никогда не слышала, как ты играешь. Почему? Только гаммы и распевки. И никто никогда не слышал. Я же вижу что тебе нравится музыка, но, когда я заходила к тебе в кружок, ты начинала очень много говорить и переставала играть даже гаммы. — Олечкадмитриевна, я не… — Начала Мику, и вдруг замолчала. «Кажется, я поломала девушку», — подумала Ольга, когда пауза стала неловкой, и оглянулась. А Мику стояла лицом к вожатой, прижавшись спиной к роялю, и то открывала, то закрывала рот. «Кажется, я залезла туда, куда не надо». — Мику, если не хочешь — не отвечай. Я не настаиваю. Пошли уже спать, время за полночь. Ольга подошла к Мику, чтобы взять ту за руку. «Эти девочки, старший отряд, всего то на три года младше меня, а я вынуждена играть в наставницу». — Нет, Ольга Дмитриевна, я отвечу. — Мику еще сильнее вжалась в рояль, как будто он придавал ей сил, но руку не отобрала. — Я отвечу. — Говорила она непривычно медленно, словно через силу выдавливая каждое слово. — Я… Я очень люблю музыку, но я не могла… Понимаете, я хочу играть для тех, кто меня услышит, а пионеры, они бы не услышали, для них это были бы просто красивые звуки. А для меня очень важно, быть услышанной. — А теперь — услышали? — А теперь — да. Да вы же сами всё видели. От музыкального кружка свернули к клубам, которые ожидаемо были заперты. Сережа, уважающий правила и законы, сейчас вовсю готовился к отбою. Ольга отперла дверь своим ключом, зашла в радиорубку. Выщелкнула кассету из магнитофона и защелкнула обратно. — Кассету с сигналами оставляю тебе, Славя. И пошли уже домой. На крыльце домика вожатой девушки остановились и опустили глаза, не зная что сказать друг другу на прощание. — Вы знаете, что это Мику сама перевела? — Славя кивнула на подаренную кассету. «И это я тоже себе в заслугу поставлю. Ни в прошлую, ни в позапрошлую смену такого не было». — Нет. Но я догадалась. Я рада, что была у неё вожатой. Нет, не так: я рада, что была у вас вожатой. Мне повезло с пионерами, спасибо вам за это. — Ольга Дмитриевна. — Славя покраснела от смущения. — Мы тоже рады, что вы были у нас вожатой, вы самая замечательная вожатая. Вот, возьмите, это от всех нас. Мы хотели вам при отъезде подарить, но раз вы сейчас уезжаете — возьмите сейчас. Славя вложила в руку вожатой маленький сверток, неловко чмокнула ту в щеку и убежала назад в радиорубку, давать сигнал отбоя. А Ольга, укладывая чемодан, и пряча среди вещей эти, запрещенные к вывозу на материк, два подарка, всё крутила в голове одну и ту же мысль: «Вот и всё, что у меня останется от этого лета: пионерский галстук с автографами мальчиков и девочек из лагеря, которого нет; и кассета с голосом девочки, которая никогда не рождалась». И часом позже, когда Ольга уже сидела в автобусе, у нее в голове все звучал голос Мику. Кокоро но негаи, цутеки но мираи...*IX
Водитель проснулся минут через пятнадцать. Поерзал на сиденье, включил передачу, и автобус опять покатил по шоссе, как ни в чем не бывало. Еще через десять минут впереди замаячила промышленная окраина города. По одному начали просыпаться пассажиры, послышались шутки по поводу возвращения мужей и жен из командировки. — А вы стихи, любите? — Опять перешел в наступление сосед. «Стихи», — отдалось в голове у Ольги. Она смотрела в окно автобуса, залитое дождем снаружи и запотевшее изнутри, а перед глазами у нее вставала то спина Семена, обтянутая белой рубашкой, то спина Семена Семеновича, обтянутая черным свитером. Оба стояли совершенно одинаково ссутулившись и обхватив себя руками. «Как я раньше не догадалась представить Семена Семеновича без бороды?» Но вот Семены исчезли и вместо них Ольга увидела саму себя, такую, какую она только что увидела во сне: чуть постарше, чуть выше ростом. Эта Ольга из сна понимающе смотрела на Ольгу настоящую. Понимающе, с сочувствием и чуть с иронией. Она что-то говорила во сне, но из всего Ольга сейчас вспомнила только последнюю фразу: «Когда маленькая девочка Оля проснется в автобусе перед воротами, пусть она не рассчитывает на особые отношения с вожатой». «Когда-нибудь маленькая девочка Оля проснется в автобусе». Когда-нибудь… А сейчас надо было просто жить: заполнить наконец дневник практики, на последней странице которого красовался автограф Глафиры Денисовны: «Направленная для прохождения практики… …зарекомендовала себя… …и заслуживает оценки "Отлично"», — с перечислением всех регалий и титулов бабы Глаши, заверенный печатью филиала. Надо было зайти в одно неприметное здание в тихом центре города и получить полагающуюся зарплату. Надо было подогнать по фигуре джинсовый комбинезон. Надо было просто жить до момента этого «Когда-нибудь». Ольга Дмитриевна Миронова повернулась к соседу и, глядя ему в глаза, прочитала: Когда ты сам по себе, А вместо сердца — свинец. И вместо шелка — сума. И та — изрядная рвань. Когда в труде и борьбе Сгорело всё наконец. Надежда сводит с ума. Прекрасноглазая дрянь!** И больше не раскрывала уже рта, до самой остановки.***
Ольга Дмитриевна завершает вечерний обход лагеря, заходит к себе в домик, смотрит на спящего Семена. С облегчением улыбается: вот и еще один день прошел без происшествий. Достает из шкафа запертую шкатулку, в которой, среди барахла, хранится старый засаленный ежедневник. Раскрывает его и прочитывает несколько страниц. Хочет дописать в конце пару строк, но вместо этого открывает первую страницу, ту где обычно пишут дарственные надписи, и читает: «Полюби их! О.». Сначала ее лицо трогает слабая улыбка, а потом оно совершенно преображается и перед нами оказывается не вздорная и ленивая «вожатка», а веселая, заводная и добрая двадцатилетняя девушка, которая сама не далеко ушла от своих пионеров. Потом двадцатилетняя девушка исчезает и опять возвращается двадцатипятилетняя Ольга Дмитриевна. Только добавилась россыпь морщинок у нее вокруг глаз, и улыбается она теперь понимающе, с сочувствием и чуть с иронией. Вожатая дописывает нужные строчки, прячет ежедневник и укладывается спать.