Дети звёздной пыли

Ночная сладковатая свежесть звёздной пылью оседала на волосах и норовила обернуться утренними колтунами, не поддающимися ни одной расчёске, но Юнги было всё равно; на его коленях покоилась огромная, шуршащая старостью пергамента астрономическая карта, и он, устремив восхищенный взор в усыпанное бриллиантовым узором темноту ночного неба, слепо водил подушечками пальцев по немного выступающему контуру созвездий, очерчивая ориентиры и вбирая всё их волшебство.  Ученикам запрещалось покидать свои спальни после отбоя, но правила для того и созданы, чтобы их нарушать. Не то чтобы Юнги был бунтарем или что-то вроде того: просто притягательная недосягаемость ночного неба раз за разом заставляла его возвращаться сюда, корячась с волшебной палочкой в зубах, на кончике которой слабым огоньком поблескивал Люмос. Винтовая лестница, по которой наверняка поднималось не одно поколение волшебников, предательски скользила под ногами, и Юнги каждый раз молился Мерлину с просьбой не позволить ему навернуться на этой конструкции: ему не прельщала идея проваляться все экзамены в больничном крыле и три раза в день — на завтрак, обед и ужин — пить Костерост. Ну и что с того, что он творит шалость: Мерлин сам был волшебником когда-то, неужели не поймет?  Он ещё ни разу не попался, так кто сказал, что этот станет исключением? На его губах играла расслабленная, умиротворённая улыбка, и он даже не расслышал, как рядом с ним со вздохом опустился кто-то ещё. Воспитанность граничила в Юнги с сонливостью, и первая его чистокровная сторона должна бы сейчас встать и поприветствовать непрошеного гостя, но второй было так непозволительно хорошо, что он позволил лени взять преимущество и перевесить этикет. Присоединившийся гость понял, что на него не обращают должного внимания, и потому с блаженным стоном растянулся на мягком потрепанном одеяле, которое принесли еще до Юнги: влюбленным парочкам, забиравшимся сюда на свидания на свой страх и риск, оно служило хорошую службу и окутывало теплотой в особо промозглые ночи.  Не то чтобы Юнги был одним из них. — Не навернулся? — не отрываясь от поглотившего его занятия, тихо спросил Мин: ему не требовалось смотреть, чтобы подтвердить свои догадки, он узнавал этого человека даже по мимолетному вздоху. Он поёжился от прохлады и сильнее замотался в теплую ткань кофты. — Почти, — слабо посмеялся Хосок и заёрзал на месте, пытаясь поудобнее угнездиться и положить руки под голову. После недолгого молчания, отчего-то казавшегося таким привычным и правильным, он поинтересовался: — Домашка? — Да нет, — отмахнулся Юнги. — Так, ерундой страдаю. Издалека отголосками доносились отзвуки поглощающей Хогвартс ночи: стрекотание цикад и шум воды вдалеке заглушали любые мысли и в то же время располагали к долгим раздумьям, создавая особую, приятную атмосферу спокойствия и умиротворения. Эта башня была единственным местом, где Мин ощущал наполнявшую его сердце гармонию, и потому чувствовал глубокую привязанность к этому месту. А теперь о его шалости прознал кое-кто еще. Не то чтобы его это смущало. — Ты как узнал, что я тут? — Хосок ждал этого вопроса и только слабо улыбнулся, в темноте рассматривая вздымающуюся из-за размеренного дыхания спину. На Юнги была огромная, растянутая красная кофта, из-за темноты казавшаяся не такой яркой.  Юнги любил свитера Намджуна за их необъятные размеры. — На кофейной гуще погадал, — шутливо ответил Чон. Юнги прекрасно помнил хосоков неуд по Прорицанию, но не счел нужным напомнить об этом; лишь отложил карту в сторону и улёгся рядом, соприкасаясь головами. Вытянув одну руку вдоль туловища (случайно ли?), он почувствовал теплоту чужих пальцев, едва дотрагивающихся до его прохладной кожи. — Ледышки, — заключил Хосок, не смея переплести их пальцы и ожидая инициативы от Юнги, но тот не шевелился, наслаждаясь невесомой близостью и непорочностью момента. — Ты точно как змейка. — Посиди тут с моё, — Юнги поднёс другую руку ко рту и согрел её своим дыханием. — Посмотрю я на тебя. — Немного помолчав, он пробубнил: — И не называй меня так. — Не ворчи, — в голосе слышалась мягкая, снисходительная улыбка. — Знал бы, молока принёс. — Откуда ты знаешь, что я люблю молоко? — На кофейной гуще погадал, — просто повторил Хосок. Юнги вполне удовлетворил такой ответ. Разговоры ощущались лишними и даже какими-то неправильными в тот момент: ночь и была создана за тем, чтобы касаться, ощущать, прислушиваться и ловить полувздохи; она, вопреки подростковым бунтарским стереотипам, не терпела шумной болтовни, и Юнги не желал нарушать эту драгоценную связь, возникшую между двумя уединенными от всего мира душами. Ночь любовно окутывала их непроницаемым мраком. — Эй, Хосок-а. — М? — Хочешь что-то покажу? Чон заинтересованно хмыкнул. — Ну покажи. Юнги нащупал лежавшую рядом палочку и, что-то нашептывая себе под нос, провел пару незамысловатых линий над их лицами, освещая черты мягким золотистым магическим светом. Мин с замиранием сердца немного повернул голову и закусил губу: вблизи Хосок был еще симпатичнее. Завороженным взглядом тот следил за плавными движениями тонкого запястья, вырисовывающего контуры созвездия, в глубине души немного завидуя и желая научиться так же: ему нравилась магия, но он совершенно не умел ею пользоваться, — палочка отчего-то вечно ему не подчинялась, и Хосок сменил их уже дюжину, так и не добившись объяснения от престарелого Олливандера, в чем его проблема. — Вау, — только и вырвалось у Хосока из глубин разморенного сознания. Грудная клетка его немного подрагивала от трепещущего сердца: оно билось немного чаще рядом с тёплым и пахнущим пергаментом Юнги. — Это водолей, — прошептал юноша, в тайне радуясь, что всепоглощающая темнота ночи скрыла его вспыхнувший румянец. — По памяти нарисовал. — Это мой знак зодиака, — поднимая руку и касаясь мягкого золотистого свечения, просачивающегося сквозь пальцы, признался Хосок. — Ага, — ему не требовалось знать, что Юнги прекрасно в том осведомлен, и выбор пал на данное созвездие отнюдь не случайно. — Вот бы и мне так, — мечтательно выдал юноша, роняя руку себе на грудь и вызывая у Юнги смешок. — Научить? — их пальцы по-прежнему почти не затрагивали друг друга, вызывая волны мурашек при каждом слабом прикосновении. Чон бархатно посмеялся, и в животе Юнги густо потянуло. — Да куда мне, я безнадёга, — признался Чон, отмахиваясь и снова устремляя полный неподдельного восхищения взгляд на тающие в воздухе очертания магии, наконец решаясь и аккуратно переплетая их мизинцы. Юнги порывисто вздохнул и, победно улыбаясь, взял чужую теплую ладошку в свою, мягкими прикосновениями сплетаясь воедино. Всё происходящее ощущалось так бесконечно правильно, и Юнги как никогда сильно ощутил ценность мимолетного момента цветущей юности, вскружившей голову. — Хей, — позвал вдруг Хосок слабо, немного сжимая ладонь Юнги пальцами и заставляя обратить на себя внимание. Юнги ответил утробным мычанием: его разнежило настолько, что начинало клонить в сон. — Знаешь, что? Приоткрыв подрагивающие и ставшие тяжелыми веки, Юнги повернул голову и задержал сбившееся дыхание, жадно поглощая взглядом мягко очерченный, точёный профиль Чона. Тот повернулся лицом в ответ: кончики его губ растянулись в ласковую, влюбленную улыбку, а в глубине глаз (Юнги готов был поклясться своими дрожащими руками) отражались все самые прекрасные созвездия на небосводе. В непроглядном мраке они почти не видели друг друга, но им и не требовалось: все самое прекрасное нужно чувствовать с закрытыми глазами, полностью отдаваясь ощущениям. И Юнги поддался. — Что? — Иди ко мне. Бровь Юнги заинтересованно выгнулась, пока Чон с улыбкой наблюдал, когда же до него, как до рельсы, дойдёт смысл сказанного. Совсем уснул, нежно подумалось Хосоку, что-то долго он соображает. Однако ожидание определённо стоило того, когда с лицом Мина стали происходить метаморфозы: сначала оно вытянулось от осознания, затем от немого шока, а потом пухлые губы растянулись в мягкую ухмылку, и Хосок почувствовал, как чужая рука, спрятанная в его ладони, ощутимо задрожала. Юнги не позволял себе шевелиться, замерев не то от испуга и неожиданности, не то боясь спугнуть момент. Он и сам не верил, что с ним происходит такое, когда Хосок, понемногу приближаясь, с закрытыми глазами, полагаясь на ощущения, стал сокращать расстояния между их лицами. Веки Юнги потяжелели и сомкнулись, и он, задержав дыхание, лишь выжидал, когда мягкие губы (а он был уверен в том, что они мягкие) накроют его собственные. От предвкушения внутреннюю сторону бедра туго стянуло, разливаясь горячей карамелью внизу живота. От Хосока пахло жженым деревом, корицей и немного мылом, и Юнги с благоговейным наслаждением наполнил лёгкие этим запахом, отпечатывая его на подкорке сознания. Так пахла эта ночь: она пахла Хосоком. Когда между им губами остался миллиметр расстояния, а дыхание стало единым, Юнги вдруг не то слабо фыркнул, не то выпустил сдавленный смешок, и Чон на пару секунд растянул губы в улыбке, чувствуя долгожданную мокрую теплоту, отзывающуюся взрывом сверхновой в его сознании и судорогами по всему телу. Сначала это было просто слабое столкновение, едва ощутимое прикосновение, как слепо тыкающийся мокрым носом котёнок. Юнги показалось, что Хосок целовался отчего-то несмело, словно пробуя на вкус и явно ожидая ответной реакции. И получая её. — Губы расслабь, — промямлил Чон прямо в поцелуй, кожей ощущая слабый выплеск стихийной магии — реакция Юнги не то на ласковый тон голоса, не то на сам факт их близости. А, возможно, и на всё сразу. Хосок пробовал их на мягкость, сминая; с интересом осознав, что верхняя губа Юнги немного выпирает вперёд, он слегка оттянул её языком, выбивая из вздымающейся груди первый судорожный вздох. Рука в руке сжалась сильнее и крепче, и хоть они почти не шевелились, лежа на спине, Хосоку показалось, что этот робкий, несмелый поцелуй — самое прекрасное, что случалось с ним в жизни, потому что такой крышесносной ответной реакции на свои действия он ещё никогда ни от кого не получал. Внутри Юнги дрожала каждая клетка, дрожало всё — даже дыхание и то дрожало, и ему вдруг стало страшно: он не привык нырять с головой. Однако, когда Хосок сделал что-то совсем сумасшедшее, проникнув языком в горячую влажность чужого рта, в груди у Юнги, кажется, лопнули лёгкие, и их заполнила тягучая, тёплая, всепоглощающая нежность, опасно граничившая с влюбленностью. Хосок целовался так потрясающе хорошо, так хорошо, что пальцы на ногах самопроизвольно поджимались, а ногти до граничащей с удовольствием боли впивались в кожу ладони.  На вкус Юнги был овсяным печеньем, и в мозг Хосока ударила комета осознания, распыляясь искрами: Юнги так ему нравится, что сердце отбивало поистине сумасшедший ритм, норовя разорваться от переизбытка чувств; в голове полопалась дюжина сосудов, когда Мин, почувствовав прикушенную нижнюю губу, слабо, едва слышно простонал, и это даже не напоминало настоящий стон — скорее, он просто громко выдохнул, но что бы это ни было, Чон словил это губами, поглаживая большим пальцем мягкую кожу чужой ладони. Когда воздуха стало катастрофически не хватать и легкие переполнились взбухшей горячей влюбленностью, они отстранились друг от друга с характерным влажным звуком, который как-то странно действовал на Юнги; он наверняка раскраснелся и теперь, разнеженный, сбивчиво ловил ртом воздух. Хосок обещал себе поцеловать его при свете дня, чтобы видеть это мягкое послевкусие, трогательно отражающееся на красивом лице.  Большим пальцем свободной руки Хосок осторожно смахнул со лба Мина влажную прилипшую чёлку, а затем убрал лишнюю влагу с его нижней губы, немного задерживаясь и поглаживая, пытаясь не сойти с ума, когда Юнги стал ластиться и потираться носом о его ладонь. Для полноты картины ему оставалось только заурчать, и тогда Хосок точно умрёт от умиления и разрыва сердца, наполненного новым, доселе неведомым ему чувством. На его памяти ещё не было случаев, когда на такие, казалось бы, обыденные и базовые ласки следовала настолько ошеломительная реакция. Под рёбрами гулко билось и чесалось, и Хосоку захотелось закупорить в себе это трепетное ощущение, чтобы, как коллекционным вином, наслаждаться в моменты одиночества, когда Юнги не будет рядом. Юнги, творившего с ним что-то поистине сумасшедшее. Хосоку не хотелось обличать вспыхнувшее в его груди чувство, выворачивая наизнанку мякоть и тем самым обесценивая его значимость, но к Мину его определённо тянуло магией. — Ты вкусно пахнешь, — блаженно прошептал Юнги с закрытыми глазами, вдыхая запах хосоковой ладони. — И ты мне нравишься. Хосок тихо рассмеялся. Все слова доносились до него как сквозь полупрозрачную пелену, в уши словно налили воды, и голос Юнги звучал откуда-то издалека.  — Я тебе нравлюсь, потому что от меня вкусно пахнет? — Юнги зажмурился от беззвучного хохота. — Отчасти, — успокаиваясь, признался Юнги, подставляя лицо под поглаживания. Рука Хосока забралась в каштановые волосы и слегка массировала, доводя Юнги до мелкой дрожи в плечах и судорожных вздохов; тыльной стороной ладони он провёл по горячей щеке, случайно задевая пухлые губы. — Ты мне тоже. — Что тоже? Новое, неизведанное чувство постепенно начинало приобретать человеческие очертания. — Тоже нравишься.